Повести и рассказы
Шрифт:
– Не переживай, старуха, пока пусть яйца кушает, а если суждено, другой придёт и съест твою курицу, – подмигнул он Гумеру.
Все уселись к столу, и вперемежку с угощением Гумера и расспросами полилась задушевная беседа. За разговором предстоящая разлука как бы забылась. Чаепитие напомнило всем времена, когда их счастливое семейство собиралось за этим столом и все весело разговаривали.
Сначала Гумер коротко поведал о том, что пришлось увидеть на фронте. Марьям-абыстай с изумлением слушала о том, с чем столкнулся её сын, и весь её облик выражал ожидание чего-то более страшного. Когда Гумер стал рассказывать, как он уцелел и как был ранен, она несколько раз будто про себя повторила: «О Боже мой! О Боже мой!» Под конец не выдержала и дрожащим голосом
– Ой, сынок, как же ты жив остался!
Гумер с улыбкой ответил:
– Мама, сама же видишь, я жив и здоров!
И Галимджан-абзый, видя, как сын, спокойно улыбаясь, не спеша, терпеливо рассказывает, ничего не приукрашивая, понимая суть всего, глядя прямо в глаза каждому, подумал: «Парень друго-ой!» Ему захотелось поговорить с сыном о более серьёзных вещах и, потеребив пальцами кончик уса, он неторопливо произнёс:
– Так, сынок, у англичан-то как идут дела на фронте?
Марьям-абыстай, услышав слова старика, вспылила:
– Нашёл о чём спрашивать, «агельчане» [14] , видишь ли. Зачем они тебе нужны?.. В голове у тебя других слов нет, что ли?
– Сиди-ка ты тихо!
– Гумер ведь не на месяц приехал, ты бы лучше ему, как отец, полезный совет дал.
– «Ни мишайт» [15] , говорю тебе! Гумеру только и осталось, что слушать наши советы.
– Мне дороги мои сыновья, и душа моя горит только из-за них. От Фатиха уже два года нет вестей. А где теперь Шакир, жив ли, здоров ли? Про них надо спрашивать. А ты, старый дурак, об «агельчанах» печёшься.
14
С акцентом произнесённое «англичане».
15
С акцентом произнесённое «не мешать».
Галимджан-абзый взглянул на сына и покачал головой, как бы говоря: «Вот что поделаешь с непонимающими людьми?!»
Гумеру были знакомы эти стычки между родителями. У Галимджана-абзый, благодаря чтению газет, были свои мысли по поводу международного положения и внешних сношений, и он любил при удобном случае об этом поговорить. А Марьям-абыстай, как настоящая мать, думала только о семейных отношениях и не была способна на другие заботы, кроме как заботы о детях. И раньше, когда он приезжал на каникулы, они, перебивая друг друга, расспрашивали его: папа о международном положении, а мама о том, как ему живётся в городе, что он ест и пьёт, боролись за его внимание, и всё заканчивалось стычками. В такие моменты Гумер старался подбодрить обоих, и ему приходилось находить тему, интересную обоим.
Вот и сейчас он постарался сделать то же самое:
– Мама, напрасно ты за нас так переживаешь. Вот я живой и здоровый, хоть ненадолго, но приехал повидать вас. Скоро ведь совсем вернусь. Папа же хочет спросить, когда война кончится, хочет спросить, когда мы все вернёмся с победой.
– Верное слово, верное слово!
– От союзников толку мало, папа. Ворон ворону глаз не выклюет… Только после того, как наша армия начала гнать немцев, они, лишь бы глаза замазать, начали шевелиться. Ладно, мы и без них Гитлеру петлю на шею набросили. Сам знаешь, теперь эта петля с каждым днём всё больше сдавливает его!
– Вот как! Дай-то Бог! Народ ждёт, когда эта петля затянется, сынок, очень ждёт. Даже у малышей, которые только начали ходить, на языке только одно слово: когда война закончится, говорят.
– Уж недолго ждать осталось, папа, вот сердце чует, быстро закончится… Да…
Гумер взглянул на свои наручные часы.
– Мне пора выдвигаться, папа, разрешите…
Марьям-абыстай, вздрогнув, сказала:
– Боже мой! Так быстро!
Камиля торопливо потянулась к чашке Гумера:
– Гумер, давай я тебе ещё налью.
Гумер поднялся со своего места. В эту минуту он ясно понимал, до какой степени эта минута мучительна и тяжела
для всех, и что бы он ни сказал, всё будет звучать искусственно, но и не сказать нельзя: внешне он старался сохранять спокойствие, но и сам не почувствовал, каким вдруг высоким голосом сказал:– Большое спасибо за угощение, уважение, да… Я очень по вам соскучился, и хорошо получилось. Уже скоро совсем вернусь, ждите!
Марьям-абыстай начала плакать:
– Как будто бы и не видела твоего милого лица.
– Мама, душа моя, напрасно…
Лицо Галимджана-абзый потемнело:
– Старуха, будь терпеливой!
В эту самую минуту, широко распахнув дверь, вошёл сын старшего брата Марьям-абыстай – Шарифулла, в прошлом году вернувшийся с фронта с деревянной ногой. Он, распахнув свои объятия, направился прямо к Гумеру:
– Хо, Гумер, братишка! Давай, часть души моей, поцелуемся! – и, обняв Гумера, расцеловал его в обе щеки. – Молодец, молодец! Вот живой, здоровый приехал. Спасибо, родной! А меня и не известили. Нет, говорю, своего братишку, вернувшегося из кровопролитных мест, я должен встретить, как молодую сноху впервые встречают [16] . Не так ли?! Тётушка Марьям, душенька, почему плачешь? Это ведь радость, праздник ведь это!
16
Здесь речь идёт о народной традиции – части татарского свадебного ритуала – «приезд снохи» (килен тш), когда молодую жену вся родня мужа с подарками радостно встречает у ворот.
А у Марьям-абыстай слёзы льются ручьём. Она с трудом произнесла:
– Ой, милый Шарифулла, ведь уезжает, уезжает!
Растерявшийся Шарифулла, не веря, посмотрел на Гумера. Тот через силу улыбался.
– Так, Шарифулла-абый, наш эшелон стоит на станции. Что поделаешь, маловато получилось…
Шарифулла, с решительным видом достав из кармана брюк поллитровую бутылку водки, со стуком поставил её на стол и заявил:
– Не смеешь, брат, не смеешь! – Он сам уже выпил и был навеселе. – Мы таких шуток не признаём. Раз приехал, должен остаться. Точка!
– Шарифулла-абый…
– Нет, нет, и слышать не хочу. Давай садись! Ты, брат, должен мою команду слушать! – И он наполнил чашку водкой.
– Шарифулла-абый, ты ведь сам из армии вернулся. Разве можно не выполнить приказ?.. Мне дали только один час. Через час я должен вернуться. У меня такой приказ.
Несколько секунд они молча посмотрели в глаза друг другу. Затем Шарифулла, подняв левую руку, сказал:
– Да, приказ – закон. Джизни [17] , ты понимаешь, приказ – закон! Старшина Салимов говорит верно. Он должен ехать! Ну, Гумер, пусть ноги твои будут лёгкими! Пусть снова тебе вернуться…
17
Джизни – муж старшей сестры или тёти. В татарской семейной иерархии – очень уважаемая персона.
Он протянул чашку с водкой, Гумер взял её.
– Я так скажу, Шарифулла-абый. Уже не придётся столько воевать, сколько отвоевали. Пройдёт немного времени, и мы все, как обошедшее вокруг земли солнце, возвратимся.
– Да, да, вернёшься, обязательно вернёшься! Тётушка Марьям, не лей напрасно свои драгоценные слёзы! «Вернусь», говорит, слышишь, «вернусь», говорит.
Марьям-абыстай, молча, с трудом старалась преодолевать свой плач. Но её слёзы, как святой источник из материнского сердца, продолжали течь. В этих слезах нет горечи мучительного переживания, в этих чистых, как жемчуг, слезах есть только вовек неостывающее тепло материнской любви. И Камиля, спешно наполнявшая мешок Гумера носками, полотенцем, платками и продуктами, начала всхлипывать и, ни на минуту не отрываясь от своего дела, заплакала. Галимджан-абзый, собрав всю свою волю, стараясь быть спокойным, терпеливым, охрипшим голосом сказал: