Повести о совести

– Здравствуй, дядя! Шуба у тебя больно хорошая, похоже, и кошелек полный, а нам выпить-закусить не на что. Так что раздевайся, мил человек, – произнес мелкий фраерок.

Алексей Сергеевич снял шубу, шапку и тут раздался грозный голос главаря:

– А ну ша, братва! Это же наш хирург Светлогорский, дурьи ваши головы. Таких людей надо знать в лицо. Извините, Алексей Сергеевич, ради Христа! – Он врезал подзатыльник фраерку. – Одевайтесь, уважаемый. А ты, Сиплый, проводи доктора до дома и денег ему дай за моральный ущерб.

Такие люди, как Светлогорский, всегда опора, на них всегда положиться можно. Доцент тоже с уважением принял Луганцева, а когда увидел, как он оперирует, сказал врачам:

– К нам приехал прекрасный хирург и неординарный человек, гонять вас будет, как сидоровых коз, и поделом, а то некоторые из вас зажирели, через губу переплюнуть ленятся. Так что думайте, кому с новым шефом по пути, а кому быть на обочине. Я вот, например, хочу тряхнуть стариной.

Месяца через три Луганцев понял, кто чего стоит и уже знал, что больше половины сотрудников его темпа не выдержат, будут уходить. Необходимо готовить смену и лучше набирать молодежь, учить ее, лепить из молодых хирургов то, что надо.

Профессор собрал членов студенческого хирургического кружка при кафедре, рассказал им о своих планах, сделав особый акцент на развитии грудной хирургии, поведал о возможности заняться научными исследованиями и сразу предупредил, что работа будет нелегкой и ради нее нужно быть готовыми пожертвовать многим. Студенты слушали внимательно, молчали и вопросов не задавали, нельзя было понять, дошла до их сознания информация или нет. Под конец заседания выступил староста кружка Виталий Шинкаренко, говорил в основном правильно, радовался, что теперь кафедру возглавил известный ученый, и хирургия в Сталинграде поднимется на новый уровень, призывал ребят поступать в клиническую ординатуру. Все бы хорошо, но говорил Шинкаренко больше лозунгами, которыми в то время пестрили газеты, это несколько насторожило Луганцева.

Когда профессор возвращался в свой кабинет, Светлогорский напросился на аудиенцию.

– А этот Виталик, староста наш, обкомовский зять.

– Не понял? – удивился Александр Андреевич.

– Ну, тесть у него секретарь обкома Поспелов.

– Это я понял, неясно, мне к чему эта рекомендация.

– Шинкаренко обязательно придет к нам в ординатуру. Вот я и подумал, сколько нашей клинике можно в бараках да времянках ютиться, пора бы в нормальные корпуса перебираться. В первой советской больнице почти восстановлен хирургический корпус. Так пусть мальчик и похлопочет.

– Алексей Сергеевич, несолидно нам с вами такие вопросы через мальчиков решать. Я и сам к Поспелову могу на разговор напроситься. А парень этот не так прост, как кажется. Он уже сейчас сознательно или подсознательно выделяет себя из общей массы, ему нравится быть выше других, мы с просьбой обратимся, все сделает, чтобы выполнить, но как бы потом понукать нами не стал.

Через неделю Луганцев встречался с ректором института, докладывал о своих планах, рассказывал о проблемах клинической базы.

– Сами понимаете, Виктор Фёдорович, что бараки не годны для палат, тем более для операционных залов. Внутренняя отделка помещений не может выдержать хорошей асептической обработки, а нам ее необходимо делать ежедневно. В клинике скоро начнут выполняться операции на органах грудной клетки, не дай бог инфекция, все может быть перечеркнуто или, по меньшей мере, ухудшит наши результаты. Клинике необходимы помещения, сделанные из кирпича, основательные стационарные здания со специальной внутренней отделкой. Есть предложение перевести нас в первую советскую больницу.

– Я бы рад, но не все от меня зависит, – ответил ректор.

– А вы не против, если я сам в обком партии схожу.

– Сходите, тем более что вами на днях интересовался Поспелов. Только перед обкомом зайдите в облздравотдел, чтобы и они в курсе дела были.

– Спасибо за совет. Полагаю, все будет хорошо.

В облзравотделе возражений не имели. Но в городе, испытывающем крайнюю нужду в зданиях и помещениях, хозяин был один – обком ВКП(б), иначе и быть не могло.

Василий Трофимович Поспелов принял Луганцева без проволочек. Познакомились и с первого взгляда понравились друг другу, оба прямые, целеустремленные, беззаветно любящие работу. Секретарь обкома интересовался не только рабочими планами профессора, о которых говорили подробно, но и бытом.

– Как устроились? Где живете с молодой женой?

– Для Сталинграда даже очень неплохо. У нас отдельная комната в одном из больничных бараков. Знаете же больницу № 11 в районе завода «Красный Октябрь»?

– Конечно, знаю. Знаю в этом городе все, стараюсь ничего не упускать, иначе нельзя, люди у нас хорошие, однако спрашивают строго. Но все-таки, думаю, что негоже жить в бараке столь уважаемому специалисту.

Поспелов попросил соединить его с директором завода и продолжил беседу:

– Что ж, Александр Андреевич, планы ваши считаю серьезными. Хотя в делах медицинских разбираюсь в общих чертах. Будет вам новая база и там, где просите. Как только там закончится ремонт, переходите, я сегодня же дам соответствующие поручения.

В это время зазвонил телефон, соединили с директором металлургического завода «Красный Октябрь» Матевосяном.

– Здравствуйте, Паруйр Апетнакович! Хочу спросить, вы все жилье в коттеджах на Малой Франции распределили?

– Плохой был бы я армянин, если бы не имел запаса.

– К нам в город прислали известного хирурга профессора Луганцева.

– Слышал, слышал. Семья у него большая?

– Нет. Пока вдвоем с женой.

– Для такой семьи найду. Завтра во второй половине дня пусть профессор придет ко мне. Заодно и познакомимся.

Через два дня Луганцевы переехали в одну из половин нового домика со всеми удобствами на берегу Волги. Не долго пришлось ждать и переезда клиники на новую базу. В первой советской больнице освоились быстро, и началась работа, тяжелая хирургическая работа.

Со стороны казалось, Луганцев спешил, гнал, но это было не так. Он ставил новые задачи по подготовке к операциям на органах грудной клетки, определял сроки, часто давая на исполнение несколько дней, если доктор не управлялся, не ругал, пытался разобраться в причинах невыполнения. Профессор всегда придерживался принципа «простить – это значит понять» и чаще понимал, однако, не терпел праздности и лени. Александр Андреевич работал по двенадцать и более часов в сутки, ибо рутинной работы в клинике никто не отменял, доктора до сих пор переваривали наследие войны, лечили болезни, накопившиеся у людей в это страшное время. И днем, и ночью хирурги не выходили из операционных; аппендициты, непроходимость кишечника, которую в народе называли заворотом кишок, огромные камни почек, глистные инвазии, типа эхинококка, опухоли, туберкулез, требующий хирургического лечения – да каких только диагнозов не было в этой чехарде событий.