Повести, очерки, публицистика (Том 3)

Старик беспокойно завозился, распахнул шубу, бормочет:

– И куды оно запропастилось?

– Не беспокойсь, не спросют. Знакомцы тута, - успокаивает ямщик.

Из домика выходит человек в черном полушубке и папахе, вроде грачиного гнезда. Кричит:

– Гриньша, это што же ты сам?

– В разгоне все. Да и дело есть.

– За ханой, знать?

– Может, и будеть, - улыбается ямщик.

– А эти кто?

– По прогону едуть. От земства.

– Ну, айда. Заворачивай буде на обратном.

– Не без этого.

Опять запозванивали колокольцы, и кошевка стала нырять из ухаба в ухаб.

Степь, казавшаяся равниной с площадки вагона, теперь изматывала своей неровностью. Лошадям тяжело. Ямщик то и дело кричит:

– Ну-к вы, ахуны, играй ногами веселея!

Кирибаев силится вспомнить, где он слыхал такое необыкновенное применение слова "ахун" (мусульманский богослов, мулла).

"В Казанской если - речь не та. Где-нибудь под Тулой, либо в Рязани".

Потом спрашивает:

– Вы откуда будете? Ямщик оживился.

– Рязанские мы... Данковского уезду... Именье там князя Урусова. Богатимое. Слыхали, може?

Начинается обычный для большинства переселенцев Сибири рассказ о местах своей родины.

Кирибаев не слушает. У него теперь другое в голове: за кем Дон? Его верховье?

Угрюмый старик зато разговорился.

Он сказался туляком, Епифанского уезда. Соседи, значит.

Замелькали в разговоре названия городков и больших сел, вплоть до станции Ряжск, которую оба переселенца помнили и теперь, через десятки лет после того, как там "парился" их переселенческий поезд.

К вечеру потеплело. Полетели белые пушистые хлопья. Лошаденки совсем притомились и еле тащили кошевку. Встречных - ни одного человека.

– Не ездиют к нам вечером - боятся, - говорит ямщик.

– Чего боятся?
– спрашивает Кирибаев.

– Неприятностев много. Обыски там, бумажки требуют. Забыл - садють... Кому охота?

– Это верно, - соглашается старик, - строгостев много. Только не к чему это.

– Енералы, будь оне прокляты, - бормочет он себе под нос.

Мелькают огоньки - станок скоро.

У ХОЗЯИНА "НЕ ПОСЛЕДНЕГО ДОМА"

Холодная изба, набитая доотказа. Ходят взад и вперед, впуская клубы белого морозного воздуха на лежащих тут же у порога людей. Накурено "турецким из своих огородов". Горит малюсенькая лампочка ярким беловатым светом.

– Ишь богачье - скипидарь жгуть, - замечает привезший Кирибаева ямщик.

– Будь он неладен. Погляди - сажа полетит. Весь потолок испакостили не домоешься, - откликается хозяйка.

– Не карасин, известно, а супротив масла все лучше.

– О карасине, видно, не поминай. До лучины достукались с войнами-те. В городу лучина пошла. Из урмана возят. Там хватит.

– У нас хватит, - подтверждают сидящие за столом урманцы.

– Сейчас вон везем два воза. Лучина первый сорт. Кирибаев пробирается к столику, где сидит человек с книгой.

Тот неохотно берет "прогонную", долго рассматривает надпись, потом лениво записывает и кричит:

– Ванятка, кому за очередь?

– А куды?
– отзывается с полатей ребячий голос.

– На урман.

– Мыльникову, кажись.

– Ну-ка, сбегай. Скажи, утречком штобы.

С полатей выбирается мальчуган, напяливает полушубок, схватывает шапчонку и хлопает дверью.

Минут через двадцать, когда Кирибаев только что пробрался к чайному столу, пришел Мыльников. Началась руготня, счет очередей. Выплыл какой-то поляк ("лучше моего живут!") и однолошадный чувашин ("я виноват, что он завести не может?"). Много раз упоминается хана, но кончилось тем, что Мыльников согласился.

– Кого хоть везти-то?

– А вон, - указывает нарядчик.

– Поклажи-то много?

– С полпуда не будет, - успокаивает Кирибаев.

– Ну, так завтра на свету приеду. А то ко мне пойдем. Все равно где спать. У меня, поди, лучше будет. Бабы самовар ставили, как пошел.

"Хуже не будет", - думает Кирибаев. Вылезает из-за стола и начинает одеваться.

– Все-таки выгадал, - шутил нарядчик.

– Выгадаешь у вас! Ханой подмочены - не просушить, - огрызается Мыльников.

Итти недалеко, но тяжело барахтаться в длинном тулупе по незнакомым тропинкам, занесенным снегом.

Изба у Мыльникова просторная, но тоже холодная. Есть горенка, дверь в которую на зиму заклеена. В углу - кровать с занавеской. По стенам "победительные" картины, еще от времен японской войны. На столике под зеркалом несколько книжек и желтая стопка газет "Барабинская степь".

"Ловко придумали заголовок. Надо бы прибавить - зимой", - улыбается про себя Кирибаев и берет верхний листок газеты.

Захлебываясь от восторга, газета сообщает о захвате Перми и победах "нашего талантливого молодого генерала Пепеляева".

– Хорошо пишут, - говорит Кирибаев.

– Пишут-то хорошо. Ну, только...

– Что?

– Не выходит толком.

– Как не выходит! Вот Пермь взяли. Вятку возьмут, а там и Москва.

– Скоро сказка сказывается... Далеко до Москвы-то. Пока до нее доберешься, дома не способишься, - уныло отвечает Мыльников.

– Что так?

– Недостатки-то наши. Чего нехватает, - все правительство завиняют. Известно, темный народ. Им все сразу подай. Ситцу вот нет, железа, керосину...

– Ситцу? Да в Каинске на базаре сколько хочешь.

– По пятнадцати рублей немного укупишь. Хлеб-от почем? знаете?

– Какой это ситец!
– вмешивается в разговор жена Мыльникова, - Званье одно, а не ситец. Разве такой из России шел?..

Старуха мать тоже не остается безучастной.

– Довоюются, что нагишом ходить будем. Вишь, у нас робятье голопузые ходят. А ведь дом-от у нас не последний!

– Ну, будет вам!
– прикрикнул Мыльников.
– Тащи самовар да не путай беседу, не бабское тут рассужденье.