Повести, очерки, публицистика (Том 3)
Шрифт:
Фаина вышла с посудиной и деловито спросила:
– За тенью собрать? По ту сторону будки?
– Как тебе лучше, - поспешил согласиться Кочетков и подумал: "Как жена спрашивает".
Фаина вновь показалась из-за будки и тем же тоном спросила:
– Зипун твой расстелю?
– Хозяйкино дело, как она стол соберет, - пошутил Кочетков.
– Опять ты! Брось, говорю... Не ходи в эту сторону!
– Да я вроде как - всерьез.
– То-то, вроде. Скорый больно. Повременить надо.
– До которой поры? Давно мне жениться время. Надоело в холостых ходить.
– Давно ты холостой?
– спросила женщина, и
– Отродясь холостой! По-честному говорю. Этому богу, чтоб жениться да разжениваться, не верую.
– Ой, врешь, Иван Савельевич! Знаем, поди, в каких годах парни по деревням женятся. Ты из той поры вышел. Кто тебе поверит.
– Хоть верь, хоть нет, а так вышло. Недаром тут сижу. Думаешь, весело семь дней дежурить. Кроме матерка с плотов, слова живого не услышишь. Попробуй, посиди... Готово!
– вдруг закричал он.
– Иди заваривай да команду принимай!
– Сейчас!
– крикнула Фаина из-за будки и подошла с блюдцем, на котором лежали две неровные щепотки.
– Морковного для цвету, земляничного для запаху - вот и ладно будет, проговорила она и "приняла команду".
Теневой треугольник за будкой удивил Кочеткова: так все показалось ему необычным. Даже его собственный зипунишко, раскинутый веером, смотрел привлекательно. Посуду пополнили широкие листья папоротника. На них холодный картофель, соль, ягоды, черный хлеб, откуда-то появившийся белый калач, нарезанный ровными кусками, и пара яиц.
– Садись, хозяин - гостем будешь, - пошутила Фаина. Было заметно, что она довольна произведенным впечатлением.
– Может, уху бы сварить?
– предложил Кочетков.
– Рыба у нас всегда есть. Живая... Вон там около заездка.
– Долгое дело. Съешь вот яичко, картофель в соль макни, и будем чаек попивать. С калачом... С ягодами... С разговором, - особо подчеркнула она последнее слово.
– О чем это?
– Поешь сначала, потом спрашивать стану.
Получив после еды из рук Фаины чашку с горячей жидкостью, кусочек сахара и калач, Кочетков напомнил:
– Ну, спрашивай.
– Расскажи вот, как ты в бакенщики попал? Такой молодой за стариковское дело сел?
– Да, видишь, бедность наша, -серьезно проговорил парень.
– Ты это верно сказала, что в мои годы по деревням давно семьями обзаводятся, а как женишься да и кто за тебя пойдет... Сама посуди. В семье девять едоков, отец инвалид, мать хворая, еле по дому управляется, а работников только двое: я да сестренка старшенькая, по семнадцатому году. Лошаденка стрень- брень, коровы вовсе нет. Мастерства, кроме крестьянского, не знаю, грамота слабая, да еще и нога не в порядке. Вот и женись!
– Что у тебя с ногой-то?
– участливо спросила Фаина.
– Это у меня от гражданской войны осталось...
– Ты разве воевал?
– удивилась Фаина.
– Нет, я в ту пору подлетком был. По четырнадцатому году. А как тятя ушел с Красной Армией, на нас налетели. Я хотел спрятаться, да меня один наш же деревенский кулачище нашел и с сарая сбросил. Ногу я тут и сломал. Срослась она, только маленько неправильно. В армию из-за этого не приняли, подучиться не дали. А кулак тот сбежал вместе с колчаковцами. Может, и теперь живет, да ведь не узнаешь. Всю, можно сказать, жизнь испортил. Гонялся я за ним, да с дороги воротили.
– Как это?
– Когда наши обратно шли, я добровольцем объявился. Ростом-то, видишь, не из мелких, меня и приняли. Просто тогда с этим
было. До Тюмени дошел, а там отчислили."Ворочайся, говорят, парнишка, домой. Молодых там организуй!"
Тут еще с отцом встретился. Он тоже домой направляет:
"Матери хоть поможешь, а то она совсем извелась на работе".
Так у меня с этим и не вышло, и дома толку не получилось. Недавно вон приезжал к нам один знакомый из окружного комитету, стыдил нас с отцом. "Какие, говорит, вы партийцы, коли у вас в деревне артели нет". А что сделаешь? Народишко-то у нас пригородный. На базаре привык сидеть больше, либо при реке какой случай ждут, чтоб сорвать. Дачником тоже разбалованы. Теперь, правда, с дачником на убыль пошло. По домам отдыха больше разъезжаются, а в отдельности по дачам редко кто живет.
– Это же и у нас, - подтвердила Фаина.
– Земляника поспела, а в деревне только три приезжих семьи. А насчет спекулянтства декретного варначества промашки не дают.
– Вот я и придумал сюда поступить. Спрашивали тут человека. Все-таки тридцать три рубля в месяц и приварок готовый: грибов сколько хочешь, рыба есть, ягоды собираю. Корзины тоже плету - все копейка, а главное, при доме. Отоспишься здесь за дежурство, дома и воротишь без передыху. А дело какое? Ходовая борозда тут широкая, надежная. Меньше двух метров глубины не бывает, перекатов нет. Когда-когда плотом белый бакен срежет. Поставишь его, за вехами следишь да вечером огни зажигаешь. Вовсе спокойное место. Только скука донимает. Одуреешь за неделю. То вот и присватываюсь.
Вздохнув, Кочетков продолжал:
– По-доброму отцу бы тут сидеть, да не может на столб залезать. На тот вон, - и пояснил: - фонарь зажигать и знаки переставлять.
– Знаю я, - откликнулась Фаина.
– В Нагорье как раз против перевального столба живем. Присмотрелась. Большой шар - метр, крестовина - двадцать сантиметров, маленький шарик - пять. Всю работу изучила. Одно не знаю, как место узнавать, когда бакен плотом своротит. За этим вот к тебе и подошла, не научишь ли?
– Отчего не научить, только на что тебе?
– Дело-то у меня, парень, не лучше твоего,- и Фаина рассказала свою историю.
На эту угрюмую северную реку пришла она в голодный год с матерью. Мать тут большую промашку сделала - замуж вышла. Годы уж немолодые, а ребят прижила. Ее мужа в третьем году разбило параличом, и этот больной всех окончательно связал. Хозяйство, какое было, давно пролечили и проели. Теперь всю семью "прибрал" деревенский богатей, которому параличный в каком-то родстве.
– Не без расчету сделано, - пояснила Фаина.- Нам дал малуху под сараем. Все равно ее ни один дачник не возьмет. Ну, едим тоже у него. И за это с матерью круглый год работаем, а платы никакой. Он же из-за нас в сельсовете прибедняется. "Чужую семью, говорит, кормлю. Пять ртов, а работы спросить не с кого. Навязал себе камень на шею, да который год с ним и хожу".
– Ходит он!
– сверкнула Фаина глазами.
– Забыла, как ботинки носят; в лаптях шлепаю. А кто скажет, что на работу ленива. Обноски старушечьи переворачиваю да ношу, - рванула она себя за проймы сарафана.
– Ножом бы полыснуть такого благодетеля, да мамыньки жалко.
И Фаина, может быть неожиданно для себя, добавила:
– Видишь, незаконная я у ней. Сколько она из-за меня раньше горяпозора приняла. Вот и жалко теперь оставить.
– Да-а, - посочувствовал Кочетков: - чистая петля. Вдовая, говоришь, сама-то?