Повести

неумолчным ревом оглушали окрестность, от перегрева кипела вода в радиаторах, пот и пыль разъедали

лица бойцов. С раннего утра до темноты над ними висела немецкая авиация, «юнкерсы» непрерывно

осыпали колонну бомбами. Все на дороге было завалено песком и землей, смрадно горели тягачи,

уцелевшие безостановочно объезжали их: колонна не прекращала движения. Бойцы со станин

беспорядочно палили вверх из винтовок, но пользы от такой их стрельбы было мало. Они даже не могли

заставить самолеты подняться выше, и те носились над дорогой, едва не задевая верхушки посадок.

Сотников сидел на головном в батарее тракторе и как избавления, как самого большого счастья

жаждал команды съехать с этой проклятой дороги и развернуться. Уж он бы тогда встретил немцев. Он

бы обрушил на их головы такое, что им и не снилось. Но не было даже команды остановиться, полк все

двигался и двигался, и каждые два часа над ним разгружались обнаглевшие «юнкерсы» и «хейнкели»,

перед которыми вся эта огневая мощь была беззащитной.

Так наступила последняя ночь их блуждания по западнобелорусским дорогам.

Полк был уже далеко не тот, что вначале: несколько расчетов погибло, в его батарее почти прямым

попаданием бомбы разворотило на дороге орудие. Правда, три еще оставались исправными, разве что

со вмятинами на щитах, с изодранной гусматикой колес и множеством осколочных шрамов на стволах и

станинах. У второго орудия потек пробитый накатник. Четверых погибших батарейцы везли, в прицепе на

снарядных ящиках, семерых раненых отправили в тыл. Впрочем, это были еще не самые большие

потери - другим батареям досталось хуже. Полковая колонна сократилась едва не наполовину, несколько

орудий осталось на дороге: поврежденные трактора не могли их тянуть, а запасных не было. Теперь

почти всю ночь двигались на восток, и в этом был плохой признак: ПНШ, закуривший из его пачки,

намекнул на окружение, оно и в самом деле было похоже на то. Бойцы не спали все четверо суток,

некоторые, сидя на станинах, немного вздремнули под утро - ночь была самой спокойной порой, если бы

не эта неопределенность в обстановке, черной плахой нависшая над полком. Перед рассветом сделали

короткую остановку в какой-то деревне, навстречу шли пехотинцы; невдалеке, видно было в ночи,

зажженное авиацией, что-то горело ярким, на полнеба, пламенем - говорили, станция. Никто им не

объяснил ничего, видно, командиры знали не больше бойцов, но людям как-то само собой передалось,

что совсем близко ненцы. Вскоре командир полка майор Парахневич повернул колонну на боковую,

обсаженную вербами дорогу. Поехали куда-то на юг. Ночью было спокойнее без авиации, зато они были

слепы и глухи: за ревом тракторов ничего невозможно было услышать, а в летней ночной темноте не

много увидишь. Перед самым рассветом Сотников не выдержал и только задремал на сиденье, как

громовой взрыв на обочине вырвал его из сна. Комбата обдало землей и горячей волной взрыва, он тут

же вскочил: «Комсомолец» сильно осел на правую гусеницу. И тут началось...

Как раз светало, за вербами ярко синел край неба и серело овсяное поле, а откуда-то спереди, от

головы колонны, их начали расстреливать танки. Не успел Сотников соскочить с трактора, как рядом

запылал тягач третьей батареи, провалилась в воронку гаубица. Оглушенный близкими ударами

взрывов, он скомандовал батарее развернуться вправо и влево, но не так просто было вывернуться с

громоздкими орудиями на узкой дороге. Второй расчет бросился через канаву в овес и тут же получил

два снаряда в трактор, гаубица опрокинулась, задрав вверх колесо. Утро осветилось ярким пламенем

горящих тракторов, посадки застлало соляровым дымом - танки расстреливали полк на дороге.

Это было наихудшее, что могло случиться, - они погибали, а вся их огневая мощь оставалась почти

неиспользованной. Поняв, что им отведено несколько скупых секунд, Сотников с расчетом кое-как

развернул прямо на дороге последнюю уцелевшую гаубицу и, не укрепляя станин, едва успев содрать

чехол со ствола, выстрелил тяжелым снарядом. Сначала нельзя было и разглядеть, где те танки:

головные в колонне машины горели, уцелевшие бойцы с них бежали назад, дым и покореженные

трактора впереди мешали прицелиться. Но полминуты спустя между вербами он все же увидел первый

немецкий танк, который медленно полз за канавой и, свернув орудийный ствол, гахал и гахал

169

выстрелами наискосок по колонне. Сотников оттолкнул наводчика (орудие было уже заряжено),

дрожащими руками кое-как довернул толстенный гаубичный ствол и наконец поймал это еще тусклое в

утренней дымке страшилище на перекрестие панорамы.

Выстрел его грохнул подобно удару грома, гаубица сильно сдала назад, больно ударила панорамой в

скулу; внизу, из-под незакрепленных сошников, брызнуло искрами от камней, одна станина глубоко

врезалась сошником в бровку канавы, вторая осталась на весу на дороге. Сквозь пыль, поднятую

выстрелом, он еще не успел ничего разглядеть, но услышал, как радостно закричал наводчик, и понял,

что попал. Он тут же опять припал к панораме - едва не закрывая собой все ее поле зрения, за дорогой

двигался второй танк, комбат вперил гаубичный ствол в его серое лбище - так близко тот казался в

оптике - и крикнул: «Огонь!» Замковый отреагировал вовремя, выстрел опять оглушил его, но в этот раз

он успел уклониться от панорамы и за пылью перед стволом увидел, как то, что за секунду до выстрела

было танком, хрястнуло, будто яичная скорлупа, и от мощного внутреннего взрыва частями развалилось