Повести

Слева от орудия шел по обочине медвежьей развалкой Уханов с Зоей, посмеиваясь, говорил ей что-то, а она, будто переломленная ремнем в талии, рассеянно слушала, кивала ему потным, усталым лицом. Санитарной сумки на ее боку не было, - наверно, положила на повозку санроты.

Они давно, по-видимому, шли вместе за батарейными тылами и сейчас оба догнали орудия. Утомленные солдаты недоброжелательно косились на них, как бы отыскивая в наигранной веселости Уханова тайный, раздражающий смысл.

–  И чего конюшенным жеребцом заливается?
– заметил пожилой ездовой Рубин, покачиваясь в седле квадратным телом, то и дело корябая рукавицей зябнущий подбородок.

– Ровно показать перед девкой хочет героическое состояние нервов: живой, мол, я! Ты гляди-ка, сосед, - обратился он к Чибисову, - как наша зелень батарейная вокруг девки-то городские амуры разводит. Ровно и воевать не думают!

–  А?
– отозвался Чибисов, старательно поспешая за передком, и, высморкавшись, вытер пальцы о полу шинели.
– Прости за-ради Бога, не слышал я…

–  Глухарь аль притворяешься, пленный? Щенки, говорю!
– крикнул Рубин.
– Нам с тобой бабу хоть в полной готовности давай - отказались бы… А им хоть бы хны!

–  А? Да-да-да, - забормотал Чибисов.
– Хоть бы хны… верно говоришь.

–  Чего «верно»? Блажь городская в башках - вот что! Все хи-хи да ха-ха вокруг юбки. Легкомыслие!

–  Не болтайте глупости, Рубин!
– сказал сердито Кузнецов, отстав от передка и глядя в направлении белого полушубка Зои.

Вперевалку ступая, Уханов продолжал рассказывать ей что-то, но Зоя теперь не слушала его, не кивала ему. Подняв голову, она в каком-то ожидании смотрела на Дроздовского, тоже, как и все, обернувшегося в их сторону, и потом, как по приказу, пошла к нему, мгновенно забыв про Уханова. С незнакомым, покорным выражением приблизясь к Дроздовскому, она неровным голосом окликнула:

–  Товарищ лейтенант… - и, шагая рядом с лошадью, подняла к нему лицо.

Дроздовский в ответ не то поморщился, не то улыбнулся, украдкой тыльной стороной перчатки погладил ее по щеке, проговорил:

–  Вам-то советую, санинструктор, сесть на повозку санроты. В батарее вам делать нечего.

И пришпорил коня в рысь, исчез впереди, в голове колонны, откуда неслась команда: «Спуск, одерживай!», а солдаты затеснились вокруг упряжек, около передков, облепили орудия, замедлившие движение перед спуском.

–  Так что, мне в санроту?
– сказала Зоя грустно.
– Хорошо. Я пойду До свидания, мальчики. Не скучайте.

–  Зачем в санроту?
– сказал Уханов, совершенно не обиженный кратким ее невниманием.
– Садитесь на орудийный передок. Куда это он вас гонит? Лейтенант, найдется место для санинструктора?

Ватник Уханова распахнут на груди до ремня, подшлемник снят, шапка с незавязанными болтающимися ушами оттиснута на затылок, открывая до красноты нажженный ветром лоб, светлые, как бы не знающие стыда глаза сощурены.

–  Для санинструктора может быть исключение, - ответил Кузнецов.
– Если вы устали, Зоя, садитесь на передок второго орудия.

–  Спасибо, родненькие, - оживилась Зоя.
– Я совсем не устала. Кто вам сказал, что я устала? Шапку даже хочется снять: до чего жарко! И пить немного хочется… Пробовала снег - от него какой-то железный вкус во рту.

–  Хотите глоток для бодрости?
– Уханов отстегнул фляжку от ремня, намекающе потряс ее над ухом, во фляжке забулькало.

–  Неужели?.. А что здесь, Уханов?
– спросила Зоя, и заиндевевшие стрелочки бровей поднялись.

– Вода? У вас осталось?

–  Попробуйте.
– Уханов отвинтил металлическую пробку на фляжке.
– Если не поможет - убьете меня. Вот из этого карабина. Стрелять умеете?

–  Как-нибудь сумею нажать спусковой крючок. Не беспокойтесь!

Кузнецову неприятна была эта ее неестественная оживленность после мимолетного разговора с Дроздовским, это необъяснимое ее расположение и доверчивость к Уханову, и он сказал строго:

–  Уберите фляжку. Что вы предлагаете? Воду или водку?

–  Нет уж! А может быть, я хочу!
– Зоя тряхнула головой с вызывающей решимостью.
– Почему вы меня, лейтенант, так опекаете? Родненький… вы что, ревнуете?
– Она погладила его по рукаву шинели.
– Этого совсем не надо, Кузнецов, прошу вас, честное слово. Я одинаково отношусь к вам обоим.

–  Я не могу вас ревновать к вашему мужу, - сказал Кузнецов полуиронически, и это, почудилось, прозвучало вымученной пошлостью.

–  К моему мужу?
– Она расширила глаза.
– Кто вам сказал, что у меня муж?

–  Вы сами сказали. Разве не помните? А впрочем, простите, Зоя, это не мое дело, хотя я был бы рад, если бы у вас был муж.

–  Ах да, сказала тогда Нечаеву… Какая чепуха!
– Она рассмеялась.
– Я хочу быть вольным перышком. Если муж - значит, дети, а это совершенно невозможно на войне, как преступление. Понимаете вы? Я хочу, чтобы вы знали это, Кузнецов, и вы, Уханов… Просто я вам верю, вам обоим! Но пусть у меня будет какой-то серьезный и грозный муж, если вам хочется, Кузнецов! Ладно?

–  Мы запомнили, - ответил Уханов.
– Но это не играет роли.

–  Тогда спасибо вам, братики. Вы все-таки хорошие. С вами можно воевать.

И, закрыв глаза, как перед ощущением боли, преодолевая себя, отпила глоток из фляжки, закашлялась, тотчас засмеялась, помахав варежкой перед вытянутыми, дующими губами. С отвращением, как заметил Кузнецов, она отдала фляжку, посмотрела сквозь влажные ресницы на Уханова, невозмутимо завинчивающего пробку, но сказала не без веселого изумления:

–  Какая гадость! Но как все же хорошо! У меня сразу лампочка в животе зажглась!

–  Может, повторить?
– спросил добродушно Уханов.
– Вы разве в первый раз? Это самое…

Зоя качнула головой:

–  Нет, я пробовала…

–  Уберите фляжку, и чтоб я не видел!
– резко сказал Кузнецов.
– И проводите Зою в санроту. Там ей будет лучше!

–  Ну, зачем вы хотите мной командовать, лейтенант?
– шутливо спросила Зоя.
– Вы, по-моему, подражаете Дроздовскому, но не очень умело. Он бы железным голосом приказал: «В санроту!», и Уханов ответил бы: «Есть».

–  Я бы подумал, - сказал Уханов.

–  Ничего не думали бы. «Есть» - и все!

–  Од-держивай!.. Спуск!
– донеслась спереди угрожающая команда.
– Тормоз! Расчеты к орудиям!

Кузнецов повторил команду и пошел вперед, в голову батареи, где вокруг упряжки первого орудия густо столпились солдаты, руками придерживая станины и колеса, упираясь плечами в щит, в передок, а ездовые с руганью и криками натягивали поводья, сдерживали лоснящихся от пота лошадей, приседающих на задние ноги перед крутым спуском в глубокую балку.