Повести

И только когда на теннисных столах начались решающие поединки, Наташка оказалась рядом.

За кого болеть? — разрывался Андрюха. То ли за Игната, своего товарища, а значит, за свою 308 комнату, за свой родной институт; то ли за Генку–солдатика, а значит, за бригаду, за свой сборочный цех.

Андрюха знал: Игнат собаку съел в этом настольном теннисе. И хладнокровен же, дьявол, и коварен! Видит своими глазами–щелками малейшую Генину оплошность… Но и Геннадий не промах. Работает ракеткой и шариком, будто слесарным инструментом.

Слегка, словно перышко, прихватив ракетку худыми сильными пальцами, Геннадий производил ею неуловимые для глаза движения, и шарик, цокнув о зеленую доску стола, вдруг летел обратно, неистово крутясь и выписывая в воздухе какую–то фантастическую траекторию. Цок–цок! Цок–цок! Темп игры нарастал, и уже не раз на невозмутимом азиатском лице Игната мелькала тень растерянности. А Геннадий, будто резиновый, сгибаясь и разгибаясь, был то у самой кромки зеленого стола, то в трех шагах от него, то слева, то справа, резал, атаковал непрерывно; на маленьком невзрачном лице горели большие быстрые глаза. Цок–цок! Цок–цок! Игнату, обороняясь, пришлось сделать чуть ли не акробатическое сальто и он отбил–таки шарик, однако не успел распрямиться, как шарик летит на другой угол стола. Цок–цок! Цок–цок! Глаза у Андрюхи не успевали уже следить, а мозг — осознавать это стремительное метание белого шарика, и наступало ошеломление, казалось уже, не один шарик мечется от Геннадия к Игнату и обратно, а несколько; не по одной ракетке в руках у игроков, а по нескольку; и летает шарик по законам, немыслимым с точки зрения классической механики.

Когда Игнат, диковато блеснув белыми зубами, снова принял, почти уже в падении, пулей летящий шарик и сравнял счет, Наташка, ахнув и пробормотав: «Батюшки, батюшки!», стиснула Андрюхину руку. От этого он совсем перестал замечать подпрыгивающие и взлетающие шарики, стоял и дышать забыл…

Но тут, как назло, прибежала Надька, Наташкина сменщица, и затараторила без запятых:

— Прохорова отказалась плыть, если нам поставят «картошку», не видеть нам призового места, как своих ушей.

Наташка, отпустив Андрюхину руку и тотчас же забыв и о нем и о настольном теннисе, побежала на берег реки, на ходу переговариваясь с Надькой.

А на столе продолжался поединок… Но уже видно было, что Игнат сдает, измотал его Геннадий своими непрерывными атаками. Андрюхе было жаль Игната, но, с другой стороны, он не мог не радоваться за Геннадия, за свой цех, за то, что очков у них теперь прибавилось.

Когда сборщики подбрасывали в воздух горячего и взмокшего победителя, по радио были объявлены результаты заплывов: сборочный цех занял предпоследнее место…

— Вообще могли «картошку» получить, — говорила Наташка, вороша мокрые волосы: ей пришлось проплыть дистанцию вместо «этой эгоистки Прохоровой».

Всем скопом, и спортсмены и болельщики сборочного, направились к волейбольным площадкам, где начались заключительные игры.

«Ну, если еще и в волейбол продуем…»

Андрюха изо всех сил старался не волноваться, брать мячи почетче, поточнее, давать «пасы» другим, бить самому, когда набросят; слышал ободряющие голоса Багратиона, Пашки, Геннадия, Сени–школьника, пришедшего болеть с оравой таких же длинноволосых, по–бараньи орущих дружков; слышал также выкрики Панкратова: «Ха–ха, мазила! Он своим подыгрывает! Студентам!» Слышал, как Наташка кричала Мрачному Типу — заткнись ты, чучело! Слышал он это все краем уха, осознавал краем сознания: внимание было сосредоточено на мяче, на товарищах, на игроках по ту сторону сетки. Надо вырвать у них инициативу, иначе позор!

А как ее вырвешь, инициативу, когда за кузнечный играет этот нескладный, долговязый «драндулет» Владька. Наградила же природа костями!.. И удар–то у него получается какой–то костяной или даже чугунный: до того жесткий, что не мяч летит на тебя, а чугунное ядро из пушки — «Примай, Андрюха!»

И Андрюха «примает», но уже чувствуется боль в суставах пальцев, и вся надежда на то, что… знает Андрюха одно слабое место в характере Владьки. Натура у Владьки на редкость азартная, и когда Владька входит в азарт, то уж перестает замечать, что на площадке он не один, что, кроме него, там еще пять игроков…

— Держи, Владя! — поддразнивает Андрюха, посылая «прострельный» мяч на ту сторону. Однако посылает не Владьке, а, конечно, опять в «дыру». И знает — Владьку это бесит, и Владька все чаще начинает хватать не свои мячи, подминает под себя своего товарища.

«Еще немного, и ты у меня заведешься, — думает Андрюха, повторяя удар. — Еще немного…»

А вот он, и подходящий момент — совпало так, что Владьке бить, а у сетки как раз Андрюха.

— Примай! — запальчиво кричит Владька и взвивается над сеткой и заносит руку — этот свой сокрушающий рычаг.

Мгновенно туда же, к мячу, взлетает и Андрюха и на какую–то долго секунды видит совсем рядом перекошенное Владькино лицо. Бац–бац! — дуплетом простучали страшной силы Владькин удар и «железный» Андрюхин блок. Мяч, косо отскочив от соединенных Андрюхиных ладоней, ударил в землю у самой сетки. Владькин партнер не успел даже и глазом моргнуть.

— А–а–а! — стонут болельщики, плотной стеной окружившие площадку.

И с этой минуты наступает перелом. То, что он никак не может «прострелить» Андрюхин «блок», окончательно вывело Владьку из равновесия. Он уже не слышал просьб товарищей: «Пас! Дай пас!» Он был красив, что и говорить, Владька: то бросался на мяч, распластавшись во всю свою длину, то перекалывался через спину и мигом вскакивал на ноги, готовый к отражению нового удара; то посылал с самого края площадки стремительные «пули». Одним словом, был черт, а не Владька, но, увы, он был один, игра команды кузнечного цеха разладилась.

— Держи, Владя! — кричал Андрюха нарочито насмешливым тоном и, поддерживаемый командой, «садил» один за другим отвесные мячи.

Минут через десять все было кончено.

Когда их шестерых окружили болельщики, и жали руки, и хлопали по плечу, и улыбались, и поздравляли, Андрюха чувствовал — семья! Единая хорошая семья. Отличные и парни, и девчата. А глядя на смеющееся лицо Наташки, вдруг решил — приглашу ее в кафе поужинать…

Глава одиннадцатая И завертелось колесо…

— Давайте устанавливайте мост, не тяните! — слышит Андрюха требовательный голос мастера.

— Кра–ан! — тотчас же кричит Пашка, сделав ладони рупором.

И кран, неподвижно дремавший под самым потолком, под паутиной потолочных ферм, вздрагивает, будто просыпается, и начинает приближаться, громыхая всем своим железом. Останавливается, повисает над участком, словно громоздкое металлическое облако; цокают контакты в кабине у Лены–крановщицы, опускается сверху стальная леска с крюком.

Раму моста, громадину, сваренную из уголков и швеллеров, опутали тросами, навздевали эти тросы на крюк, Пашка вытянул в сторону руку ладонью вверх, будто хотел узнать, нет ли дождя:

— Вира — помалу!

И рама отделилась от автопогрузчика, на котором ее привезли в цех, отделилась и поплыла по воздуху, будто чудовищная рыбина, пойманная на крючок. Замерла на месте и, согласно Пашкиному дирижированию, опустилась прямо в центре участка. Все. Теперь установить на раму четыре колеса, двигатель, редукторы, и мост готов. А мост — основа всей машины, он понесет на себе главные узлы, которыми завалены сейчас верстаки и многие из которых до сих пор недособраны.