Повести
Шрифт:
«А на хрена, в конце концов, нам ваши детали и сапоги, — думал Саня. — Нам важно, какие вы сами, что вы за люди? Нам человек важен, а не детали, которые он вытачивает. Человек — наша конечная цель, а не детали, не сапоги, не вещи…»
Саня знал историю возникновения баптизма, знал его особенности, и его всегда поражала живучесть этой ветви протестантизма. Все другие разновидности религии в нашей стране после революции стали чахнуть, хиреть, терять свою паству, а баптизм вот живет и здравствует, и количество «братьев» и «сестер» почти не убывает. Теперь же, после рассказа Климова о семье Лины, он, Саня, кажется, понял одну из причин живучести этой секты… Она в том, что баптизм в зависимости от изменившихся условий меняется и сам, проявляет некоторую
Саня знал и понимал сущность религии, сущность веры в бога. Эта тема его всегда интересовала. Еще будучи студентом, он перечитал массу литературы, много размышлял, и в проблеме «бог» для него, собственно, проблемы не было. Какой там бог! — Саня готов был об этом спорить с кем угодно, даже, как он считал, с самим папой римским.
Любая вера, любая религия, считал Саня, — это не что иное, как болезнь духа. Нормальный, духовно здоровый человек никогда не станет верующим по доброй воле, он скорее обратится к знаниям, чем к вере; он скорее до всего дойдет своим умом, опытом; скорее «пощупает» то или иное непонятное явление, чем поверит в чудеса. Но если даже болезнь физическую бывает вылечить нелегко, то тем более нелегко излечить болезнь духовную, каковой является вера в бога. В этом Саня отдавал себе отчет. В десять, в сто раз труднее!
Конечно, больше всего, думал Саня, подействовало бы на семейство Зимы сравнение. Сильнее всяких теоретических споров, сильнее любой атеистической пропаганды прозвучали бы слова того же Климова: вот, мол, вы, баптисты, утверждаете, что только вы и есть люди, а все неверующие, мол, так себе… Но вот, мол, я перед вами — неверующий, и я лучше вас по всем статьям. Я вас и умнее, и не пью, и не курю, и положительный семьянин, и прекрасный работник, и лучше вас разбираюсь в музыке, живописи, литературе; я честнее вас, образованней и так далее, и так далее. Вот чем мог припереть их к стенке и заставил бы замолчать Климов.
«Но где же взять такого идеального человека? — думал Саня. — В Климове, как и в каждом из нас, всего полно: хорошего и плохого, положительного и отрицательного. Правда, в одних больше хорошего, в других меньше. Есть, конечно, и вообще выдающиеся по всем статьям люди… Да только в жизни–то чаще всего не выдающиеся встречаются баптистам, а самые обыкновенные, простые, как говорится, смертные, такие вот, как Климов…»
«И что тут поделаешь? — думал Саня. — Я же не могу сделать его идеальным. Я только могу усилить какую–то из его сторон, могу сделать его грамотным атеистом, теоретически хотя бы подкованным…»
«Неплохой ты парень, Климов, — мысленно разговаривал Саня со своим приятелем, — но есть в тебе, как бы это сказать, брачок… Ты силен в конкретных вещах, но слаб в обобщениях, слишком ты технарь, слишком пренебрегал в учении науками, которые к технике непосредственно не относятся… Ну, например, тот же атеизм. Ведь ты в нем ни бе ни ме. Разобраться, так ты — тот же верующий. Ты когда–то сказал себе: бога нет — и утратил к атеизму всякий интерес. Ты рассуждаешь примерно так: я не верю в бога, и этого достаточно. Стихийный ты, выходит, атеист. Твоя Лина и ее семья верят, что бог есть, а для тебя жизнь полна и без бога. Но это для тебя!.. Как ты сам понял, для Лины и ее родных этого мало, очень мало! Надо уметь им доказать, что бога нет, уметь убедить их в этом — вот тогда ты уж точно неверующий. А пока ты тот же верующий…»
Виноват ли Климов в этой своей «ахиллесовой пяте?» — думал Саня. И приходил к выводу — нет, не только Климов виноват в этом.
Виноваты и родители его, и учителя в школе, и преподаватели, особенно те, что преподавали ему историю, философию и атеизм.«То есть виноваты все мы, в том числе и я, — думал Саня. — Не доходим, стало быть, еще до каждого, не становимся «духовниками“, а просто барабаним по учебникам и пособиям. Иначе откуда же такие Климовы? Баптисты–то небось доходят до каждого человека, до его души. С детства, с пеленок внушают мысль о боге. И вот вам результат. Лина Зима прошла через школу, изучила столько по сути своей атеистических наук, сдала на пятерки экзамены и тем не менее осталась верующей. А старшая ее сестра и вуз прошла и осталась верующей. И с Климовым–то «работу“ они начали хитро — заговорили об одиночестве, о смерти, то есть о том, что затрагивает душевные струны… Я же на лекциях и семинарах начинаю с того, что доказываю первичность материи и вторичность сознания. А волнует ли это какую–нибудь девчонку или какого–нибудь парнишку? Сжигает ли его душу вопрос: что же первично, материя или сознание? Так ли уж важно для них, для их непосредственной жизни, что какая–то там материя первична?..»
И снова думает Саня об отце. Хорошо отцу было преподавать, когда он сам выстрадал эту самую диалектику, познал ее, что называется, хребтом!.. Хорошо ему было говорить о значении революции, когда он сам родился в бедняцкой семье, видел живых эксплуататоров. И за новую жизнь ходил в атаку, лез через сивашскую трясину, мок и мерз, истекал кровью и хрипел «ур–ра!» А потом строил, голодный и вшивый, Кузнецкий металлургический. Позже прошагал со своей частью от самой границы до Волги и обратно от Волги аж до Эльбы!
«А я ничего такого не испытал, — не без горечи думал Саня, — я даже родился–то после войны, я только слышал рассказы, только читал да смотрел в кино… А уж что говорить о теперешних моих студентах!.. Оттого, может быть, они и не убеждены до конца, что уже мы, преподаватели, не до конца, не до самой глубины убежденные? Мы только в голове убежденные, а не в крови, не в сердце. Если я еще мог потрогать отца, поговорить с ним, посмотреть его розовый шрам под правой лопаткой, если отец для меня был живой историей, то ведь я-то своим ученикам даже шрама не могу показать…»
Словом, Саня отчетливо понимал, что пошатнуть веру в бога в такой семье, как семья Лины Зимы, — дело очень и очень нелегкое…
Но самые печальные, даже болезненные мысли вызывала в нем сама Лина Зима. Когда Саня думал об этой девушке, старался понять ее изнутри, войти в ее положение, вообразить, какие чувства раздирают сейчас Лину, то его словно бы касалось предчувствие неизбежной трагедии…
«Вряд ли чем–то хорошим, — с грустью думал Саня, — эта любовь закончится. Никогда ничем хорошим такие истории не кончались… И Монтекки и Капулетти, так сказать, были загодя обречены…»
Но, трезво отдавая себе отчет во всем этом, Саня ни на минуту не сомневался, что борьбу вести все же надо, что любой уход в сторону в таком деле — преступление.
«Вот и настал момент, — чуть даже торжественно думал Саня, — когда нужно скрестить оружие. Вот и настал час проверки наших убеждений… Посмотрим, кто кого. Удар вы нанесли по Климову, он — как некое «слабое звено“, его–то, мол, мы и попробуем заманить в свои сети, разложить, «возродить«… Климов в некотором роде, конечно, «слабое звено“, да только не учли вы, черт бы вас побрал, что Климов не одинок. Что за его спиной я, а за моей спиной — мой отец. А за всеми нами — Ее Величество наука!..»
«Мы тоже будем бить вас по «слабым звеньям“, мы вам докажем для начала, что никакого Христа не было и быть не могло. А коль так, то во что же вы верите? В жупел? В чучело? Тогда, будьте добры, признайтесь публично, что вы, человек далеко не глупый, слепо, без ума, закрывая глаза на факты, верите в несуществующего бога… А такая слепая вера, она не для нормальных людей, она — удел духовно ущербных, трусливых и слабых людей, удел рабов духом… Мы раскроем перед вами самое сущность веры как разновидности болезни духа…»