Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира

Какой бы город или деревню ни посещала королева, самая важная роль в празднествах отводилась музыке. Однажды во время ее визита в Норидж был приготовлен музыкальный сюрприз, чтобы подбодрить королеву, когда она будет покидать город. Возле реки вырыли огромную яму, замаскировав ее зеленой тканью и ветвями. Когда Елизавета проезжала мимо, внезапно появились речные нимфы, обратившиеся к ней со стихотворными речами, и в то же время в укрытии заиграли музыканты, так что казалось, будто музыка исходит из земли. К сожалению, начавшийся в тот момент жуткий ливень немного испортил предполагаемый эффект и затопил сидящих в углублении музыкантов.

Любовь к музыке сочеталась с любовью к танцам. Танцевали все. Елизавета была столь страстно увлечена танцами, что поговаривали, будто Кристофер Хэттон был обязан своим продвижением по службе исключительно умению танцевать. Это общее заблуждение несправедливо как по отношению к королеве, так и к Хэттону. Возможно, что впервые в поле зрения королевы он попал благодаря мастерству танцора, но Елизавета была далеко не глупа. Она высказывала благосклонность придворным, но своих министров и служащих судебного ведомства выбирала столь безошибочно, что они умирали, оставаясь у нее на службе. Когда Лейстер, приревновав к Хэттону, предложил познакомить Елизавету с учителем танцев, который, по его уверениям, танцевал еще лучше, чем Хэттон, она ответила: «Фи! Я не собираюсь смотреть на вашего человека — это его работа!»

«Она получает огромное удовольствие от музыки и танцев, — писал де Месс своему королю Генриху IV в 1598 году. — Она сообщила мне, что принимает, по крайней мере, шестьдесят музыкантов; во времена ее юности она превосходно танцевала и сочиняла мелодии и музыку, а затем собственноручно их исполняла и танцевала. Это доставляло ей такое наслаждение, что она отстукивала ногой ритм во время танца ее фрейлин. Королева делала им замечания, если ей не нравился танец, и, без сомнения, сама в совершенстве владела искусством танца в итальянской манере танцевать возвышенно».

Мария Стюарт, как сообщил Елизавете сэр Джеймс Мелвил^[74], танцевала «не столь величественно и не с таким расположением», как она. Кажется, что Елизавета была весьма величавым танцором, но «с расположением» означает также и «весело».

В то время было, наверно, сотни танцев — величавая павана, веселая галлиарда, контрданс аллеманда. Названия некоторых были просто очаровательными: медленный танец «Свалка леди Кэрри», «Мелодия тряпичной куклы», «Епископ честерской джиги», «Испанская леди», «Деревянный петух Фарнаби», «Ничья джига», «Мой запыленный милок». Кроме этого, англичане просто с ума сходили по шотландским танцам.

Еще более роскошными были маскарады и карнавальные шествия, и жители той эпохи старались не пропустить ни одного из них. Эти празднества в честь королевы были нескончаемыми и, надо признать, довольно утомительными. Периодически раздавались голоса пуритан — противников этих зрелищ да и других увеселений. Мать-пуританка писала своему сыну Энтони Бэкону, что она уверена: «они не станут участвовать в карнавалах, празднествах или греховных увеселениях в "Грейз Инн"», где в то время жили Энтони и его знаменитый брат Френсис. Среди современников Бэкона, участвующих в увеселениях в «Грейз Инн», был Лоренс Вашингтон.

Большое внимание на этих праздниках уделяли шуткам. И среди них встречались такие: «Если женщина подвержена падучей болезни, ей не следует ездить на Запад, чтобы не попасть на Остров Мужчин...» И не дождавшись, пока аудитория придет в себя от приступа смеха, рассказчик продолжал: «...и из-за этого несчастья ее нужно приучить держать ноги скрещенными всегда, когда она не ходит». Другая шутка должна была быть очень по вкусу страдающим ксенофобией англичанам: «Ни один местный врач не может быть превосходным, потому что все лекарства иностранные». А как вам это: «Каннибал — самый любящий враг, ведь ни один человек добровольно не будет есть то, что ему не нравится». Над подобными шутками люди хохотали до упаду. «Знатной даме не стоит ходить со своими волосами, ведь это столь же отвратительно, как и пальто из собственной шерсти». Из-за чрезвычайной популярности такого юмора шутки стали собирать и издавать. Такие книги вошли в моду по всей стране.

Театр также пользовался огромной популярностью, хотя против него резко выступали пуритане. Великолепные костюмы актеры часто приобретали у слуг богатых аристократов, получивших их в наследство от умершего господина. В результате «лорд» на сцене был одет в дорогой и роскошный наряд настоящего, пусть уже и скончавшегося, лорда. Представления в елизаветинском театре порой ужасали своей достоверностью. Во время изображения сражений и битв подмостки были щедро покрыты кровью и кишками, которые заблаговременно приобретали в лавке мясника. «Тит Андроник» Шекспира в постановке того времени сегодня многим из нас покажется отвратительным, но он прекрасно отражал вкусы эпохи.

Пьесы разыгрывали при дневном свете, без декораций, подсветки или оркестра, хотя в постановках часто использовали звуки труб, фанфары и сигналы тревоги. В отсутствие декораций и занавеса актер должен был произвести впечатление на аудиторию, обращаясь к эмоциям и воображению зрителей. И в то же время рабочие сцены и плотники были очень изобретательными и честолюбивыми. Среди сценических ремарок в театре Роза были такие: «Уход Венеры, когда нужно легко опустить стул с верха сцены и поднять ее наверх». Вот еще более трудная задача: «После этой молитвы она умирает, и снизу поднимается пламя, которое проглатывает Радагона». Немного проще, но не менее действенно: «Иона извергается из чрева кита прямо на подмостки». Опись предметов, составлявших реквизит труппы лорда-адмирала в 1598 году, содержит множество любопытных вещей: вход в ад, могила Дидоны^[100], пара лестниц для Фаэтона, голова старого Магомета, одно золотое руно, одно лавровое дерево, одна голова призрака, одна цепь из соверенов, трезубец и венок Нептуна, уздечка Тамерлана, дерево Тантала, крылья Меркурия, лук Купидона, тиара папы римского, деревянная нога Кента^[101] и — самое зловещее — «котелок для еврея».

Многие из пьес того времени до нас не дошли, но поскольку тогда было не принято показывать одну и ту же пьесу по многу раз, количество произведений, написанных в ту эпоху, было поистине огромным. В течение двух февральских недель актеры из труппы лорда-адмирала сыграли десять различных пьес. Таким образом, актер был человеком очень занятым и у него не было времени на репетиции, поэтому в случае необходимости он легко мог сымпровизировать. Итальянские актеры в совершенстве владели искусством импровизации, и если им предоставляли сюжет или историю, они могли по ходу выступления придумать целую пьесу.

Публика с ее неискушенным вкусом обожала громкие слова и длинные речи. Герои должны были быть героями, злодеи — злодеями, а ужас — реальным. Трагедия не могла быть беззвучной и молчаливой, а комедия благовоспитанной. Авторы пьес прекрасно понимали желания толпы и с лихвой удовлетворяли ее запросы: пьесы изобиловали длинными речами, краснобайством, ссылками на античных и мифологических героев.

* * *

Судя по большому числу печатавшихся книг и памфлетов, листовок и баллад, чтение было одним из любимых способов времяпрепровождения елизаветинцев. Этому способствовали полвека книгопечатания, а также расширение возможностей для получения образования. Англичане жадно поглощали книги, и Томас Кориат однажды хмуро заметил, что скоро книг будет больше, чем читателей.

Лондонцы покупали книги в лавках, теснившихся возле собора Святого Павла. Сельских жителей балладами, листовками, памфлетами, сборниками смешных историй и загадок снабжали бродячие торговцы. Привычный для нас образ мира в виде земного шара был для елизаветинцев внове, а известная нам география — пространством для открытий. Книги о путешествиях были настолько популярны, что, казалось, интерес к ним никогда не угаснет — это и подвигло Харрисона написать свою книгу. Предполагалось, что она будет частью более обширной работы, начатой Реджинальдом Вулфом, печатником королевы: он планировал создать «универсальную космографию всего мира вместе с историями обо всех известных народах». Для написания исторической части Вулф привлек Рафаила Холиншеда и других, но после двадцати пяти лет работы умер. Его покровители, побоявшиеся продолжать столь значительный труд, решили ограничиться частью Холиншеда и описанием Англии.