Повседневная жизнь Арзамаса-16

Создание механизмов управления и кадрового обеспечения национальных научно-технических проектов, как свидетельствует мировая практика, подчиняется определенным объективным закономерностям. Поэтому так много схожего в организационных, технических и научных подходах к реализации российской, американской или английской атомных программ. Кстати, когда в 90-е годы начались активные контакты наших ядерщиков с зарубежными, выяснилось, что структурные подразделения Лос-Аламоса и Ливермора во многом походили на таковые в Арзамасе-16. Опытные специалисты, зная, скажем, результаты, достигнутые той или иной группой лабораторий, с небольшой погрешностью определяли необходимые для этого организационные и интеллектуальные ресурсы. И в этом отношении закрытость и засекреченность становились все менее и менее эффективными, хотя, несомненно, в каких-то областях впереди могла быть одна или другая сторона. В тот период главная задача состояла в том, чтобы собрать со всего Союза (в США — практически со всего мира) максимально богатый интеллектуальный научный потенциал, создать приемлемые условия для соответствующей деятельности, обеспечить финансово-материальную сторону работ и обеспечивать решение возникающих проблем с помощью специально созданных звеньев государственного управления. В этом перечне важнейшей была задача подбора и использования кадров. Начавшись еще до принятия решения о создании ядерного центра, масштабность эта работа приобрела летом 1946 года, когда Б. Л. Ванников подписал приказ, в котором начальник отдела кадров ПГУ совместно с П. М. Зерновым обязывались в месячный срок подобрать для КБ-11 необходимых работников.

В любом возникающем на новом месте городе (средний возраст горожан не превышал в то время комсомольский) огромное значение приобретает организаторская талантливость тех, кто возглавляет дело. Первым руководителем объекта назначили Павла Михайловича Зернова. Одни его любили, и авторитет ПМЗ (так коротко, по начальным буквам фамилии, имени и отчества звали Зернова на объекте) был для них непререкаем. Другие относились настороженно, опасливо. Но все признавали, что он был яркой личностью, и роль этого человека в создании Арзамаса-16 не оспаривается никем. Его организаторская хватка, деловитость, жесткость и последовательность в отстаивании интересов объекта не всем нравились. Старожилы признавали: «Крутой был мужик, но справедливый». На долю Зернова выпал самый сложный этап становления объекта-города. Ему приходилось решать множество не только научно-производственных и организационных вопросов, но и бытовых, личных, повседневно-мелких, которыми полна обычная жизнь людей. Он был одержим стремлением создать КБ в кратчайшие сроки, но при том мыслил с перспективой, мечтал о возведении красивого, удобного для жителей города с прямыми, широкими проспектами, по которым «бегали» бы не только автобусы, но и троллейбусы. Жаль, что троллейбусы в городе так и не появились. Но облик благоустроенного города Арзамас-16 несомненно приобрел и сохранил до сих пор.

В декабре 1946 года руководством КБ-11 были подготовлены предложения по научным и инженерно-техническим работникам, которых, по мнению П. М. Зернова и Ю. Б. Харитона, необходимо было привлечь к работе в центре. В обширной пояснительной записке «О кадрах, необходимых для развертывания научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ в КБ-11» были перечислены тринадцать основных тем, под которые предстояло подобрать конкретных специалистов.

Представители госбезопасности вели проверку «годности ведущих специалистов исследовательских учреждений, вузов, оборонных предприятий и организаций к возможной работе в ядерном центре. Трудно установить критерии, применяемые в то время, но уровень оперативности и „дотошности“ этой деятельности был, несомненно, высок. Некоторые специалисты не прошли „сито“ проверки и остались „за бортом“. Трудно выяснить сегодня, какие „темные пятна“ обнаружились в их биографиях, однако факт, что ни квалификация, ни возможная польза для дела не возымели значения. Госбезопасность такие кандидатуры просто „зарубила“. В архиве хранится немало документов, содержащих списки работников, затребованных или рекомендованных Харитоном. Но в дальнейшем они на объект так и не попали. Можно, конечно, как это стало модным, вообще все приписать своеволию спецслужб. Однако нашлись и другие причины, что не отрицает, тем не менее, серьезного воздействия органов госбезопасности на данный процесс, который не завершался предварительной проверкой. Среди тех, кто уже приехал на объект, были такие, которые не по своей воле покидали город. Примерно так сложилась судьба М. М. Агреста. Когда в КБ-11 в 1948 году в теоретическом отделе Я. Б. Зельдовича была создана группа вычислителей, ее руководителем по рекомендации Франк-Каменецкого стал М. М. Агрест. Как вспоминает один из первых на объекте специалистов-математиков Е. В. Малиновская, „Агресту не доверяли. Его ни разу в течение двух лет не отпускали в отпуск. Его семью на объект привезли экспедиторы“. И вот в январе 1951 года ему предложили в трехдневный срок покинуть объект. Через три дня М. М. Агрест с семьей вылетел в город Сухуми».

Однако всесильность госбезопасности в большинстве случаев имела свои границы. Если тот или иной специалист был крайне нужен для дела, то по отношению к нему проявлялся либерализм. Несмотря на недоверие со стороны работников ведомства Лаврентия Павловича, он продолжал благополучно работать.

Кстати, и в этом вопросе много сходного в поведении советских и американских высших государственных служб. Руководитель «Манхэттенского проекта» Лесли Гровс, полковник, который через пять дней после утверждения в должности был произведен в бригадные генералы, несмотря на собственные сомнения, предложил в качестве научного руководителя известного своими личными связями с левыми организациями Р. Оппенгеймера. Оппенгеймер был близок с Джейн Тетлок, дочерью профессора Калифорнийского университета, коммунисткой по политическим убеждениям. Женился он на Катрин Гаррисон — вдове коммуниста [69] . Категорически против Оппенгеймера выступал начальник службы безопасности проекта Б. Паш. Его поддерживал Джон Лансдейл из военной разведки. Л. Гровс в данном случае взял ответственность на себя. 20 июля 1943 года он направил в Пентагон требование: «Считаю целесообразным немедленно оформить допуск Роберта Оппенгеймера к секретной работе, независимо от тех сведений, которыми вы располагаете о нем. Его участие абсолютно необходимо для проекта» [70] . Такова жизнь. Маккартизм был не русским изобретением. Тот же Оппенгеймер позднее все-таки испытал на себе отношение власти к инакомыслию.

69

Овчинников В.Горячий пепел. М., 1987. С. 52–53.

70

Гровс Л.Указ. соч. С. 73.

В самом же Арзамасе-16 внутренняя атмосфера была иной. Е. А. Негин, оценивая обстановку тех дней, считал, что подозрительность ни на одном из этапов существования ядерного центра не являлась определяющей чертой социально-психологической атмосферы его коллектива. Дело поглощало людей целиком, единство целей их сплачивало и способствовало укреплению товарищеских отношений как в рамках службы, так и в нерабочее время. Честность и порядочность были нормами поведения. Пожалуй, комплектование коллектива Арзамаса-16 само по себе стало уникальнейшей, не имевшей ранее аналогов операцией.

В определении перечня необходимых специальностей исходили из конструкции самой бомбы и составляющих ее частей, а также теоретических и технологических аспектов всех тех процессов, которые протекают при ядерном взрыве. Разительное отличие от проводимых в настоящее время административных реформ, когда функции подгоняются под число сотрудников, произвольно определяемых финансовыми или иными соображениями.

Порядок оформления и набора кадров был таким. «Заявка» на специалистов формировалась в КБ-11. По ней подбирались специалисты, которые затем проходили всестороннюю проверку в органах госбезопасности. Окончательные списки с краткими биографическими данными готовились отделами Министерства безопасности, но отправлялись они из министерств, которые получали запросы ПГУ. После бесед с тем или иным руководителем КБ-11 или представителем Первого главного управления отобранные кандидаты утверждались.

При успешном прохождении проверки окончательная формулировка часто звучала так: «Направляется на спецработу по решению ЦК ВКП(б)». Характерно, что наряду с действующими специалистами, на объект направлялись молодые выпускники лучших вузов страны. Этому уделялось особое внимание кадровиков различных союзных ведомств. В начале 1947 года начальник ПГУ Б. Л. Ванников издал специальный приказ «Об использовании и учете молодых специалистов, работающих в системе ПГУ при СМ СССР», согласно которому предполагалось осуществить целый комплекс мероприятий с целью усиления молодежного «начала в работах по атомному проекту». Последовательное выполнение приказа обеспечило строгий карточный учет всех молодых специалистов, проведение для них ежегодной аттестации, налаживание системы повышения их квалификации и специализации. Полномочия для отбора специалистов были даны самые высокие. Ветеран ВНИИЭФ А. В. Веселовский, принадлежащий ко второй волне приезжавших в пятидесятые годы, вспоминал, что его и несколько других студентов почти за год до окончания учебы в вузе сняли с занятий и вызвали к руководству института. Оказалось, для беседы с представителем организации, которая берет их на работу. Беседа проходила в таком примерно русле. «Где мы будем работать?» — «В Европейской части территории СССР». — «Каков профиль работы?» — «Там узнаете». — «Какую работу будем выполнять?» — «Там узнаете». Тотчас были розданы объемистые анкеты на восьми страницах и бланки автобиографий. На отказ заполнить анкеты декан Московского ордена Ленина авиационного института имени Серго Орджоникидзе П. И. Матаев с улыбкой сказал: «Товарищи, эта организация по решению Совета министров СССР может брать кадры, где только пожелает, поэтому я здесь бессилен». Правда, на вопрос о зарплате последовал ответ: «Больше, чем там, куда вас обычно направляют». Заполнение анкет потребовало более двух часов, и настроение от неопределенности было гнетущим [71] .

71

Веселовский А. В.Ядерный щит. Саров, 2003. С. 17.

Это не личное восприятие одного из многих. Почти дословно такие беседы проводились с сотнями молодых специалистов. И вот таким образом информированные о будущей работе вчерашние студенты отправлялись в путь. В дороге никто даже не пытался обсуждать с попутчиками маршрут или конечный пункт поездки. Каждый хранил свое нетерпение при себе. Сегодня трудно представить себе изумление прибывших, которые, рассматривая окружающий мир, никак не могли поверить, что прибыли по назначению. Неприглядный поселок — бараки, домики, приютившиеся на косогоре, непролазная дорожная грязь, никаких внешних намеков на наличие хоть какого-нибудь производства… Базар, где торговали окрестные жители, говорившие на русском и мордовском языках, бедно одетые, многие в лаптях… Стройка, да еще вокруг — проволока, часовые, собаки…

Гнетущее настроение. Но оно частично улетучивалось, когда происходило знакомство с теми, кто встречал «новобранцев» ядерного центра. Встречи были совершенно неформальными, проходили почти в домашней атмосфере. Чувствовалась убежденность встречающих в том, что задуманное имеет реальные шансы на успех. Простота общения дополнялась серьезным, деловым разъяснением тех задач, которые предстояло решить. Режим строгой секретности, естественно, налагал свой отпечаток. Большинство старожилов объекта сегодня вспоминают об этой стороне своей жизни без всякого надрыва. Скорее с юмором. Особенно это касается «кухни» оформления на работу в КБ-11 и курьезов, связанных с приездом на объект. Позднее о кадровой политике даже частушки сочинили.

Я пойду, куда велят, Чуть сдерживая стон, Пойду туда, куда телят Сгоняет Харитон.

Примерно таким же образом забирали с заводов опытных руководителей, специалистов, чему служит подтверждением достаточное количество мемуарных свидетельств.

Кстати, выпускников вузов экзаменовали порой по прибытии на место самым оригинальным образом, в зависимости от характера предстоящей работы. Молодых специалистов собирали у начальника отдела кадров Хмелевцева Александра Михайловича. Затем в ходе собеседования их распределяли по различным объектам. Веселовский рассказывал, как будущий доктор, лауреат Ленинской премии Леонид Иванович Огнев под взглядом более чем ста глаз бывших студентов прямо в кабинете кадровика брал интегралы. Он, единственный из молодых специалистов, на предложение пойти в теоретики ответил положительно. Экзаменовал его уже работающий, молодой теоретик Никита Попов.

Экзамен был с подвохом. Выполнив часть задания, вспотевший Огнев никак не мог решить оставшийся интеграл. Наконец экзаменатор сжалился: «Не мучайся, он не берущийся… Да, не очень-то у Вас с математикой!» Однако в теоретический отдел Л. И. Огнев был принят. Впоследствии Леонид Иванович стал начальником теоретического отдела, а кандидат наук Никита Анатольевич Попов — его подчиненным.

Другой молодой специалист, впоследствии видный ученый Л. П. Феоктистов вспоминал, что проверка продолжалась и далее в ходе работы. Не обходилось без курьезов. «Первое мое знакомство с теоретиками отдела Я. Б. Зельдовича происходило, можно сказать, при драматических для меня обстоятельствах. Добрейший Д. А. Франк-Каменецкий витиевато мне объяснил, что если я не возражаю, то у них принято, в порядке знакомства, устраивать для новичков небольшой экзамен. Я отвечал, что не возражаю. Все оживились, расселись, и десять глаз впились в меня в ожидании развлечения. Однако быстро наступило разочарование: подопытный отвечал спокойно, с достоинством, правильно, не сморкался поминутно и не потел. Особенно активно переживал молодой, сухощавенький, к которому все обращались почтительно — Николай Александрович. (Н. А. Дмитриев. — В. М.).Сразу стало ясно, что именно он напридумывал заковыристые вопросы, но я явно ускользал из расставленных сетей. И тут сухощавенький выложил последний, убийственный козырь: „А не могли бы Вы вычислить интеграл In xdxот 0 до 1?“ Я задумался, зашевелил губами. Народ ликовал: попался, дескать, пескарь. Но тут раздался мой тихий голос — „минус единица“. Так же тихо обескураженный дирижер Николай Александрович спрашивает: „Как вы в уме сообразили?“ Мой ответ — „по частям“ — поверг публику в шок, как в телевизионной рекламе или в „Ревизоре“ Гоголя. Теперь время приоткрыть небольшой секрет. Дело в том, что это был у них не первый экзамен, и я был также не первым испытуемым. Слух об экзамене распространялся. Ленивые теоретики повторяли его из раза в раз. Выучить правильные ответы было несложно. Я, естественно, волновался, но действие в соответствии с театральными канонами выдержал» [72] .

72

Николай Александрович Дмитриев. Саров, 2002. С. 48.