Повседневная жизнь этрусков

Недавно был расшифрован обратный cursus, где должности перечислены в нисходящем порядке, начиная с самых поздних: «…Larisal Crespe Thanchvilus Pumpnal clan zilath mechl rasnas marunuch cepen zilc thufi tenthas marunuch pachanati ril LXIII» ^{93} .

Этот Crespe, имени которого мы не знаем, сын Larisи Tanaquil Pumpni, был: 1) marunuch pachanati, то есть мару братства Бахуса; 2) zilc thufi— либо зилатом в первый раз, либо первым зилатом; 3) marunuch cepen, держателем должности, относящейся к общественному богослужению; 4) zilath mechl rasnas— предводителем лиги этрусков. Умер он в возрасте шестидесяти трех лет.

Свита

Подобных примеров существует множество, и все они наглядно демонстрируют работу государственной машины этрусков. Она станет еще более понятной, если добавить к текстам иллюстрации с барельефов и надгробных росписей ^{94} . Есть множество саркофагов, на крышке которых возлежит скульптурное изображение покойного, а под эпитафией, напоминающей о его величии, высечен траурный кортеж, сопровождающий его в загробный мир. Но эти зилаты, мару, пурсы не желали предстать перед богами подземного мира в простой повозке. Их последний путь, запечатленный в камне в назидание потомкам, был триумфальным шествием, они вступали в мир иной, облачившись в парадные одежды, в окружении свиты, подобающей их сану. На саркофагах из Тарквиний, на алебастровых урнах из Волатерры и на некоторых фресках они изображены на парадной колеснице, запряженной двумя — четырьмя лошадьми в богатой сбруе, облачены в тунику или подобие тоги, на головах их — венцы с остатками позолоты. За колесницей идут слуги, нагруженные вещами — не только с дорожной котомкой, но и с большим свитком, с табличками для письма, цилиндрическими футлярами для хранения свитков, — знаками их административных должностей, и непременно с курульным креслом, на котором восседал покойный вельможа и на котором — кто знает? — он будет сидеть среди судей преисподней.

Авангард кортежа представляет собой еще более впечатляющее зрелище. Впереди обычно идет оркестр из музыкантов, трубящих в огромные рога и длинные прямые или изогнутые трубы, порой их сопровождает кифарист или флейтист. За ними, расчищая путь повозке магистрата, следуют: сначала страж, на латыни viator, Держащий в правой руке копье, один из символов власти, или же выставивший вперед палку, чтобы отгонять толпу, затем — ликторы, количество которых может быть различным, чаще двое, но иногда трое и даже четверо. Пока не удалось установить связь, существовавшую, возможно, между их числом и рангом усопшего. Но эти ликторы и в этрусских республиках, и в Риме были прямыми наследниками тех, что открывали шествие царя. Вот только в фасциях, которые они несли на левом плече — традиционном атрибуте власти, — уже не было секиры.

Возможно, причина в том, что римское завоевание урезало полномочия этрусских магистратов и отняло у них право распоряжаться жизнью и смертью людей. Кстати, и в самом Риме консулу П. Валерию Публиколе приписывали, наряду с законом от 509 года до н. э., позволяющим любому римлянину, приговоренному к смертной казни, апеллировать к народному собранию, инициативу изъять из фасций топорики: secures de fascibus demi iussit ^{95} . На самом деле закон de provocationeбыл принят не ранее 300 года до н. э.: с этих пор римские ликторы внутри городских стен, где прекращались суверенные права магистратов, носили только фасции без топорика. Интересно отметить, что ликторы из Тускании поступали так же с III века до н. э.

Кроме того, на некоторых барельефах из Волатерры, высеченных в алебастре, который позволяет точнее передавать мелкие детали, ликторы, помимо фасций, несут еще тонкий жезл, возможно, дротик, удерживая его в равновесии либо свободной правой рукой, либо той же левой прямо перед собой, как свечу. Однако этот атрибут, значение которого нам пока не ясно, но, вероятно, должно было компенсировать неудобство в обращении с ним, присутствует на римских денариях, где изображена сцена обращения к народу: вестовой магистрата, с двумя прутами на левом плече, держит вертикально в левой руке дротик — эмблему суверенной власти. Все это показывает, что этруски даже в эпоху упадка оставались верны — по меньшей мере, в надгробной иконографии — древним символам своего могущества.

Эти кортежи сообщают нам ценные сведения не только о церемониале зилатов, но и о том, что существовал у римских магистратов. Этрусская символика imperium, частично перенятая римлянами, была необыкновенно разнообразна: назначение многих атрибутов оказалось римлянам неизвестно. На фресках из гробниц Тифона в Тарквиниях и Гескана в Орвьето ^{96} в толпе музыкантов и ликторов стоят глашатаи, несущие на левом плече подобие кадуцея, концы которого закручены в спираль: подобного предмета нет ни на одном изображении из Рима.

Класс слуг

Ниже господ в Этрурии стояли только рабы, однако мы увидим, что они также подразделялись на подклассы. Дворцы в городах, усадьбы в сельской местности, шахты и мастерские в промышленных зонах кишели рабами, и порой кто-то из этой огромной челяди выступал из тени и появлялся на изображениях и в рассказах историков.

Поначалу челядь, которую римляне позже назовут familia urbana, проживала в Тарквиниях и Вольсиниях лишь в домах богатых людей. В Этрурии эта familiaбыла столь многочисленной, что назначение атриума — двора с портиком в центре дома — заключалось в том, чтобы отделить от «людской» покои хозяев и защитить их «от шума, производимого толпою слуг» ^{97} . На фресках из склепов VI века до н. э. слуги суетятся вокруг пиршественных лож: виночерпий готов наполнять чаши, молодая служанка обмахивает опахалом хозяйку, повара месят тесто или сажают блюда в печь, один юный раб приносит стул, второй дразнит кошку под столом, а третий, сморенный сном, прикорнул в уголке. Это очень напоминает пиры римлян, и к этим картинам можно подобрать подходящий комментарий, хоть и исполненный сатирических преувеличений, в знаменитом письме Сенеки Луцилию об обращении с рабами ^{98} :

«Мне смешны те, кто гнушается сесть за стол с рабом — и почему? Только потому, что спесивая привычка окружила обедающего хозяина толпой стоящих рабов! Он ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды, чем вместить ее. А несчастным рабам нельзя раскрыть рот, даже чтобы сказать слово. Розга укрощает малейший шепот, даже случайно кашлянувший, чихнувший, икнувший не избавлен от порки: страданием искупается малейшее нарушение тишины. Так и простаивают они целыми ночами, молча и не евши… Мы возлежим за столом, а из них один подтирает плевки, другой, согнувшись, собирает оброненные пьяными объедки, третий разрезает дорогую птицу и уверенными движениями умелых рук членит на доли то грудку, то гузку. Несчастен живущий только ради того, чтобы по правилам резать откормленную птицу, но тот, кто обучает этому ради собственного удовольствия, более жалок, чем обучающийся по необходимости. А этот — виночерпий в женском уборе — воюет с возрастом, не имеет права выйти из отрочества, снова в него загоняемый; годный уже в солдаты, он гладок, так как стирает все волоски пемзой или вовсе выщипывает их; он не спит целыми ночами, деля их между пьянством и похотью хозяина, в спальне — мужчина, в столовой — мальчик. А тот несчастный, назначенный цензором над гостями, стоит и высматривает, кто лестью и невоздержанностью в речах или в еде заслужит приглашение на завтра».

Сенека показывает нам неприглядную изнанку, но в мире этрусков эта сторона жизни порой проступала в более человечном облике. Некоторых из рабов называли по именам, они обладали индивидуальностью; близкие покойного как будто хотели доставить ему удовольствие, окружив в загробном мире заботами верных слуг — «смиренных друзей», по выражению того же Сенеки.

Те люди, которые на фресках в гробницах Авгуров или Триклиния развлекают гостей или участвуют в ритуальных играх в честь усопшего — атлеты и борцы, акробаты и жонглеры, а чаще флейтисты, танцоры и плясуньи и, возможно, актеры, — тоже рабы. У каждого тосканского правителя была своя артистическая труппа. По свидетельству Посидония, артисты были одеты более роскошно, нежели подобало их рабскому положению ^{99} . Мы еще расскажем об этих великолепных платьях и накидках, яркие краски которых известны всем благодаря моде на этрусскую живопись, но тем не менее их носили рабы.

Тит Ливий рассказывает по этому поводу об одном примечательном случае. Дело было в начале IV века до н. э., незадолго до осады и разрушения Вей. В Вольсиниях, в храме Волтумны, собрался совет двенадцати городов, чтобы избрать предводителя союза и отпраздновать большой ежегодный праздник Одним из кандидатов был знатный житель Вей, который больше остальных пожертвовал на проведение игр. Тем не менее он не был избран, и досада его оказалась настолько велика, что прямо посреди спектакля он неожиданно отозвал артистов, «которые почти все были его рабами» — «artifices, quorum magna pars ipsius serui erant, ex medio ludicro repente abduxit» ^{100} . Сорвать священную церемонию — это возмутительно, этрусское благочестие такого не прощало. Но можно представить себе возвращение по виа Кассиа этих древних «Счастливцевых и Несчастливцевых» — унылую череду повозок с расстроенной труппой, спрятавшей свои яркие костюмы в сундуки.

Крестьяне

Совершенно другими, но, без сомнения, столь же многочисленными, были деревенские рабы (familia rustica).Не стоит верить на слово рассказу Плутарха о впечатлениях Тиберия Гракха, который в 137 году до н. э. проезжал через Этрурию, направляясь воевать в Испанию, к Нуманцию: «Его поразила пустынность страны, где, среди полей и пастбищ, жили только чужеземные рабы и варвары» ^{101} . Это описание прибрежной части Этрурии — а Тиберий Гракх ехал по дороге вдоль берега, виа Аурелиа, — справедливо разве что для Мареммы и наименее плодородных районов Этрурии; но самое главное — его ценность имеет временные ограничения: речь идет о демографическом положении не только в Этрурии, но и во всей Центральной Италии во II веке до н. э., когда по ряду экономических и политических причин, выявленных историками, исчезновение мелких земельных наделов и распространение латифундий привели к обезлюдению сел на всем полуострове, так что пришлось использовать рабский труд, чтобы пасти скот на убранных полях. «Чужеземные рабы и варвары» — очень точное описание, и историки полагают, что речь идет, скорее всего, не о греках, а о карфагенянах, сардах, галлах, испанцах, которых войны массово выбросили на невольничьи рынки. Но в ранней Этрурии сельское население было несколько иным.