Повседневная жизнь этрусков

Но в этой истории, рассказанной Титом Ливием так, будто это трагедия в стиле Эсхиловой «Орестеи», имеются некоторые детали, над которыми стоит задуматься. Сервий Туллий только что подвергся в курии жестокому оскорблению от своего зятя Луция Тарквиния: тот с размаху швырнул его вниз по ступеням. Туллия в своем дворце дожидалась исхода этой драматической сцены, но не выдержала и вышла из дома:

«Она въехала на колеснице на форум и, не оробев среди толпы мужчин [это личное замечание римлянина Тита Ливия], вызвала мужа из курии и первая назвала его царем» ( regemque prima appellavit) ^{169} . Эти четыре слова — «первая назвала его царем» — возможно, одна из тех «окаменелостей», отголосок древней традиции, о которой мы уже говорили; весь контекст представляет собой психологическую интерпретацию и в каком-то отношении является художественным текстом. Факт один: царя объявляет царица. Тит Ливий, которому такой приход к власти кажется весьма подозрительным, призвал на помощь всю свою находчивость, чтобы объяснить происшедшее темпераментом Туллии. Сам Луций Тарквиний глубоко этим шокирован, как и положено римлянину, каким его сделали римские биографы. Он «отослал ее прочь из беспокойного скопища». Но похоже, что ядро рассказа кроется в незапамятном обычае, по которому этрусская женщина, как было заведено в критском и египетском обществах, была «делательницей королей» — качество, недоступное пониманию Тита Ливия. Легитимность монархии как будто зависела от выбора и утверждения царицей — regem prima appellavit.

Издателей Ливия сильно смущала одна короткая фраза в предшествующей главе ^{170} . Туллия, как мы видели, презирала младшую сестру за ее кроткий и робкий нрав и неустанно доказывала ее супругу, Луцию Тарквинию, что такая жена его недостойна, поскольку «ей не хватает женской отваги» — muliebris cessaret audacia. Эта «женская отвага» повергала в шок издателей Тита Ливия. Когда историк изображает сабинянок, останавливающих сражение между своими отцами и мужьями — картина, так вдохновившая Давида, — говоря, что они превозмогли muliebris pavor, свою женскую робость, всем все понятно. Когда Саллюстий в «Заговоре Каталины» рисует образ прекрасной Семпронии — умной, талантливой, дерзкой — и объявляет, что ее мужественная отвага стала источником многих бед, эту virilis audaciaникто не отвергает. Но Туллия презирает свою сестру за то, что она не обладает «женской отвагой», и многие приходят к заключению, что текст был искажен. Один английский издатель предложил заменить audaciaна ignavia — muliebris ignavia, это совсем другое дело: «Туллия презирала свою сестру за то, что та, из-за женской лености, была нерешительна». Жан Байе предлагает читать так: muliebriter cessaret audacia, «потому что, будучи женщиной, ей недоставало отваги». Но было бы разумнее сохранить оригинальный текст, как и поступили Конвей и Уолтерс в оксфордском издании. Возможно, Тит Ливий не вполне сознавал, насколько важно то, что он говорит. Возможно, ему самому не все было ясно. Но наша задача — видеть реальность такой, какая она есть. Туллия не восстает против своего пола, не отрекается от своих сестер, не считает себя исключительной личностью, свободной от женских слабостей. Вот только у нее свое, особенное представление о женском темпераменте, вполне уживающемся с отвагой, энергией и амбициозностью, — audacia muliebris, движущей силой этрусских женщин, Танаквили и Туллии Старшей из династии Тарквиниев.

Свидетельства археологии

Традиции, отраженные в словах Тита Ливия, не были пустыми баснями: расцвечивая красками вымысла подлинные события и образы людей, они соответствовали уровню цивилизации, когда женщина обладала широкими привилегиями, которых лишилась позже, о чем явственно свидетельствуют археологические находки. И речь не только о росписях, на которых этрусские женщины изображены участвующими в общественной жизни наравне с мужчинами, не только об эпитафиях, в которых обязательно упоминаются матронимы, но и о некоторых свидетельствах, до сих пор ускользавших от внимания, о сведениях, которые можно извлечь из содержимого и расположения гробниц.

Некоторые из них, самые пышные и древние, открывшие потрясенному XIX веку сокровища этрусских царей, на самом деле были сооружены для цариц. Это совершенно точно можно утверждать по поводу гробницы Реголини-Галасси в Цере ^{171} , датируемой приблизительно 650 годом до н. э.: подземная гробница представляла собой склеп в конце длинного коридора, в стенах которого были прорублены две ниши: в правой, вместе с оружием и парадной колесницей, хранилась урна с прахом воина, с лошадью на крышке; в передней части был погребен еще один мужчина, посреди богатой утвари, серебряных и бронзовых сосудов, часть которых занимала левую нишу; но собственно в склепе, на полу, усыпанном золотом, серебром и пластинками слоновой кости, рядом с троном, лежал скелет, покрытый женскими украшениями. Именно для этой женщины была предназначена гробница, и ее имя — Larthia— выгравировано на серебряных бокалах и кубках.

Можно только строить предположения о том, что связывало между собой троих усопших. Во всяком случае, главенствующее положение принадлежит Ларсии. Эта царица, к которой после смерти присоединились, заняв нижестоящее положение, представитель царского рода, похороненный в преддверии, и воин, прах которого покоится в правой нише, просто создана для того, чтобы стать героиней романов. Смешение разных погребальных обрядов — захоронения в землю и кремации, — различие в образе жизни между воином и придворным, о чем говорит оружие одного и драгоценная утварь другого, взбудоражат чье угодно воображение. Один из крупнейших ученых поддался искушению предположить, что воин — это поверженный враг или раб, принесенный в жертву духам предков царя, захороненного в преддверии, а сама Ларсия — почему бы нет? — его вдова, вынужденная, подобно индусским женам, последовать за мужем в могилу. Луиджи Парети, совсем недавно исследовавший гробницу Реголини-Галасси, высказывается более осторожно: «Предположительные свидетельства матриархата в этрусском обществе, несомненно, преувеличены. Тем не менее в древности женщина царского рода в Цере могла играть такую же независимую роль, какую римская историческая традиция приписывает Танаквили, супруге Тарквиния Старшего, способствовавшей восшествию на римский престол сначала своего мужа, а потом своего протеже Сервия Туллия» ^{172} .

Более того, Ларсия, возможно, не была исключением. Гробница Бернардини из Пренесте, вероятно, относящаяся к тому же периоду, что и гробница Реголини-Галасси из Цере, и заключающая в себе не меньше чудес, перестала быть безымянной. Расчистив один из больших серебряных кубков, которые там хранились, археологи обнаружили на нем гравировку с именем Vetusia ^{173} .Это латинское имя, которое в результате фонетического искажения — ротацизма — после IV века до н. э. закрепилось в форме «Ветурия». В начале V века до н. э. среди римских консулов еще встречались Ветузии. Латинское имя не было чем-то из ряда вон выходящим в Пренесте, латинском городке. Но для нас важно то, что единственное имя владельца, до сих пор обнаруженное в гробнице Бернардини, это имя женщины — Ветузии.

Возникает вопрос: почему и в Цере, и в Пренесте Ларсия и Ветузия заявляют о своих правах владения только на серебряной посуде? В гробнице Бернардини найдена единственная надпись, но в гробнице Реголини-Галасси имя Ларсии повторяется на пяти кубках, шести чашах и небольшой серебряной амфоре, тогда как имени ее спутника из коридора нет ни на одном из принадлежавших ему серебряных кубков, да и на фибулах, браслетах и золотых пластинах, украшавших царицу, нет никаких надписей. В то время, в середине VII века до н. э., в Греции, Афинах, Эгине и Коринфе начинают чеканить серебряную монету. Может быть, серебро могло соблазнить воров, думавших его переплавить? Исчислялось ли приданое этрусской принцессы в серебряных сосудах? Судить об этом мы пока не можем.

Отметим, однако, что даже позднее, к концу VI — началу V века до н. э., когда Цере находился на вершине своего могущества, женщины-аристократки не отказались если не от права на трон, то, по меньшей мере, от владения дорогой утварью. Это подтверждается находками, сделанными в начале XX века в некрополе на холме Бандитачча археологом Раньеро Менгарелли, в частности, в так называемой гробнице Греческих ваз ^{174} . Мы еще вернемся к этой гробнице, когда речь пойдет об этрусском доме, точно воспроизводимом в архитектуре погребальных сооружений. Планировка и убранство этой гробницы говорят о классическом вкусе тех, для кого она была вырублена, а поверх насыпан высокий курган, поглотивший три соседние могилы их предков. Полторы сотни краснофигурных и чернофигурных аттических ваз строгого стиля и зачастую среднего качества, скопившиеся здесь за два-три поколения, показывают, с каким рвением начиная с 550 года до н. э., когда Тарквинии правили в Риме, знатная семья из Цере собирала керамические изделия и вообще самые утонченные предметы эллинской цивилизации.

Культура этрусских женщин

Среди находок, обнаруженных в гробнице Греческих ваз, имеются три изделия, подписанные именем гончара Никосфена, две чернофигурные амфоры и одна краснофигурная пиксида (коробочка для хранения косметики). На двух амфорах Никосфена изображены различные сюжеты: на одной — шествие животных, на другой — танец силенов и менад. Обе они, словно нарочно, одинаковой высоты — 31 сантиметр, — и на обеих внизу написано имя владельца: «mi culnaial» — «я принадлежу Culni». Эта Кульни — женщина. Кстати, Кульни сочла нужным написать свое имя и на двух чернофигурных кувшинах, называемых ольпами, датируемых, как и амфоры Никосфена, приблизительно 530 годом до н. э. В поисках других надписей была обнаружена только одна, на подножии третьей ольпы: «mi atiial» — «я принадлежу Ати». Таким образом две женщины, Кульни и Ати, согревают холодную гробницу теплом живых людей. И делают они это, особенно Кульни, в весьма выразительной манере. Кульни нравились аттические вазы, она отдавала предпочтение авторским изделиям и питала особую любовь к изгибам амфор Никосфена. Однако одна амфора от Никосфена — хорошо, а две, да еще обе высотой 31 сантиметр, — это уже эстетика. Эти амфоры-близнецы должны были составлять пару, стоя по обе стороны от двери. Кульни обладала чувством симметрии, согласующимся с архитектурным стилем гробницы, в которой она похоронена. Этрусские женщины второй половины VI века до н. э., в то время как их мужья бороздили моря, сражались у Алерии и побивали камнями пленных фокейцев, играли активную роль в эллинизации своей страны.

Разумеется, на метках, сделанных на личных вещах, находили и мужские имена, хотя в Цере они встречаются очень редко. Зато в Греции, насколько можно судить по надписям на керамических изделиях с агоры Афин или Ольвии, мы не найдем пометок, сделанных женщиной. Конечно, в «Экономике» Ксенофонта Исхомах поручает своей супруге заботу о домашнем хозяйстве: «Как приятно видеть, что сандалии выстроены в рад, что бронзовые вазы, посуда и котелки так аккуратно расставлены по местам! Кухонная утварь подобрана тщательно, как участники хора, и повсюду такой порядок!» ^{175} Но если бы добросовестная хозяйка, имя которой Ксенофонт, кстати, забывает нам сообщить, вздумала поставить свою метку на посуде, вышел бы скандал. Не делая далекоидущих выводов, заключим из этого, что этрусские женщины золотого века имели право лично владеть амфорами Никосфена и были порой весьма образованными. Разве такое не повторялось в другие эпохи? Например, в период поздней Римской империи христианство нашло самых лучших последователей, а святой Иероним самых отзывчивых слушателей именно среди римских аристократок, чьи мужья-полуварвары пропадали где-то на границе.

Но исследование захоронений в Цере позволяет сделать и другие выводы. В эпоху, последовавшую за годами расцвета Кульни и Ати, у входа в гробницы повсеместно встречаются бесчисленные колонны, врезанные в плиты пола, рядом с каменными сундуками в форме саркофагов или домиков с двухскатной крышей. На этих надгробиях имеются выгравированные или нанесенные краской надписи на этрусском языке и на латыни, сообщающие прохожему о том, что рядом находится могила, и называющие имя покойного. Однако колонны — несомненный фаллический символ — отводились мужчинам, а домики — женщинам, возможно, потому, что именно в доме они проводили б'oльшую часть своей жизни ^{176} . «В Риме, — утверждает один историк, — главным в доме был pater familias; в Этрурии — женщина» ^{177} .