Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»

Пьянство и хандра

На Соловецких островах я услышал понравившийся мне анекдот.

«Молодой послушник спрашивает пожилого монаха:

— А пить — грех?

— Это смотря как пить… Одному или с братией?

— С братией.

— Без закуски или с угощеньем?

— С угощеньем.

— В келье или на воздусях?

— На воздусях!

— С угощеньем, да с братией, да на воздусях — это, брат, вовсе не грех, а настоящее благолепие!»

«Болеет он…» — говорят в России о хорошем человеке. «Болеет» — значит, пьет. Во Франции сразу в разговоре ставят диагноз-приговор: «Он — алкоголик». А вот в легионе к этому вопросу подходит опять же по-своему, помягче. Почти как в России.

Война, вино и женщины сопровождали легионеров всю жизнь. И все же, если выбирать между женщиной и стаканом красного вина, легионер отдавал предпочтение вину. В эпоху колониальных завоеваний пьянство в легионе стало нормой жизни. Причиной было однообразие будней и полное отсутствие перспектив: если не погибнешь в бою, то тебя ждет одиночество и бедность в старости. Сегодня, когда во всем «цивилизованном сообществе» появилась мода на «качество жизни», в среде легионеров систематически пить не принято, даже оказавшись в командировке в африканском захолустье. А тогда пили по той же причине, что продолжают пить у нас сегодня: из-за отсутствия смысла жить долго. Однажды, хозяин маленького винокуренного заводика в Вене, который он получил по наследству от отца, а тот — от своего, и так до прапрадедушки, родившегося еще в начале правления Франца Иосифа, угощал меня своей продукцией. Протянув хрустальную рюмку с прозрачным «обстелем», вдруг философски заметил: «Знаете, я вот думаю, у нас пьют от хорошей жизни, то есть с радости, а у вас — от плохой, с тоски. И ничего не меняется веками». Примерно тем же мотивировали свое пристрастие к бутылке и легионеры: главное, чтобы был повод! А нет — найдем.

У русских существует устойчивое представление о французах, как о самой галантной нации в Европе. Это заблуждение не смог развеять даже успешный поход на Париж в 1814 году. Оно четко совпадает с немецким взглядом на французскую нацию, высказанным в XIX веке писательницей Иоганной Шопенгауэр: «Нет нации трезвее французской. В Германии простолюдин нуждается, по меньшей мере, в пиве, табаке и кегельбане, чтобы ощущать праздник. Во Франции — ничего подобного. Прогуливаться среди толпы в праздничной одежде с женой и детьми или с милой подругой, раскланиваться с знакомыми, быть изысканно-вежливым с женщинами (ибо здесь женщина — всё), преподносить цветы той, кого предпочитает сердце, и получать в награду благосклонный взгляд, вот все, что нужно французу, чтобы быть счастливым, как бог».

Это описание можно отнести лишь к аристократии и буржуа, а вот народ Франции начал пить в XIX веке уже крепко и мрачно. Как в городах, так и в деревнях.

Сегодня во Франции вся «алкогольная слава» принадлежит лишь бретонцам.

Пьянство во Франции имеет глубокие корни. До наступления «века просвещения» вино не было ежедневным напитком простолюдинов: обходились без него. Вино, начиная с рыцарских времен, когда к столу герцогов Бургундских подавали даже не грубые французские вина, а более тонкие итальянские, оставалось уделом аристократии.

До конца XVIII века, то есть до начала революционных перемен в стране, в народе употребляли все больше естественно перебродившие напитки: для того чтобы напиться сидром, выпить его нужно немало. Вместе с революцией во французскую жизнь пришло производство спиртных напитков в товарных количествах, а с ними и закусочные, где можно было быстро пропустить стаканчик или провести весь вечер. Постепенно в кафе и «брассери» (закусочные) переместилась вся социальная жизнь. Употребление вина стало привычкой и признаком хорошего тона. По количеству потребляемого алкоголя к концу XIX века Франция выдвинулась на первое место в Европе. Алкоголизм стал не частным делом монмартровской богемы, а коллективным недугом нации. И важно другое: качество напитков было низким. Дважды случилась массовая гибель виноградников, в результате вина стали производить не натуральные, а с добавлением немецкого спирта из картофеля.

Подобная «винная» часть французской культуры вполне устраивала легионеров-иностранцев: жизнь этих немолодых и одиноких мужчин наполнялась все большим смыслом, по мере того как пустела очередная бутылка. Разумеется, легионеры, так же как крестьяне и рабочие, пили дешевое красное вино и абсент. Гюстав Флобер в «Лексиконе прописных истин» замечает об абсенте: «…он убил больше солдат, чем бедуины. От него погибнет французская армия».

Возникшая во время завоевания Алжира мода на абсент в Париже во многом обязана офицерам колониальных войск, в том числе и легионерам. До этого никому и в голову бы не пришло потягивать эту зеленоватую микстуру в фешенебельных кафе на больших бульваpax. Солдатский напиток потребляли строго в «зеленый час» («l’heure verte»): с пяти до семи в качестве аперитива, улучшающего аппетит.

Запах абсента смешивался с запахами цветущих каштанов в дразнящем воображение воздухе Больших бульваров. Стодвадцатиградусный напиток — в три раза крепче водки — постепенно превратился в такой же необходимый аксессуар всякого мопассановского «милого друга», как подвязка кокотки или зонтик светской дамы. А позже стал символом «belle epoque» — конца века.

Абсент стал символом армейского мужества и синонимом видимых успехов Второй империи, столь похожей на Россию наших дней. Вскоре к сообществу военных героев присоединилась преуспевающая часть общества — буржуа. К 1860 году мода в армейских кругах и среди буржуа так же быстро исчезла, как появилась. А после разгрома во Франко-прусской войне употребление абсента и вовсе стали считать «моветоном». Причиной тому было не только проявившиеся побочные явления напитка «африканцев», но и то, что его массово стали пить богема и пролетариат.

Эту горьковатую лечебную настойку из полыни изобрели в Швейцарии в конце XVIII века, а затем наладили производство во Франции. Считалось, что абсент помогает от несварения желудка, улучшает аппетит, снимает жар и озноб.

В Британской армии солдатам выдавали джин, а во французской — абсент. Все были уверены, что ежедневная порция абсента предохраняет от малярии и дизентерии — этих постоянных спутников легиона в войне с нецивилизованными народами. И дезинфицирует воду — поэтому микстуру стали разбавлять водой. Вера в силу абсента быстро распространилась среди французских колонистов в Алжире и перекинулась даже на местное население. Однако арабам приходилось покупать его на «черном рынке», то есть с рук. Это не составляло особого труда — достаточно было подойти к легионеру и сказать, что его верблюд страдает глистами. Это был пароль, после которого солдат мог за небольшую прибавку к своему скромному жалованью поделиться казенным продуктом.

Абсент оказался настолько чудодейственным средством от превратностей колониальных походов, что прочно вошел в быт французской армии от Алжира до Мадагаскара, а потом и до Индокитая. Но вскоре в полках стала проявляться странная «легионерская» болезнь, которую назвали «le cafard», то есть «таракан». «Кафар» по-русски — это не аристократический «сплин» пушкинских времен, а самая обычная хандра. Выражалась она в необъяснимых и неожиданных приступах тоски. Появление «тараканов» в голове легионера с медицинской точки зрения — случай параноидальной шизофрении. Но болезнь протекала не буйно — солдат просто глухо пил и хандрил. Часто пел в одиночестве на родном языке… В 1915 году производство и распространение абсента во Франции запретили повсеместно. Политики и журналисты сделали из «зеленой феи», как называли абсент его поклонники, козла отпущения, назвав его едва ли не главной причиной поражений и полной неготовности армии к войне. Флобер оказался прав — абсент подорвал армию изнутри.

На фронте нет ни атеистов, ни трезвенников: «кафар» продолжал давать о себе знать, а в окопах — особенно. Абсент исчез из обихода легионеров, но параноидальную шизофрению вызывают уже другие напитки, а пуще всего — сама жизнь легионера. Вот как описывает советский писатель Виктор Финк, воевавший во Втором маршевом полку легиона в Первую мировую войну, приступ «кафара». «Легионер Бланшар, по прозвищу Лум-Лум, рослый бородатый солдат… обошел всю роту и выклянчивал у каждого в отдельности понемножку коньяку, который нам выдавали в рационе. Он напился и ходил мрачный.

— У парня тоска, — сказал сочувствующим и почтительным шепотом мой приятель люксембуржец Жиру. — Тоска! Полный кафар! Не трогай легионера, когда у него кафар…

— Есть от чего!.. — ворчал Кюнз. — Ребята забыли, как устроены человеческие дома!

— Я бы лучше посмотрел, как устроены мамзели! Забыл! Клянусь кровью спасителя, забыл! — вставил Пеппино Антонелли, по прозвищу Колючая макарона.

…Вечером Лум-Лум был снова пьян и грустен. Он сидел на мешке с хлебом и угрюмо пел на жаргоне североафриканских колоний песню с припевом: «Сунь свой зад в котел! Скажешь мне потом, горячо ли тебе было». Он обвел канью и всех нас грустным взглядом, выплеснул остаток вина из кружки и лег спать.