Повседневная жизнь Испании Золотого века

Но такое суждение чревато впадением в другую крайность, поскольку множество свидетельств, содержащихся в нелитературных источниках, подтверждают факты из плутовских романов, не позволяя относиться к ним как к обычной выдумке. Прежде всего автобиографическая форма, в которую обычно облечен плутовской роман, зачастую корреспондирует с реальной жизнью. Если автор и не познал все злоключения, выпавшие на долю его героя, то во всяком случае вел, как и главный персонаж, жизнь, полную приключений, которая вынуждала его иметь дело с той социальной средой, в которой происходит действие романа. Матео Алеман, автор « Гусмана», был сыном тюремного хирурга из Севильи, что дало ему возможность с юных лет познакомиться с миром оборванцев, для которого этот крупный андалусский город был чем-то вроде столицы. Проведя в Саламанке и Алькале бурные годы жизни бедного студента, он отправился искать счастья в Италии, потом вернулся в Испанию, где нечистые делишки вынудили его познать суровость тюрьмы уже в качестве заключенного, прежде чем он отправился в американские колонии, где впоследствии и умер в Мехико. «Занимательное путешествие»( El viaje entretenido) — это слегка романизированная история жизни автора. Аугустин де Рохас, образцовый тип истинного picaro: идальго по рождению, юный Рохас в 14 лет оставил дом знатных людей, куда его пристроили пажом, чтобы отправиться в Севилью; нужда и любовь к приключениям подтолкнули его впоследствии, как и многих других, к поступлению на военную службу. Он сражался во Франции, где был взят в плен. Освободившись, попал на корабль, который вел корсарскую войну против Англии, и после разнообразных путешествий некоторое время оставался в Италии, бродяжничая. Когда Аугустин де Рохас вернулся в Испанию, за ним охотилось правосудие за убийство, и он укрылся в церкви; он смог оттуда выйти только благодаря доброте одной женщины, которая, соблазнившись его смазливой мордашкой, потратила все, что у нее было, чтобы закрыть дело, возбужденное против него. Затем он вместе с ней опустился на дно плутовской жизни, существовал за счет подаяния и краж, иногда получая доход от того, что писал тексты проповедей для одного брата-августинца… Потом он примкнул к труппе бродячих актеров и делил с ними все превратности и невзгоды их судьбы до тех пор, пока правительство Филиппа III не приказало закрыть театры. Аугустин де Рохас сделался лавочником в Гранаде, но несчастная любовь подвигла его стать отшельником в горах близ Кордовы. Через некоторое время он вернулся к «мирской» жизни, женился, пережил еще несколько приключений, которые привели его в тюрьму, и закончил свои дни секретарем королевского суда в Саморе, после того как, по его словам, «в течение двадцати пяти лет, за грехи свои тяжкие, сражался на скорбном поле нищеты». ^{239} Можно привести и множество других примеров: Винсент Эспинель, автор «Жизни оруженосца Маркоса де Обрегона», о котором можно утверждать, что, «располагая сведениями о жизни романиста, затруднительно сказать, что интереснее, живописнее и необыкновеннее — приключения Обрегона, рассказанные Эспинелем, или злоключения, пережитые самим Эспинелем, в том виде, как они отражены в Маркосе де Обрегоне». ^{240}

Но еще более показательным, чем эта общая или частичная идентификация автора и его героя, является соотношение между основными чертами плутовской беллетристики и содержанием документов того времени. Зная об утрированной барочности творчества Кеведо, его потребности доводить до самой карикатурной крайности реализм и сатирический дух, можно испытать некоторое недоверие, читая его описание жизни чудесных рыцарей, вместе с которыми в течение нескольких недель жил Паблос из Сеговии и которые, существуя подаянием и кражами, старались сохранить чувство собственного достоинства и внешние признаки идальго, скрывая под широкими плащами грязные лохмотья. «Мы, — говорил один из тех, кто занимался „образованием“ Паблоса, — считаем солнце нашим худшим врагом, потому что оно выставляет напоказ наши заштопанные дыры, рванье и лохмотья… На нас нет ничего, что раньше не было чем-нибудь другим. Видите этот камзол? Ну так вот, когда-то он был штанами, сшитыми из плаща, который в свою очередь был сделан из капюшона… Глядя на мою обувь, кто поверит, что она надета прямо на босу ногу и под ней нет ни чулок, ни чего-либо другого? Кто, увидев эти накрахмаленные штаны, может подумать, что у меня нет рубашки? Так что, господин лиценциат, дворянин может обойтись без чего угодно, но только не без накрахмаленных штанов…»

Шутовской монолог, который трудно воспринимать буквально. Однако в письме одного отца-иезуита к собрату мы читаем: «Три-четыре дня назад в Мадрид приехал человек, который по утрам одевался в лохмотья и прикидывался больным калекой, с громкими причитаниями и воплями прося милостыню до часу дня. Потом он возвращался домой, обедал, переодевался в шикарную одежду и причесывался. Он, одетый с иголочки, прекрасно выглядя, выходил на прогулку. Все соседи очень интересовались, на что он живет… Они выследили его утром, когда он выходил, и вечером разоблачили „трюкача“, совершив на него донос алькальду, который и арестовал его. В его доме нашли добротную кровать, сундук с белоснежным бельем и другой, совершенно новый шелковый костюм, лохмотья же лежали в углу; в комнате стояли стол и два стула, на столе лежала маленькая книжка, в которую он записывал, сколько милостыни он собрал за каждый день и как он ее тратил. Он сразу же сознался, заявив, что „ стал вести такой образ жизни, чтобы не становиться на скользкий путь тех, кто живет беззаботно и с блеском, не имея ни ренты, ни какого-либо источника дохода, промышляя по ночам в бесхозных домах и воруя все, что плохо лежит…“». ^{241} Это свидетельство подтверждает правдивость рассказа Кеведо и даже дополняет его новой разновидностью «чудесных рыцарей».

Итак, нельзя отказывать в документальной ценности плутовскому роману, однако следует учитывать, что он дает искаженную картину испанского общества, как является искаженной, в диаметрально противоположном смысле, картина общества с доминирующим чувством чести, которую представлял в ту же самую эпоху в своих самых лучших творениях испанский театр. Так что степень доверия должна определяться количеством источников, носящих непосредственно исторический характер и дающих подтверждение фактам, изложенным в романе. Таких источников великое множество: «рукописные новости» ( relaciones, avisos) и частная переписка, уголовные дела, королевские указы, политические и экономические договоры. Все они свидетельствуют не только о многочисленности класса оборванцев, но также и о тенденции к распространению «плутовства» в некоторых секторах испанского общества, чуждых этому классу.

Этот упадок общества, который осознавался наиболее проницательными современниками, был следствием различных причин материального и нравственного порядка. В материальном аспекте это было обеднение Испании из-за экономического заката, о проявлениях которого мы уже говорили. Крестьяне, согнанные со своей земли, безработные рабочие и разорившиеся ремесленники пополняли ряды отбросов общества, которые пытались искать свое счастье в крупных городах или жить там на подаяние. Среди других элементов, пополнявших «плутовское сословие», были две важные категории: солдаты и студенты. Кроме солдат-калек и инвалидов, вызывавших сочувствие у людей, выставляя напоказ свои раны, были и такие — и встречались они очень часто, — для кого военная и плутовская жизнь являлась чередующимися этапами их существования, как, например, для Эстебанильо Гонсалеса. Голод — или желание избежать правосудия — вынуждал их поступить в армию; они дезертировали при первом же удобном случае, чтобы, забыв о воинских подвигах, вернуться к своим нищенским повадкам, усугублявшимся приемами военного ремесла.

Что касается мира студентов, то он находился в постоянном общении с представителями общественного дна, и нет героя плутовского романа, который бы не вспоминал счастливые времена своего пребывания в Алькале или Саламанке. Документы убедительно свидетельствуют, что речь здесь идет не просто о литературном приеме, позволяющем вспомнить о живописных сторонах студенческой жизни. Многие молодые люди из простых и бедных семей, отправляясь в поход за дипломом, который позволил бы им выбиться в люди, приобретали в университете (или в его окрестностях) только вкус к «вольной» жизни и одновременно презрение к физическому труду.

Это презрение к ремесленному труду и производственной деятельности вообще объясняет тот факт, что плутовской мир в немалой степени пополнялся за счет разорившегося мелкого дворянства и что многие из них, претендовавшие, по праву или нет, на титул идальго, предпочитали жить «чудом» вместо того, чтобы заниматься каким-нибудь трудом, что унизило бы их как в глазах окружающих, так и в своих собственных глазах. «Разве picaro, который не был чисто вымышленным существом, разве picaresca(плутовской роман), который создал своих персонажей не на пустом месте, могли бы возникнуть где-нибудь, кроме как в нашей стране? — спрашивает современный испанский историк, внимательно изучавший корни менталитета испанца золотого века. — Могли бы они появиться у народа, который познал развитую экономическую жизнь, у которого не существовало такого разрыва между сильными мира сего и массами, обделенными судьбой; где еще, кроме как к югу от Пиренеев, лицевая и оборотная стороны социальной жизни представляли собой такой резкий контраст? А все потому, что у нас не было буржуазного сознания, способного предложить идеал жизни, отличный от героического идеала и его оборотной стороны — жизни picaro». ^{242}

* * *

Самые разные элементы — среди которых, не стоит забывать, были и монахи, порвавшие с монастырем, — способствовали формированию плутовской «фауны», которую писатели того времени с удовольствием классифицировали на роды и виды. В порядке возрастающей вредности элементов на низшей ступени находились нищие, которые, впрочем, принадлежали к юридически регламентированной категории. Действительно, право относиться к категории нищих давалось тем, кто не мог работать (закон выделял в особую категорию vagos(бродяг), не желавших работать): «признанный» нищий должен был иметь «лицензию», выдававшуюся священником по месту его рождения, которая позволяла ему взывать к милосердию людей в этой местности и в радиусе шести лье. ^{243} Среди них существовала привилегированная группа: слепые, у которых была монополия на исполнение речитативом или «пение» молитв, охранявших отдельных людей и коллективы от болезней и всевозможных бедствий. В некоторых городах слепые объединялись в братства, уставы которых, официально признававшиеся муниципальной властью, защищали их привилегии. Устав Братства нищих Мадрида гарантировал своим членам, кроме монополии на чтение молитв, эксклюзивное право на продажу «газет» — рукописных листовок и альманахов. В Сарагосе было предусмотрено, что если слепой, имевший знатных клиентов, заболевал, то, «дабы благочестие его прихожан не терпело ущерба, мажордомы братства должны поручать чтение этих молитв в упомянутых домах другим братьям… и деньги, полученные за молитвы, должны идти на лечение больного, сколько бы ни продлилась его болезнь, а по излечении пусть он возвратится к своим прихожанам». ^{244}

Но мнимые слепые, как и мнимые калеки, наводняли крупные города, надоедая на перекрестках и у церквей прохожим и прихожанам своими жалобами, своими мольбами и иногда даже оскорблениями. В произведении начала XVII века, посвященном королю Филиппу III, « Трактате о защите, которую надлежит оказывать истинно бедным, и о борьбе с притворщиками», приводятся данные о ста пятидесяти тысячах человек, которые живут в Испании на подаяние, и большая часть из них — притворщики. ^{245} В этом произведении перечисляются некоторые «трюки», используемые мнимыми калеками и больными, чтобы «ампутировать» себе руку, обезобразить шрамами свое тело или придать трупный оттенок цвету своего лица, а также рассказывается история про одного бедняка, который разыгрывал умирающего на улице в Мадриде: пока он агонизировал, его приятели вложили ему в руки свечу и устроили сбор пожертвований на похороны; проходивший мимо доктор остановился, чтобы пощупать пульс больного, но тот мгновенно вскочил и убежал со всех ног…

К мнимым слепым — продавцам спасительных молитв — близки пилигримы, которые шли или делали вид, что идут в Сантьяго-де-Компостела, взывая к милосердию жителей городов и деревень, через которые проходили. Многие прибывали из Франции, Германии и других стран, но среди них было много и испанцев: между двумя периодами службы в армии Эстебанильо Гонсалес сделался странником, «чтобы в любой момент можно было поесть, а не поститься каждый день». Он присоединился к французу и генуэзцу, которые были такими же, как он, любителями побездельничать: «Наполнив доверху свои фляги, мы начали свое паломничество с таким рвением, что даже в дни, когда проходили больше всего, мы не проделывали и двух лье, чтобы не превращать в работу то, что мы принимали за развлечение. По пути мы опустошали уединенные виноградники, ловили попадавшихся нам кур и, весело подшучивая, покидали город с карманами, полными денег от полученной милостыни…»

Ступенью выше тех, кто жил за счет нищенства, находились picaros, владевшие каким-нибудь ремеслом, позволявшим им избежать бродяжничества, считавшегося преступлением, но в основном занимавшиеся хищениями и воровством: таковы были pinches de cocina(подсобные работники на кухне), которые всегда умудрялись поесть до отвала, да еще и накормить своих дружков за счет кухни, где служили, и esportilleros(носильщики или курьеры), которые нанимались доставить домой частным лицам товары и различные продукты и пользовались этим, чтобы спрятать под одеждой кое-что из доставляемого. На одной ступени с ними располагались бродячие торговцы ( buhonero). Этим ремеслом некоторое время занимался Эстебанильо, после того как его «разжаловали »,по его словам, из паломников, и он поместил свой капитал в покупку ножей, четок, гребней, иголок и других дешевых товаров, которые продавал на улицах Севильи — этап, обязательный для каждого, кто вел плутовскую жизнь.