Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне

Хозяйство, конечно, дело хлопотное и тонкое одновременно. Так, увлекшись разведением птицы, Толстой быстро понял, что от этой затеи следует отказаться: уж слишком дорогой корм, а птица явно «не стоит такого корма». Анализируя хозяйственные неудачи писателя, Т. А. Кузминская отмечала: «В Ясной Поляне лишь яблочный сад и посадки лесов процветали и обессмертили память Льва Николаевича в хозяйстве». Тем не менее завидное упорство хозяев усадьбы принесло свои плоды.

Как известно, литературный успех пришел к Толстому в 1850-х годах. Совсем иные времена наступили в 1860-х годах, когда его «едва помнили, и его неудачи в области педагогических фантазий были более известны, чем его литературная деятельность». Не случайно именно тогда у Толстого возникло желание бросить писать и больше не думать «о противной лит-т-тературе и лит-т-тераторах». Писательство ассоциировалось у него с «умственной борделью». Поэтому он был благодарен судьбе за то, что «нынешнее лето глуп, как лошадь.

Работает, рубит, копает и косит». Назвав писательство «человеческой слабостью», «дурной страстью», Толстой вновь занялся решением хозяйственных проблем. «Хотение жизни», проявлявшееся, например, в косьбе травы с яснополянскими мужиками, не раз пересекалось с желанием заглянуть в «дыру нирваны». Добропорядочность семьянина переплеталась с художественной дерзостью. В «прозе жизни» он искал «высшее содержание». Яснополянская повседневность находила отражение в его художественных произведениях, мерцая на страницах «Войны и мира» и «Анны Карениной».

В эту пору писатель принялся за радикальную реконструкцию правого флигеля с венецианскими окнами на втором этаже. Софья Андреевна вспоминала: «Наш маленький тогда дом имел десять почти квадратных комнат 6–7 аршин и высокие потолки, 5 с половиною аршин, что делало их просторными, светлыми и очень приятными для жизни». Две деревянные лестницы, одна обычная, другая винтовая, находились в противоположных частях флигеля. В центре передней анфилады размещалась гостиная, слева от нее комната Т. А. Ер- гольской, а справа — спальня, окна которой «выходили в сад, в котором виднелись огромные елки и светились пруды сквозь поредевшие деревья. Большая дверь в гостиную была заперта и завешена зеленым сукном, на котором висели гравюры. На окнах были новые зеленые суконные шторы, посреди комнаты две простые железные кровати с красными сафьяновыми тюфяками. У окна туалет ореховый, потом большой комод, шифоньерка и умывальный стол. Еще два кресла». Большая угловая белая кафельная печь в спальне дарила тепло и уют. «Из спальни единственная дверь вела на маленькую площадку крупной винтовой лестницы, и с нее была дверь в соседнюю комнату, перегороженную шкафами» (здесь спала горничная. — Н. #.), а за перегородкой находился маленький кабинет Софьи Андреевны, оттуда можно было выйти в столовую. «Кабинет и столовая были расположены на задней анфиладе дома, выходящей окнами на хозяйственный двор». Чуть позднее кабинет писателя разместился в «комнате под сводами», прежде служившей кладовой. Два низких окна заполня

ли пространство комнаты светом. Рядом — была сундучная и комната прислуги. По заднему фасаду дома находились: кухня (позднее ванная комната. — Н.Н.), официантская, большая передняя, откуда дверь вела на хозяйственный двор. Стены комнат беленые, полы дощатые. Дом был весьма скромный, но не без уюта, с той «простотой, которую Лев Николаевич старался вносить во все».

После рождения первых детей кабинет Софьи Андреевны и «комната под сводами» стали детскими комнатами. Жить становилось тесновато. Поэтому летом 1866 года Толстой решил сделать бревенчатую пристройку к торцевой част дома, со стороны парка «Кли- ны». Пристройка была в два этажа с открытой террасой. Она «никак не вязалась со строгой каменной архитектурой здания». Тем не менее она просуществовала почти 30 лет и сгнила. Автором этого архитектурного проекта был сам Толстой, который любил, по словам жены, «робинзонствовать», а потому не приглашал профессиональных мастеров — «делал все самым первобытным способом дома».

Семья разрасталась. К тому же с каждым годом увеличивалось количество гостей, и зимой 1871 года писатель решил пристроить «большую залу, где дети могли бы бегать, играть, вообще двигаться, особенно осенними и зимними вечерами, когда им нельзя гулять». На этот раз проект пристройки разрабатывался профессиональным архитектором Гурьевым за 105 рублей серебром.

Основательная двухэтажная стилизованная пристройка появилась в юго-западном торце здания и стала органическим продолжением основной части дома. На втором ее этаже был зал с паркетным полом. Первый этаж представлял собой две небольшие комнаты — кабинет Толстого и библиотеку. Дверь писательского кабинета выходила на белокаменную террасу с двумя ступенчатыми высокими сходами. «Теперь мы стали жить как настоящие», — писала Софья Андреевна.

Реконструкция дома продолжилась в 1884 году: постройку вновь «красили и белили, позднее чинили крышу». В 1892 году к дому пристроили живописную

деревянную резную террасу придавшую ему романтический флер.

Тем временем ветшала пристройка 1866 года. Хозяева стали готовиться к очередной модернизации дома, закупили «350 штук кирпича», стали вести переговоры с архитектором. Через три года строительство пристройки было завершено, и у Софьи Андреевны и ее дочерей появились свои комнаты.

Однако не все получалось гладко. Помните эпизод в романе «Анна Каренина», где в строящемся флигеле рядчик испортил лестницу, срубив ее отдельно и не рассчитав количество ступеней? Особо не раздумывая, он наобум решил добавить три ступени, рассуждая так «Как, значит, возьмется снизу., пойдеть, пойдеть и придеть». Лестницу пришлось, конечно, переделывать, а вот выражение «пойдеть» в доме Толстых стало крылатым, и Толстой часто употреблял его в качестве иронической идиомы ко всему сделанному на скорую руку, на «авось», без расчета.

Отстроенный дом стал похожим на корабль. Все его «пассажиры» знали, куда плыть и как управлять этим «судном». Дом-«корабль» успешно плыл многие годы, преодолевая всевозможные житейские рифы. Слово «дом» на страницах «Анны Карениной» повторяется восемь раз подряд в шести предложениях. В этом бесконечном, тяжеловесном и торжественном повторе слова «дом» Владимир Набоков услышал «погребальный звон над обреченной семейной жизнью». Однако, к счастью, до «погребального звона» было еще далеко.

В этом доме Толстой много писал, «со слезами и волнением» переделывая свои сочинения, не давая себе «минуты отдыха». Но «искусство вечно, жизнь коротка». И Лев Николаевич, получив от Каткова гонорар в размере 2306 рублей 25 копеек за восемь печатных листов романа «1805 год», вскоре покупает 60 десятин 2250 сажен земли при сельце Подлесном за 600 рублей и «целые дни с лопатами чистит сад, выдергивая крапиву и репейник, устраивает клумбы». А еще шесть дней подряд косит с мужиками и «не может описать — не удовольствие, но счастье, которое при этом испытывал». Находясь до поры до времени в таком умиротворенном состоянии, Толстой не думает о лишениях, которые ис

пытывает, живя в деревне, где нет «театра, музыки, книг, библиотеки (это главное для него за последнее время)», как и возможности вести беседы с «новым и умным человеком». Но приходит день, когда он сообщает Фету о приливе творческих сил: «Сок начинает капать, и я подставляю сосуды. Скверный ли, хороший ли сок — все равно, а весело выпускать его по длинным чудесным осенним и зимним вечерам».

Однажды в отсутствие хозяина Ясной Поляны произошло драматическое событие: молодой бык насмерть забодал пастуха, и Толстой был привлечен к ответственности по статье 1466 с подпиской о невыезде. Вернувшись из Самары, писатель был настолько потрясен произошедшим, что решил срочно продать имение и уехать в Англию «навсегда или до того времени, пока свобода и достоинство каждого человека не будут у нас обеспечены». К счастью, санкций в отношении Толстого за смерть пастуха не последовало, и он вновь приступил к составлению «дробей» для «Азбуки», не забывая при этом и о «мозольном труде». «Хозяйство опять всей своей давящей… тяжестью взвалилось мне на шею», — записал он.

Повседневные заботы нередко вытесняли литературный труд. «Живу в мире, столь далеком от литературы, что, получая такое письмо, как ваше, первое чувство мое — удивление. Да кто же такой написал "Казаков" и "Поликушку"?» — писал Толстой Фету. Тем не менее, несмотря на «давящую тяжесть» хозяйственных проблем, он получал большое наслаждение от физической работы. Многие отмечали «чувственную патриархальность» владельца Ясной Поляны.

Летом Толстой почти забывал о писательстве. Друзьям оставалось только разводить руками, глядя на то, как этот огромный талант, по их мнению, губит себя, стремясь быть примерным помещиком. К началу сезонных работ все в усадьбе приходило в движение: чинились постройки, проверялся инвентарь. Хозяйство развивалось, хотя и «плохо сравнительно с идеалом». Идя по дороге мимо амбаров, Толстой с наслаждением вдыхал запах «муки, пыли и белены», смешанный с конским потом, дегтем, свежим сеном.

Но дух творчества не покидал писателя даже в дни страды. «Что ни делай, — признавался он Фету, — а между навозом и коростой нет-нет да возьмешь и сочинишь». В это время он не только работал, хлопотал по хозяйству, но и наблюдал, буквально впитывал нюансы повседневной жизни. Отсюда такая подкупающая достоверность, всамделишность образа Константина Левина, alter egoТолстого: «С утра он (Левин. — Я. Я.) ездил на первый посев ржи, на овес, который возили в скирды, и ушел пешком на хутор, где должны были пустить вновь установленную молотилку для приготовления семян…