Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы

Конечно, не всё в Москве было так плохо, босиком и в лохмотьях ходили немногие, а непредвзятый взгляд мог заметить и много хорошего. Тот же Борисов, когда в 1923 году зашел в Филипповскую булочную на Тверской, просто обалдел. «Чего там только нет! — писал он в своей книжке. — Хлеб черный, рижский, полубелый, ситный простой, ситный с изюмом, булки всех видов, чуть ли не двадцать сортов сухарей, баранки, пирожки, пирожные. Одних пирожных выпекают около трех тысяч в день, и все это немедленно распродается!»

Сладости москвичи вообще всегда любили. В двадцатые-тридцатые годы кустари-одиночки, несмотря на дефицит муки, сахара и прочих продуктов, ухитрялись изготавливать всякие «сласти» и сбывать их с рук и лотков беспризорникам и пионерам. Петушки, звездочки на палочках расходились очень быстро и приносили неплохой доход.

Свет витрин, шикарные вещи, автомобили на улицах, кинобоевики, музыка из ресторанов — все это могло показаться невероятным в голодные военные и послевоенные годы.

Реклама со страниц газет и журналов, с плакатов и витрин призывала граждан покупать в магазине, находящемся в доме 3 по Кузнецкому Мосту, мужскую обувь Зеленкина с клеймом на подошве. Представляете: не с дырой, а с клеймом! Это казалось верхом шика. В Верхних торговых рядах, то есть в ГУМе, можно было днем и ночью взять напрокат «роскошный» автомобиль. Парикмахерская «Базиль» в доме 6 по Кузнецкому Мосту предлагала мужчинам покрасить волосы, а женщинам — уход за красотой лица и маникюр, а также художественное исполнение постижа, то есть парика.

Галантерейный магазин предлагал дамам депилакторий для удаления волос, а также бандажи, корсеты и прочие предметы ухода за собой.

В московских магазинах действительно появились шикарные вещи. Улицей, на которой продажа этих вещей шла особенно бойко, была Петровка. Ее называли «котиковой» улицей, по которой, как писал один журналист, ходят «шиншилловые мадонны с отсутствующими взорами и радиостанциями на голове вместо шляп». На Петровке можно было купить все: и шнурки для корсета, и шелковые чулки, и мраморный умывальник, и ночную вазу.

«Вечерняя Москва» в 1926 году звала своих читателей на Петровку. «…Пройдем вдоль стен, застланных зеркальными витринами… — писала она. — Флотилии узконосых лаковых штиблет, груды снежного паутинного белья, какие-то особенные, из шелковой пряжи кофты цвета яичного желтка и раздавленной клюквы. Изумительные, обшитые розами, подвязки… медовые табаки, брильянтовые скорпионы, шоколадные тыквы и аппараты для радикального разглаживания морщин». В статье говорится и об особой публике, гулявшей вдоль модной улицы: «…Кинематографические джентльмены в широких пальто и канареечных ботинках. Их спутницы в манто с модно подчеркнутыми торсами, прижимающие к груди огромные лакированные сумки… этот «членский билет» петровских дам».

Отметим, что некоторые из этих дам служили «живой моделью» в модных магазинах. «Живая модель» не наше изобретение. Подобные «модные дамы», задолго до наших, прогуливались по Булонскому лесу Парижа, его ипподрому и просто приемным модных магазинов. У нас же они гуляли по Петровке и сверкали в окне «Москвошвея» (окно находилось в доме 12 по Петровке). Тогда, в начале двадцатых, перед его огромной витриной устраивалась демонстрация мод, сопровождаемая звуками струнного оркестра. Остроту и оригинальность в это яркое и красивое действо вносил ведущий — Григорий Маркович Ярон, будущая знаменитость советской оперетты.

Манекенщицы демонстрировали последний cri(крик, писк) моды Парижа. Перед витриной собиралась толпа. Особенный интерес к демонстрации мод проявляли мужчины. Нередко они отпускали пошлые замечания по поводу манекенщиц, подогревая тем самым свое и без того воспаленное воображение. Их можно было простить за это, ведь они давно не видели женщину во всем ее умопомрачительном блеске. А торгующие папиросами мальчишки, комментируя происходящее за окном, декольте называли «дикотой».

Властям все эти демонстрации не нравились, и они, в конце концов, приказали их «как вид рекламы, неприемлемый при коммунистическом строе», прекратить. После этого хитроумный руководитель «Москвошвея» устроил демонстрацию мод в виде карнавала. По Тверской двигались открытые кареты, запряженные шестерками лошадей, управляемые кучерами, в которых сидели одетые по последней моде артисты. Карнавал этот тоже вызвал бурю возмущения в руководстве города и у общественности.

При нэпе и витрины магазинов стали привлекать внимание прохожих. На одной из витрин 1922 года можно было увидеть следующее: двуспальная кровать, на ней… хомут. В левом углу — детская колыбель, а в правом — гроб, обитый глазетом. Вверху, между балалайкой и Эсмарховой кружкой (клизмой, проще говоря), висит портрет Серафима Саровского. Тут же шарманка, пирамида банок американского стерилизованного молока, металлический венок и детский велосипед. А вот витрина 1923 года. Это магазин МПО (Московского потребительского общества) на углу Тверской и Мамоновского переулка. Изображена на ней лавка. Прилавок полон товара, а за прилавком сидит молодой хозяин, опустив голову на руку. Перед ним допитая бутылка и большой бокал, наполовину наполненный вином. Сверху плакат: «Лавка купца Толстосумова». Рядом другая лавка, кооперативная. Приказчик на ней трезвый. Очевидцы рассказывали, что первая лавка привлекала людей больше: Толстосумов пьет — значит, человек душевный.

Москвичам запомнились и другие витрины. В Солодовниковском пассаже на Петровке (он находился рядом с ЦУМом, пока его не снесли и не разбили на том месте сквер) в тридцатые годы во все огромное окно была изображена ромашка. В середине ее находилось лицо девочки с большими черными глазами. С годами витрины и реклама становились строже и даже суровее, но в двадцатые годы можно было прочесть: «Есть дороже, но нет лучше пудры КИСКА-ЛЕМЕРСЬЕ» или: «ЖЕМЧУГА от ТЕТ-А-ТЕТА» и пр.

В дни революционных праздников витрины тоже становились революционными. Так, в окне часового магазина на Кузнецком Мосту (бывший «Павел Буре») был выставлен большой земной шар с часовым циферблатом. Цифра «12» на нем была красной. Справа часовую стрелку к этой цифре подтягивали веревкой четыре фигуры: рабочего, китайца, индуса и негра. С другой стороны стоял Ленин с факелом в руке, и красное пламя обвивало весь земной шар. Надо всем этим красовалась надпись: «Близок час всемирной революции».

Еще в 1931 году на витрине кондитерской можно было увидеть портреты вождей из мармелада, а на витрине галантерейного магазина — портрет Фридриха Энгельса в окружении дамских комбинаций — смесь революции и нэпа.

В 1932 году стиль вывесок стал более строгим. К. И. Чуковский в дневнике отметил: «В Москве теперь такая мода: стеклянные вывески с академически простым шрифтом. Вся Москва увешана ими, а в двадцатые годы все было проще и пестрее».

В двадцатые годы не только вывески, но и многие названия были интересны. Например, Детский парк в Сокольниках назывался, как и до революции, парком «Тиволи»; на Щипке существовал, как и прежде, парк «Ренессанс»; на Тверской, в доме 70, это между Благовещенским переулком и Садовым кольцом, в конце двадцатых годов находилось кафе-кондитерская «Бонжур». А кинотеатры? Сколько романтики, а то и шика нэповских времен хранили их названия. После переименования все это исчезло. На Арбате, в доме 39 кинематограф «Карнавал» стал кинотеатром «Юного зрителя», а «Прага» в доме 2 стал называться «Наука и знание». «Ампир» на Шереметьевской улице — «Октябрем», «Бельгия» на углу Цветного бульвара и Самотечной площади — «Экспрессом», «Великий немой» на Тверском бульваре, недалеко от площади Пушкина, превратился в «Новости дня», а «Фантомас» в доме 4 по Сретенке, близ Сретенского бульвара, стал именоваться «Хроникой».

События двадцатых годов были тоже ярче событий тридцатых. В одиннадцать часов дня, 12 октября 1923 года, например, взлетел на воздух магазин «Охотник» на углу Неглинной улицы и Трубной площади. Погибло десять человек, ранено было двадцать. В октябре того же года с правых ворот бывшего Английского клуба, впоследствии Музея Революции (улица Тверская, 59), кто-то снял двух львов и установил их на подъезде соседнего кинотеатра «Арс» (теперь там Драматический театр имени К. С. Станиславского). Вернулись на свое прежнее место львы лишь 1 сентября 1924 года. Случались, правда, события и помельче, но москвичи и мимо них не проходили, они обо всем «сигнализировали» в газеты и учреждения. В 1926 году у часов на Сухаревой башне оторвалась и упала гиря весом в 20 пудов. К счастью, никто при этом не пострадал, а в 1931 году на одном из четырех циферблатов ее часов стрелки стали отставать на одиннадцать минут. Жители столицы сообщили об этом в «Вечернюю Москву». Часы, правда, не починили, но башню снесли, а жаль. Москвичи к башне привыкли и любили ее.

Особым колоритом отличались и праздники тех лет. Вот как выглядела пятая годовщина советской власти в Москве. В этот день, 7 ноября 1922 года, в витринах магазинов появились портреты Ленина, Троцкого и Маркса, всюду загорелась красным цветом цифра «пять». Здание Моссовета было украшено гирляндами, зеленью и флагами. Фасад его украшали государственный герб и огромные красные стяги, на одном из которых были такие слова: «Не отдадим крупной промышленности акулам капитализма». Лозунг для того времени актуальный. Начиналась новая экономическая политика. Государство на время прекратило конфисковывать и реквизировать предприятия у частных лиц. Прогрессивную общественность не могла не беспокоить мысль о возврате к проклятому прошлому, и она провела для себя последний рубеж по линии крупной промышленности. Дальше отступать было некуда.