Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

Тротуары мостили несколько лучше мостовых. Если в начале XIX века проходы для пешеходов еще чаще представляли собой деревянные мостки, наподобие тех, что в наши дни устраивают вокруг строек, то уже в середине века появились тротуары из плит дикого камня (почему и именовались в московских низах «плитуварами»). Их устраивали приподнятыми над землей и отгораживали от проезжей части темно-серыми, усеченно-конической формы каменными (а иногда и деревянными) тумбами. Особенной надобности в тумбах не имелось: на высокие тротуары экипажи и так не могли заехать; так что использовали их в основном, расставляя поверху плошки во время иллюминации.

На окраинах, где мощение вообще было скорее воображаемым, вместо тумб вкапывали в землю простые деревянные столбики. Вот от них практической пользы было больше. «Столбики эти то и дело подгнивали и рассыпались гнилушками или похищались наибеднейшими из самих же обывателей для отопления их убогих жилищ, и в таком случае оставляли после себя яму, не слишком глубокую, но все же достаточную для того, чтоб в вечернем мраке или ночной тьме попасть в нее ногой и оказаться с переломом, вывихом или, по крайней мере, ушибом», — писал Д. А. Покровский ^[84] . В 1890-х большинство тумб за ненадобностью стали уничтожать.

84

Покровский Д. А. Очерки Москвы // Исторический вестник 1893. № 7. С 129.

Еще и в конце столетия, когда мощением и благоустройством улиц ведала городская управа, состояние их было далеко от идеала, тем более что для интенсивной в эти годы прокладки подземных коммуникаций улицы постоянно разрывались и делались непроходимыми.

В общем же на протяжении почти всего девятнадцатого столетия большинство переулков, даже в центре, было вовсе не мощено, летом зарастало травой и полевыми цветами, а в глубоких колеях там застаивалась вода. Поскольку же по большинству московских улиц езда вообще была слабая, то и там обочины мостовых и откосы тротуаров тоже зарастали травой, которой вполне хватало для выпаса обывательских кур и коз, а порой и коров. Пейзаж в итоге получался совершенно сельский, что еще больше способствовало репутации Москвы, как «большой деревни», и такой же первобытный.

Совершенным захолустьем было еще и во второй половине века Лефортово, где царили почти деревенские нравы. Д. А. Покровский вспоминал, каким глухим местом были в 1860-х годах окрестности Покровской улицы (нынешней Бакунинской). Между Нижней и Средней улицами (нынешней Энгельса и Большой Почтовой) шли в то время два переулка, именуемые местными жителями Поповым и Дьяконовым — там действительно находились жилища этих двух духовных особ, несущих службу в Ирининской церкви. «Оба они (переулка)… располагались по склону довольно крутой горы. (…) Так как они не имели ни мостовых, ни тротуаров, ни фонарей и сверх того спускались по косогору, то и можно понять, какого роду пути сообщения они представляли собой даже летом, в сухую пору. Что же бывало в них весной, осенью и особенно зимой, при наличности снежных сугробов и обледенелых тропинок, для отважных путешественников, того ни изобразить, ни понять с надлежащею ясностью невозможно. Достаточно упомянуть, что когда на Нижней улице в первые годы генерал-губернаторства князя Долгорукова случился весною сильный пожар, и князь Владимир Андреевич счел нужным сам посетить место несчастия, то, несмотря на совершенно сухую погоду, его коляска, не привычная к переездам по таким отчаянным захолустьям, потерпела серьезное крушение. (…) Его сиятельство вынужден был сойти с экипажа и четверть версты, отделявшие его от пожара, пройти пешком».

Впечатление, произведенное на обывателей этим губернаторским визитом, было потрясающим. Полиция с ужасом ждала головомойки; домовладельцы опасались понуждений к замощению переулков. «Однако все эти страхи оказались напрасными: князь посмеялся, пошутил с частным приставом на счет дикости стороны, которою он заведует, дождался приезда нового экипажа и уехал с пожара другой дорогой, оставив и полицию, и обывателей на жертву недоумению и страху, которые так и не оправдались» ^[85] .

85

Там же С. 129–130.

И все же это был стольный город, и атрибуты столицы хоть медленно, но неуклонно в Москве тоже укоренялись. Так, на протяжении XIX века в городе наблюдался заметный прогресс в освещении.

Начало освещению улиц было положено в Москве, как известно, в царствование Анны Иоанновны, когда по случаю ее коронации с 25 декабря 1730 года на улицах Кремля были устроены первые стеклянные фонари. Они были установлены на невысоких — чуть больше двух метров — четырехгранных полосатых деревянных столбах, на которые сверху, как набалдашник на трость, был надет собственно фонарь. Он имел четыре стенки, две из которых были стеклянными, а две жестяными, покрашенными в белый цвет (отражатели). Одна из стенок служила дверцей, запиравшейся на маленькую щеколду. Внутри размещались простенькие жестяные лампочки с нитяным фитилем, в которых горело конопляное масло и больше коптило, чем светило. Конструкция светильни была весьма несовершенной, и озарял такой фонарь в основном пространство вокруг себя. Освещались в это время только тротуары: для проезжей части служили каретные фонари, которых на каждом экипаже было обычно два, по обе стороны от кучера. Ни внешний вид, ни примитивная конструкция масляного фонаря почти не изменялись за все десятилетия их эксплуатации, разве что в XIX столетии их перестали делать полосатыми, а стали красить дешевой серой краской, и дожил масляный фонарь до второй половины века.

Для обслуживания уличных фонарей был набран штат фонарщиков. В их обязанности входило по сигналу, данному с полицейской каланчи (для чего в сумерки вывешивался красный фонарь), начать зажигать светильники на своем участке. В снаряжение фонарщика входили деревянная лестница с гвоздями на концах, емкость с гарным маслом, жестяная воронка и заправка, ножницы, жестяная мерка для розлива в фонари масла, масляный насос («ливер»), всевозможные тряпки и ершики для протирания стекол и чистки светильни, нехитрый инструмент для подкручивания гаек и прочего мелкого ремонта, а также небольшой деревянный ручной фонарь. Подойдя к фонарю, нужно было приставить к нему лестницу, влезть, открыть дверцу, почистить все внутри, заправить, зажечь, закрыть, слезть и идти дальше. К середине века были установлены нормы освещенности: в Кремле, на Тверской, на Каланчевке расстояние между фонарями должно было составлять 10 сажен (1 сажень равна 2,133 метра), в других местах — 55, а кое-где (Новинский бульвар и окрестности Цветного бульвара) — 70 сажен. Впрочем, во многих местах — в том же Лефортове — фонарей вообще не было.

Участок фонарщика имел в длину не менее шести верст, так что на его долю доставалось около 150 фонарей. К концу процесса зажигания подходило уже время гасить фонари, и фонарщик отправлялся в обратный путь, вновь проделывая почти ту же процедуру.

Набирали в фонарщики в основном отставных солдат, и они состояли в ведении городской пожарной службы. Им выплачивалось жалованье — 18 рублей в год плюс довольствие натурой, как нижним чинам в армии.

Фонарное (гарное) масло систематически уворовывалось: его ели и сами фонарщики, и окрестные жители, и даже «крупные чины» «маслили» им свою кашу, продавая на сторону, так что приходилось распускать слухи, будто бы в масло бросают дохлых мышей. (Увы, это не помогало!) Расходы на освещение и без того были немалые, и городские власти усиленно экономили. Ввиду этого осветительный сезон длился лишь с 1 сентября по 1 мая, причем 12 ночей из 30 каждый месяц свет не зажигали. Эти ночи предполагались лунными, когда искусственный свет вроде бы был не нужен, и в полицейских участках висело расписание лунного цикла. Если, паче чаяния, небо в эти дни заволакивало тучами, то тьма на улицах стояла кромешная. Как писал А. Н. Островский в своем незавершенном прозаическом наброске «Сказание о том, как квартальный надзиратель пустился в пляс…»: «На улице было грязно и темно, хоть глаз выколи; по расчетам полиции, должен был светить месяц, потому и не зажигали фонарей, а почему месяца не оказалось, неизвестно» ^[86] . В такие ночи горели только фонари вблизи полицейских будок, но изливаемый ими свет скорее подчеркивал окружающую темень. Наступавшей в такие ночи в Москве «египетской тьмой» охотно пользовались разные жулики и нападали на прохожих.

86

Островский А. Н. Записки замоскворецкого жителя. М, 1987. С 8.

С течением времени в гарное масло стали добавлять скипидар, что усилило довольно неприятный запах от фонаря, но сократило кражи. С 1843 года кое-где заливали в фонари смесь спирта и скипидара, что считалось дешевле, чем «масляно-минеральная смесь» (чистый спирт тоже когда-то пробовали, еще в 1760-х годах, но тогда через полчаса после начала их работы в Москве не осталось ни одного пригодного к работе фонарщика).

К началу XIX века число московских фонарей достигло трех с половиной тысяч, а к 1860-м имелось 2292 масляно-минеральных фонаря и 4368 конопляно-масляных. К концу века на городских улицах было более 20 тысяч различных фонарей. С 1850-х годов в России началась переработка нефти, и в 1864 году на улицах Первопрестольной появились первые керосиновые светильники. Через два года в городе исчезли последние масляные фонари. Для обслуживания новых светильников по-прежнему использовались фонарщики, только на сей раз им приходилось таскать за собой канистру с «фотогеном», как поначалу называлось новое горючее средство. «Фотоген перед домом генерал-губернатора горит как солнце, — свидетельствовал историк М. П. Погодин, — а чуть подальше к Охотному ряду все тускнеет и приравнивается к нашему доброму конопляному маслицу» ^[87] . Впрочем, даже самый яркий керосиновый фонарь давал примерно 12 свечей, так что «солнцем» он мог считаться лишь по контрасту с действительно тусклым масляным освещением.

87

Цит. по: 275 лет наружному освещению Москвы. М, 2005. С. 24.

Снаряжение фонарщика сделалось заметно тяжелее и в целях сбережения сил многие из них оставляли свое имущество — «промасленный керосином ящик на колесах с убогими принадлежностями их ремесла — стеклами, щетками и пр.» — где-нибудь в тупичке между домами «и ни одному вору не приходило в голову поживиться этим добром» ^[88] .

В 1868 году на московских улицах появились также первые газовые фонари. Поначалу они были не ярче керосиновых и вызывали большие сомнения у горожан: упорно ходили слухи о какой-то особой ядовитости светильного газа. Газовый фонарь по-прежнему приходилось ежевечерне зажигать и выключать, но для этого уже не требовалось залезать на его верхушку: весь механизм был спрятан в цокольной части, откуда пламя поднималось к светильне (так же, как это делается в наше время при зажигании олимпийского огня). К концу века, когда благодаря новоизобретенной газокалильной сетке яркость газового светильника возросла почти втрое, такие фонари были установлены на Тверской, вдоль наиболее оживленной части Бульварного кольца и на центральных набережных. Вдоль бульваров были устроены резервуары, куда дважды в неделю по резиновому шлангу («кишке») перекачивали сжиженный газ из особых фургонов. Таким же образом перекачивали газ и в резервуары жилых домов с газовым освещением: «В цоколе с наружной стороны здания находился клапан, к нему привозили на паре лошадей длинный железный цилиндр с газом, привертывали к клапану резиновый рукав и пускали газ. Он проходил по трубам в большие резервуары, помещавшиеся внутри зданий. При таком примитивном способе перекачки много газа улетучивалось наружу и на большом пространстве сильно пахло газом. Публика, зажимая носы, обходила на почтительном расстоянии эти пахучие операции» ^[89] .

88

Дурылин С. Н. В своем углу. М., 1991. С. 78.

89

Слонов И. А. Из жизни торговой Москвы. М., 1914. С. 39.

В 1856 году москвичи имели возможность впервые познакомиться с электрическим светом. В дни коронации Александра II на башнях Кремля и на Лефортовском дворце были установлены десять прожекторов — «электрических солнц», которые произвели тогда на публику огромное впечатление.

В 1883 году на Кремлевской набережной, Каменном мосту и Петровских линиях, а также рядом с храмом Христа Спасителя (это было во время коронации Александра III) появились первые электрические фонари, вокруг которых долго потом толпились любопытные. Природа электрического света простой публике была неясна, и под фонарями разгорались жаркие споры: «разбери таперича, что тут горит: огарок не огарок, кислота не кислота, и масла не видать». Обычно сходились на том, что «оно», то, что горит, «лектричество», — а «тут и тюлений жир, надо полагать, и скипидар, а больше дух от него», а может, и просто «самоварный угар», — накачивается в светильню «по проволокам» ^[90] . Появление электрического света, между прочим, дало возможность работать в вечернее время: раньше, при открытом огне, с наступлением сумерек всякие уличные работы останавливались.

90

Лейкин Н. А. Свет Яблочкова // Лейкин Н. А. Шуты гороховые. М, 1992. С. 250, 252.