Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

Около того же времени электрическое освещение стало приходить и в частные дома, и довольно долго потом оставалось сенсацией. В моду вошли «электрические балы», на которые гости приглашались специально с целью полюбоваться новинкой. Эти мероприятия создавали у участников множество сильных ощущений. Дамы долго и с содроганием вспоминали, как скверно они тогда выглядели: состав керосинового (или газового) и электрического света был слишком различен, и макияж, наложенный при керосинке, при новом освещении просто ужасал. Одна хозяйка дома оказывалась свежа, как персик, и, конечно, оставалась очень довольна своим вечером.

У мужчин на «электрическому балу» тоже находилась забава. «Когда в 1888 году известный миллионер Дервиз завел у себя дома электричество, — вспоминал В. А. Нелидов, — то развлечением для его гостей было: „пойдем свет зажигать“. Входили в темную залу, хозяин дома поворачивал кнопку. Все восхищались и удивлялись» ^[91] . Стали освещать электричеством и театры, причем поначалу случалась паника, потому что горел новый свет прихотливо и иногда неожиданно выключался. В эти моменты публика в ужасе вскакивала с мест и бежала к дверям, но тут свет вновь вспыхивал и суматоха прекращалась.

91

Нелидов В. А. Театральная Москва. М, 2002. С 9.

Недостатка в воде московское народонаселение, казалось бы, не имело. Помимо трех больших рек — Москвы, Яузы и Неглинки (последняя к началу XIX века частично уже была спрятана в подземный коллектор, а к концу века оставалась на поверхности лишь в самых верховьях, в виде нескольких позднее засыпанных прудов), в городе имелось несколько десятков ручьев и речушек и множество прудов. Но даже берега Москвы-реки, не говоря уже о прочих речках и ручьях, набережных почти не имели. Со стороны Замоскворечья выхода к воде практически не было: весь берег сплошь был застроен амбарами и складами. В других местах теснились на воде бесчисленные барки с сеном и хлебом. Возле Крымского моста располагались плоты, и мальчишки летом бегали туда купаться с некоторым риском для жизни, так как течение в этом месте было довольно сильное. «Едва-едва, бывало, выберешься из воды — ноги так и уплывают под плот», — вспоминал Н. П. Розанов ^[92] . Зато ближе к окраинам берега вольно спускались к воде и поэтично зарастали травой и плакучими ивами. На реках строили бани, заводы и мастерские, над ними возводили мостики, вносившие большое своеобразие в окраинные московские пейзажи.

92

Розанов Н. П. Воспоминания старого москвича. М, 2004. С. 44.

Возле Зачатьевского переулка существовал перевоз на другой берег Москвы-реки. Здесь же за 30–50 копеек можно было взять лодку напрокат, чем охотно и пользовались москвичи, особенно в праздничные дни, и отправлялись вплавь на Воробьевы горы. После половодья и до тех пор, пока у устья Канавы (Водоотводного канала) не устанавливали съемную летнюю Бабьегородскую плотину, река сильно мелела, ее дно кое-где даже совсем обнажалось и лишь посередине ленивым ручьем струилась вода. Эти частые мели даже породили своеобразный сезонный промысел, которым занимались в основном прибрежные жители из тех, кто не имел постоянных занятий.

Люди несведущие и плохо знавшие нрав реки, нередко попадали впросак брали лодку, а через какое-то время — р-раз! — и садились на мель. Лодка с празднично разодетой компанией, с визжащими барышнями, гитарой и самоваром принималась тихо крутиться на одном месте; гребцы тщетно пытались столкнуть ее веслами, но это обычно не помогало. Лезть в воду — означало безнадежно испортить единственный праздничный костюм. Разоблачаться при барышнях было неловко, да и холодновато — все же стояло еще не вполне лето. Вертевшиеся люди начинали отчаянно озираться по сторонам, а потом и звать на помощь. И вот тут от берега отделялась фигура, либо закутанная, как капуста, в обрывки клеенок, либо просто полуголая и притом ярко-багрового цвета (попробуй-ка, пополощись в холодной воде!) и медленно брела по реке в сторону застрявших. Подойдя вплотную, спаситель обдавал пострадавших густым духом лука и перегара («а без этого в нашем промысле нельзя!») и сипло возвещал: «Полтинник!» Запрос был безбожный; седоки принимались торговаться и обычно сговаривались на 15–20 копейках. После этого умелец наваливался на лодку, подавал ее назад, цеплял большим крюком, висевшим у него на плече на веревке, и, закинув веревку на плечо, выводил страдальцев на чистую воду, гуляющие отплывали, но довольно скоро история повторялась, и новый благодетель, привычно поторговавшись, вновь тем же способом зарабатывал свой пятиалтынный.

Однако мелководной Москва-река, как и другие городские реки, была не всегда. В пору таяния снегов она доставляла москвичам немало беспокойства как раз своей полноводностью. Наводнения бывали в Москве если и не так часто, как в Северной столице, то все же достаточно регулярно. Почти всякую Пасху уровень реки повышался и на Вербу традицией москвичей было стоять на одном из больших мостов, смотреть на проходящий лед и строить прогнозы относительно возможности очередного наводнения. Как правило, обходилось: вода в худшем случае покрывала лишь прибрежные низменности. Но иногда уровень воды оказывался достаточно высок и она заливала Замоскворечье, Дорогомилово и другие территории города, принося немалый материальный, а иной раз и человеческий ущерб. «В нынешнем году, — писал в 1856 году московский купец П. В. Медведев, — разлив Москвы-реки был до того силен, что редкие <старожилы> помнят, даже, говорят, превышал <уровень> 1807 года. Обе набережные залиты были выше решеток, у Каменного моста они даже были поломаны, Замоскворечье все было в воде, нижние этажи, подвалы, погреба и все прочее стояло в воде, во многих домах было выше аршина воды; много поломано, повредило побережью. А какая была картина наводнения — страшно поразительная. Во многих церквах прекратилось богослужение, потому что полны были воды; многие жили на крышах, чердаках, было даже так — с печей не слазили двое суток, а многие печи почти до основания поразмыло. Это было с 17-го числа (апреля) по 19-е вечер 1856 года» ^[93] . Вода в тот раз поднялась до церкви Ивана Воина на Якиманке.

93

Медведев П. В. Дневник // Московский архив. Вып. 2. М, 2000. С. 29–30.

С конца XVIII века в Москве, как и в Петербурге, существовала традиция отмечать уровень наиболее сильных наводнений. Для этой цели была выбрана одна из башен Новодевичьего монастыря, и там остались отметки после наводнений 1807,1828 и 1856 годов — более чем на двухметровой высоте. Делались отметки и на церкви Троицы в Лужниках. Они находились на высоте в сажень от земли (2,14 метра).

И все же при таком сравнительном изобилии воды в Москве качество ее было очень низким. Глинистая московская почва оставляла в воде мутную взвесь, а промышленные стоки и вываливаемый на берега и в воду мусор являлись постоянными источниками заразы, особенно в весеннее и осеннее время, когда дожди смывали в реки еще и уличную грязь. Колодцы приходилось рыть очень глубокие, чтобы добраться до песчаного слоя, но и это не гарантировало, что добытая влага окажется съедобной и не будет иметь неприятного запаха. Были, конечно, бедолаги, которым приходилось отстаивать и пить речную воду, но чаще и ее, и колодезную использовали лишь для хозяйственных нужд. Едва ли не единственный источник действительно чистой и пригодной для питья воды находился в Москве на Трех Горах, за Пресней, но пользоваться им могла только богатая публика. Владелец тамошнего колодца брал за свою воду абонементную годовую плату в 10 рублей на ассигнации. В общем, Москва постоянно нуждалась в питьевой воде. После все той же великой чумы 1771 года, распространение которой не в последнюю очередь приписывали грязной воде, городские власти стали принимать меры по улучшению качества водоснабжения.

Первый водовод начали строить в 1779 году по проекту инженер-генерала Баура. В систему входили знаменитый Ростокинский акведук, до сих пор являющийся одним из шедевров московской промышленной архитектуры, и несколько водозаборных бассейнов, один из которых находился на Трубе, в самом начале подъема в гору на Рождественский бульвар. Строили долго: первая вода пришла в Москву только в 1804 году.

Это была вода из знаменитых мытищинских Громовых ключей — чистая и такая вкусная, что одним из главных средств к существованию в Мытищах было потчевание (за деньги) всех проходящих и проезжающих вкуснейшим чаем. Здесь во всяком дворе стояли столики и скамейки и хозяйки наперебой зазывали к себе истомленных путников. Побывать в Мытищах и не напиться чаю — это было то же самое, что уехать из Москвы без знаменитого калача или из Тулы — без печатного пряника.

Единственным недостатком нового водоснабжения было то, что водопроводной воды на всех не хватало, и большинство горожан по-прежнему продолжали забирать воду из рек и прудов. В итоге Москва пережила две эпидемии холеры: в 1830-м, а потом в 1848 году. Память о них жила в городе очень долго.

Современник вспоминал о холере 1848 года: «Паника сделалась общей… Выходя из двора, невозможно было обойтись, чтобы не встретить нескольких покойников; по пути и там и сям видны были в домах следы смерти; ежедневно получались сведения о смерти кого-либо из родственников, соседей, знакомых или вообще известных лиц; во всех церквах были совершаемы молебствия, для которых в некоторых случаях жители нескольких приходов соединялись вместе, после чего с иконами были обходимы все дворы… Только на помощь Божию была надежда при существовавшем отчаянном положении, и вот, как помню, массы молящихся стали стекаться в церковь Николая Чудотворца в Хамовниках на поклонение прославленной тогда чудотворениями иконе Божией Матери „Споручницы грешным“. Только в августе болезнь начала стихать и осенью прекратилась совершенно» ^[94] . Ясно было, что и с водоснабжением, и с санитарией все еще далеко не благополучно.

94

Найденов Н. А. Воспоминания о виденном, слышанном и испытанном. М, 2007. С. 90.

В конце 1840-х годов московская водопроводная система была усовершенствована инженером бароном А. И. Дельвигом (племянником известного поэта). Теперь в систему водоснабжения входили Мытищинская и Алексеевская водокачки, а также водокачки в Преображенском, Андреевском и на Ходынском поле. Два водоема было устроено в Сухаревой башне. На Лубянской, Варварской и Театральной площадях, на Трубе (в другом, не том, что раньше, месте), в конце Пречистенки и в других местах появились водозаборные фонтаны (москвичи попроще называли их в женском роде: «бассейня») — всего их в городе стало 35. Отсюда основная масса москвичей и получала живительную влагу. Довольно скоро фонтаны действительно превратились из настоящих фонтанов в бассейны с кранами. К кранам были приставлены специальные надсмотрщики, основной обязанностью которых было открывать и закрывать вентиль и не допускать пустого расходования воды. Возле бассейнов почти постоянно толпилась очередь из водовозов и водоносов, которые и занимались снабжением москвичей. Набирая воду длинными черпаками, они по очереди заливали ее в свои бочки, вмещавшие в среднем 50–80 ведер. Затем бочки на колесах или на полозьях разъезжались по окрестным улицам и заезжали во дворы, где воду из них ведрами разносили по квартирам. Чтобы получать каждый день от водовоза одно ведро воды, москвичи платили в конце века 20 копеек в месяц, а если квартира была на верхнем этаже — то 25. Водовозы работали как на лошадях, так и «вручную». Прибыв во двор, водовоз брал заготовленные ведра, вынимал из расположенного в задке бочки крана втулку и наливал требуемую порцию, после чего ловко затыкал кран и относил ведра на кухню. Распространенной и злой забавой московских уличных мальчишек было, пока водовоз отсутствует, незаметно вытащить втулку и дать воде бесполезно вылиться на землю.

Кроме водовозов, существовали еще водоносы, чьи бочонки были много меньше и разносились по домам на закорках. Услугами водоносов чаще пользовались владельцы небольших домов на одну семью. Самая бедная публика набирала себе воду бесплатно непосредственно из фонтанов, для чего следовало приходить поздним вечером и выстоять довольно длинную очередь.

В барских усадьбах, пока существовало крепостное право, водоснабжением ведали дворники. Они и отправлялись поутру к «бассейням» и привозили две-три бочки воды, которой хватало как для барского потребления, так и для челяди.