Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Все на свете имеет свою историю. Есть она и у русских гостиниц. Уже Иван III в своем завещании (1504) приказывал наследникам хранить созданную им по примеру монголов систему «ямов» — постоялых дворов на больших дорогах, где могли остановиться и сменить лошадей лица, следовавшие «по государеву указу» (56, 362). Позднее, со времен Петра Великого, такого рода заведения именовались «почтовыми станциями».

Городским гостиницам как таковым предшествовали монастырские гостиницы для паломников, а также подворья,принадлежавшие государю, боярам, монастырям, купеческим семьям и корпорациям. На подворье останавливались его хозяева или их порученцы во время своих приездов в этот город. Таким образом, это была своего рода «гостиница для своих». Далекие потомки подворий — многочисленные ведомственные гостиницы — и поныне рассеяны по всей России.

По мере увеличения подвижности населения России явилась потребность в общедоступных гостиницах, принадлежавших частным лицам или казне. Сначала их именовали постоялыми дворами,потом — трактирамии лишь с начала XIX века — гостиницами.

Со времен Петра государство наложило руку на доходный «гостиничный бизнес». За содержание гостиницы (под тем или иным названием — «постоялый двор», «герберг», «трактир», «вольный дом», «заезжий дом») предприниматель должен был платить акциз. При этом учитывалось, что в гостинице всегда имелся не только стол, но и богатый выбор спиртных напитков.

В царствование Александра I происходит отчетливая социальная дифференциация гостеприимных заведений. Гостиницы расположились в центре города. Ими владели купцы 1-й и 2-й гильдии. Трактиры содержали купцы победнее, а находились они на более скромных улицах. На окраинах принимали небогатых приезжих постоялые дворы.

Согласно «Положению о трактирных заведениях» (1835) трактиры лишались права содержать номера для приезжих и превращались исключительно в места для еды и питья.

Гостиницы сохраняли свои буфеты, столовые и общие комнаты для приезжих. В коридорах предписано было установить внутренний надзор для предотвращения воровства. Цены на комнаты и услуги предлагалось вывесить для сведения постояльцев на видном месте. При гостинице владельцы обязаны были устроить каретные сараи и конюшни.

Особая потребность в гостиницах была, естественно, в столице империи. В 1852 году в Петербурге принимали гостей 53 гостиницы, а в Москве — только 12.

«У ворот гостиницы губернского города NN…»

Многочисленные описания российских гостиниц дошли до нас от 30-х и 40-х годов XIX века. Это и понятно. Гостиница была для путника временным домом. Он невольно сравнивал ее убранство и порядки с тем, что он привык видеть в своем собственном доме или в гостинице за рубежом. И сравнение, конечно, было не в пользу российской гостиницы.

Пороки провинциальных гостиниц были «родовыми» и коренились в системе ценностей русской цивилизации.

Обстановка губернской гостиницы давала возможность столичному путешественнику испытать приятное чувство культурного и материального превосходства. Иронизируя над ее непритязательностью, он исполнялся самоуважения.

Наконец, провинциальная гостиница была классическим упражнением для пера. Путешествуя по России, не богатой природными и культурными достопримечательностями, путешественник описывал гостиницу с той же необходимостью и тщательностью, с какой в Париже он описал бы Оперу, а в Риме — Колизей.

Гостиница маркиза де Кюстина

Автор знаменитой книги «Россия в 1839 году» французский писатель и путешественник маркиз де Кюстин собрал своего рода коллекцию различных безобразий и нелепостей российской жизни. Одним из перлов этой коллекции стала гостиница. К этой теме он возвращается неоднократно.

Наблюдательный француз отметил не только бросающиеся в глаза внешние приметы российской гостиницы (безвкусица отделки, отсутствие уюта, грязь, наконец, пресловутые клопы), но и самый дух этого гуманного по сути своей заведения — дух равнодушия и даже враждебности к человеку

Вот путешественник впервые переступил порог российской гостиницы — одной из лучших гостиниц Петербурга.

«Приехав в отель Кулона, я встретил здесь хозяина, огрубевшего, перерожденного француза. Его гостиница была в это время переполнена народом в виду предстоящих придворных торжеств по случаю бракосочетания великой княжны Марии, и он, казалось, далеко не рад был новому гостю. Это сказалось в том, как мало он уделил мне внимания. После бесконечного хождения взад и вперед и долгих переговоров мне отвели все-таки какое-то душное помещение на 2-м этаже, состоящее из прихожей, кабинета и спальной. Нигде на окнах не было ни портьер, ни штор, ни жалюзи, и это — при солнце, которое здесь теперь в течение чуть ли не 22-х часов в сутки не сходит с горизонта и косые лучи которого достигают отдаленнейших углов комнаты. Воздух комнаты был насыщен каким-то странным запахом гипса, извести и пыли, смешанным с запахом мускуса» (92, 61).

Утомленный дорогой Кюстин прилег на диван и мгновенно, но ненадолго уснул. Проснувшись, он заметил, что диван кишит клопами, которые уже добрались и до его одежды. Охваченный ужасом и негодованием путешественник потребовал хозяина гостиницы. Тот со смехом сообщил ему, что во всем Петербурге нет гостиниц без клопов, посоветовал привыкнуть к этому неудобству и удалился. Предоставленный самому себе, Кюстин при помощи сметливого слуги удалил из комнаты всю мебель, оставив лишь железную кровать, ножки которой велел поставить в чашки с водой.

Обеспечив себе таким образом некоторую защиту от клопов, он пополнил свой журнал следующим наблюдением.

«Гостиницы в Петербурге похожи на караван-сараи. Как только вы в них устроились, вы предоставлены исключительно самому себе, и если у вас нет своего лакея, вы остаетесь без всяких услуг» (92, 62).

Возмущенный Кюстин ищет новых и новых проклятий для своей злополучной гостиницы, называет ее «каменной пустыней» и, наконец, с удовольствием покидает «этот “великолепный” отель, походивший по внешности на дворец, а внутри оказавшийся позолоченной, обитой бархатом и шелком конюшней» (92, 62).

В дальнейших своих очерках он не раз возвращается к теме гостиницы, которая вырастает до своего рода символа России.

«Хотя русские и гордятся своей роскошью и богатством, однако во всем Петербурге иностранец не может найти ни одной сколько-нибудь сносной гостиницы. Вельможи, приезжающие из внутренних губерний в столицу, привозят с собой многочисленную челядь. Она является лишним признаком богатства, так как люди здесь — собственность их господина. Эти слуги в отсутствие своих господ валяются на диванах и наполняют их насекомыми; в несколько дней все помещение безнадежно заражено, и невозможность зимой проветривать комнаты делает это зло вечным» (92, 72).

«Безобразно грязные номера гостиниц, — и это сказочное, великолепное строение! (Адмиралтейство. — Н. Б.) Таков Петербург. Таковы резкие контрасты, встречающиеся здесь на каждом шагу. Европа и Азия тесно переплетаются в этом городе друг с другом» (92, 73).

* * *

Года через три-четыре после приезда Кюстина Петербург обрел, наконец, гостиницу европейского уровня. Свидетельством этого служит запись в дневнике барона М. А. Корфа от 8 ноября 1843 года: «Петербург, столь бедный гостиницами вроде европейских, и в котором эта часть еще в совершенном младенчестве, украсился нынче впервые заведением такого рода, напоминающим заграничные отели. Это “Hotel de Darmstadt” в доме Демидова на углу Невского проспекта и Садовой. Дом и двор содержатся удивительно чисто, лестницы освещены газом, словом, если эта гостиница подержится так, как теперь открыта, то будет совершенно образцовою в Петербурге» (87, 344).