Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Выше всего он ценил верность голосу своего сердца. «Внемлите себе, братия», — учил он своих иноков. «Слушайте голос своего сердца…» В этом — весь Сергий, все его бесхитростное учение.

Благодаря множеству случайностей, которые можно назвать и Божьим промыслом, эта верность голосу сердца привела его не в темницу или на русскую Голгофу, а к вершинам мирской славы и почета, которые, впрочем, не много значили для него. Он твердо и спокойно шел по жизни, никому не завидуя и никого не осуждая. И в итоге стал золотой легендой России.

Палитра заката

Во все времена редко встречались люди с таким потенциалом внутренней свободы, каким обладал преподобный Сергий. Во всю свою жизнь я встречал только одного человека, который жил с такой же абсолютной верностью себе, с какой жил и святой Сергий. (Разумеется, речь идет только о сходстве одной черты характера и ни о чем более.)

Был он человек незаметный, не стяжавший ни славы, ни почестей. Звали его Вячеслав Клименков. Но суть, конечно, не в имени, а в том, что он был,жил среди нас и одним своим присутствием оживлял однообразный ландшафт повседневности.

Увы, всего лишь был,поскольку не так давно мы проводили его к последнему приюту под старыми кленами Пятницкого кладбища.

Его внезапная кончина больно ударила по нервам всех, кто знал этого необычного человека. Он всегда был искренен, и потому говорить о нем можно только абсолютно искренне, без фальши и умолчаний казенных некрологов.

Прежде всего это был художник — и по натуре, и по семейному ремеслу. Все помнят его великолепные фотографии, для которых он находил редкий ракурс и необычную точку зрения. Однако, будучи от природы несколько ленив, он рисовал мало и неохотно. Его картины — скорее свидетельство тяги к живописи, к творческому восприятию мира, нежели достижения профессионального художника. При этом он все же писал одну уникальную и, безусловно, талантливую картину: свою собственную жизнь.

Коренной москвич, искусствовед с университетским дипломом, он тяготился Москвой с ее паутиной обязанностей и суетой самоутверждения. Большую часть времени он проводил на Соловках.

Образ его жизни здесь был несколько неопределенный. По большей части он выполнял самые различные работы — от художника до водолаза — в Товариществе Северного мореходства, с основателями которого был связан давними дружескими отношениями. Но при этом он всегда готов был прийти на помощь своим многочисленным знакомым соловчанам. Он перебирал автомобили, писал вывески, ремонтировал катер, а однажды вытащил утонувший в торфяном озере трактор. О его разнообразных талантах ходили легенды.

Последнее время он был матросом на каком-то местном судне, где кроме него был только один член команды — капитан. Судно ходило от Соловков до Кеми и обратно, и он был совершенно счастлив, забрасывая канат на причал, копаясь в старом дизеле или любуясь феерическим закатом над Белым морем.

Глядя на него, соловецкие обыватели пожимали плечами и крутили пальцем у виска. А он просто жил, как хотел: на краю моря, среди простых людей и простых вещей, в мире с собой и окружающими.

Это был человек необыкновенно надежный. Он мог быть до неприличия необязателен в мелочах, даже в денежных долгах, о которых он умел как-то органично забывать, — но он был надежен как скала в том высшем смысле, где, собственно, и начинается настоящий спрос с человека. Думаю, что все, кто близко знал его, могли повторить простую и строгую формулу: «С ним я бы пошел в разведку…»

Больше всего на свете он любил дарить подарки и устраивать праздник для своих друзей или для тех, кого он по неискоренимой склонности к мифологизации реальности считал таковыми. На эти цели он радостно и стремительно тратил свои редкие гонорары.

Он, не задумываясь, готов был отдать ближнему последнюю рубашку. Но даже лучшие из нас делают это только после некоторого размышления.

«Время слуг своих поставляет», — говорили в древней Руси. Он был гордым человеком и не хотел быть в услужении у времени. За эту гордость он платил свою цену. Его обманывали, оскорбляли, обносили чашей на пиру. Даже для друзей всегда было загадкой, чем он, собственно, живет. Глядя на него, вспоминалась притча Спасителя о птицах небесных.

Родись он в другие времена, из него мог бы выйти строгий аскет, собеседник ангелов, ученик святых. Он мог бы найти себя в рамках той великой традиции, которая сводит все числители к единому знаменателю. Но век не выбирают. И потому, подобно многим людям своего уклада, он не ходил, а захаживал в храм. Как в силу своей принадлежности к атеистическому поколенью, так и по свойству беспокойной души художника, он не искал покоя за стенами монастыря.

Созданный из остатков той глины, из которой Бог создавал своих святых, он предчувствовал свой уход. И скончался во сне, словно и правда ушел куда-то по срочному вызову, оставив нам заботу о своей бренной оболочке.

Он ушел так же внезапно и необъяснимо, как и другой соловецкий романтик, его близкий друг и учитель Сергей Морозов. Вероятно, в этом есть какая-то закономерность. Можно сказать, что Соловки отравили их обоих змеиным ядом своего безвременья. А можно сказать — спасли, дали годы и годы душевного покоя и радости жизни.

С уходом таких людей возникает тоскливая пустота, заполнить которую невозможно. Нам остается только вспоминать о нем и надеяться, что там, где сойдутся все пути, мы еще увидимся и поговорим о свойствах дизельных двигателей или о палитре заката на Соловках…

Истертая монета

История Радонежа напоминает старинную монету, на которой от долгого употребления почти стерлась надпись и расплылся чеканный профиль правителя. И все же очевидно одно: это селение отмечено особой метой. Здесь жили герои, мученики и святые.

Село Радонежское упоминается уже в духовной грамоте Ивана Калиты. «Собиратель земли Русской» завещал его своей второй жене княгине Ульяне. После ее кончины (не позже 1374 года) село с округой перешло во владение серпуховского князя Владимира Храброго. Согласно завещанию куликовского героя, первым радонежским удельным князем стал его пятый сын Андрей. «А благословил есмь сына, князя Андрея, дал есмь ему Радонеж с тамгою и с мыты» (56, 46). Сбор «тамги» (торговой пошлины) указывает на хозяйственное значение Радонежа, а сбор «мыта» (пошлины с провозимых транзитом товаров) — на его важную роль в тогдашней дорожной системе.

Князь Андрей стал править в Радонеже после кончины отца в 1410 году и скончался в 1425 году. Полагают, что именно он выстроил в Радонеже крепость — «град». Тогда и возникло двойное название — «городок Радонеж».

Серпуховские князья, владельцы этих мест, были люди особого закала. Их родовые черты — доблесть и благочестие. Они высоко чтили преподобного Сергия Радонежского, способствовали его прославлению как нового святого (189, 58). Примечательно, что белый камень для строительства Троицкого собора над гробом преподобного Сергия Радонежского добывали в мячковских каменоломнях, во владениях серпуховских князей (81, 17).

Многолюдный серпуховской княжеский дом был почти полностью уничтожен эпидемией чумы, свирепствовавшей на Руси в 1420-е годы. Жертвой «черной смерти» стал и радонежский князь Андрей. Под 6934 (1425/26) годом летопись сообщает: «Мор бысть велик во Пскове, и в Новегороде Великом, и в Торжьку, и во Твери, и на Волоку, и в Дмитрове, и на Москве, и въ всех градех русских и селах. Toe же осени (1425 года. — Н. Б.)преставися князь Андрей Володимеровичь и князь Семен Володимеровичь, нареченный в черньцех Сава, а положен у Троицы в Сергиеве монастыре. Toe же осени князь Ярослав Володимерович преставися, а положен в Архангеле на Москве» (141, 184).