Повседневная жизнь советских писателей. 1930— 1950-е годы
Шрифт:
Затем Д. Хайт прочитал свой рассказ «Гость», который аудитория восприняла благоприятно. Но когда литератор перешел к ответам на поступившие записки, он опять начал неудачно шутить. Например, отвечая на вопрос о том, можно ли любить сразу двоих, он сказал: «Бывает, что любят сразу и восемнадцать». Автор явно не понял, что он выбрал в общении с аудиторией оскорбляющий ее тон. Из зала стали приходить записки: «Просьба перейти к основной теме лекции и оставить неинтересные остроты», «Неужели ваши произведения такая же халтура?», «Сколько номеров „Крокодила“ Вы прочли, прежде чем прийти к нам?», «Как Вам не стыдно, Вы писатель, анекдоты Ваши с „бородой“», «Уже поздно. Была безрадостна любовь, разлука с Вами будет без печали». А один из авторов записок написал целое нравоучение, впрочем, вполне справедливое: «Интересно, на какую аудиторию Вы рассчитывали в своем вступительном слове. Вы любите Пушкина. Вспомните, что „всякая острота, повторенная дважды, превращается в глупость“, а Ваши остроты избиты до пошлости и неприятны
536
Записки из зала, поданные во время выступления Д. Хайта в Горном институте // Там же. Л. 9.
Помимо низкого уровня выступления в этой истории имелся еще один малоприятный для Хайта момент. Дело в том, что он выступал на литературном вечере без путевки Бюро пропаганды Союза писателей. Литератор использовал старые удостоверения и бланки организации, явился в институт самостоятельно и заключил с председателем профкома института соглашение о проведении вечера. Причем доверчивое институтское руководство согласилось уплатить писателю за вечер 650 рублей, в то время как самая высокая ставка за выступления известных писателей составляла в то время в Бюро пропаганды 260 рублей.
После рассмотрения этого эпизода на заседании Президиума ССП было принято решение исключить Д. Хайта из организации на 1 год «за дискредитацию высокого звания члена Союза Советских Писателей» с правом подать заявление о вступлении в ССП, если за этот год он своим трудом заслужит это право. Бюро литературных выступлений было поручено организовать вечер в Горном институте [537] .
Вся семья на одной кровати
537
Протокол № 14/а заседания Президиума ССП СССР от 15 декабря 1944 г. // Там же. Л. 2–3.
Положение с жильем в военный период катастрофически ухудшилось. Часть домов была разрушена, в других невозможно было жить, оттого что они не имели центрального отопления или находились в аварийном состоянии. О частичном разрушении дома по Лаврушинскому переулку 14 сентября 1941 года Б. Пастернак писал О. Фрейденберг: «В одну из ночей, как раз в мое дежурство, в наш дом попали две фугасные бомбы… Разрушено пять квартир в одном из подъездов и половина надворного флигеля» [538] .
538
Борис Пастернак — Ольга Фрейденберг. Письма и воспоминания / Публикация, сост. и примеч. Е. В. Пастернак, Е. Б. Пастернак, Н. В. Братинской //Дружба народов. 1988. № 8. С. 259.
В Доме Герцена (Тверской бульвар, 25), принадлежащем ССП, два года не работало центральное отопление. Союз писателей обратился за помощью к начальнику МПОВО Советского района Москвы Шелепину с просьбой выделить бригаду по ремонту центрального отопления, крыши, перекрытия и дымоходов [539] . В доме протекала крыша, и во время дождя заливало верхний этаж, в одной квартире прогнили балки, что грозило обвалом, грубы и дымоходы были попорчены во время бомбежек.
539
Письмо заместителю секретаря Президиума Союза советских писателей начальнику МПОВО Советского района тов. Шелепину // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15.Д. 649. Л. 70.
Не миновали писательские семьи и многочисленные «уплотнения» квартир, которые порой граничили с произволом. На допускаемые чиновниками бесчинства особенно остро реагировали фронтовики. В декабре 1941 года в Правление ССП поступило письмо от С. Липкина: «Приехав из Кронштадта, я увидел свою семью, проживающей на одной кровати.
Воспользовавшись тем, что я с первых дней Отечественной войны нахожусь на фронте, мою жену и детей лишили жилплощади.
Я требую:
1. Предоставить моей семье жилплощадь.
2. Наказать виновных сотворенной подлости» [540] .
Подобные явления имели место не только в начале войны. Например, Н. Афиногенов-Степной с семьей (женой и дочерью) с 1932 года проживал в доме № 8/10 по Коровьевскому переулку, где имел комнату площадью 20 квадратных метров. В начале войны его семья была эвакуирована, а сам писатель остался в столице и аккуратно оплачивал жилье. В сентябре 1943 года он тяжело заболел и был подвергнут принудительному лечению в 1-й Московской загородной психиатрической больнице. В то время как литератор находился на лечении, принадлежащая ему комната по ордеру Мосжилотдела была заселена другими жильцами. В результате Афиногенов-Степной
вместе с вернувшейся из эвакуации семьей оказался без крыши над головой [541] .540
Письмо С. Липкина в Правление ССП // Там же. Д. 566. Л. 10.
541
Письмо Председателю Московского Совета депутатов трудящихся В. П. Пронину от председателя Правления ССП СССР Н. Тихонова // Там же. Д. 694. Л. 6.
В похожей ситуации оказался и А. Гатов: «Мой быт после возвращения в Москву в 1944 году был очень трудным. Ловкие жулики въехали во время войны в мою квартиру, и мне предстояло остаться на улице. Квартирные суды были в то время рядовым явлением, мне они стоили здоровья. И это в квартире Уткина в Лаврушинском переулке я писал на его большом „Континентале“ разные письма в суды руками, дрожащими от усталости и волнения» [542] .
Были случаи, когда писательские квартиры «уплотнялись» другими писателями. Б. Лавренев был вызван на работу в Москву наркомом ВМФ и поселился в гостинице «Москва». Однако в декабре 1942 года последовало распоряжение Моссовета о выселении из гостиницы всех постоянно в ней проживающих. К тому времени к писателю уже приехала семья, и он обратился за помощью к А Щербакову. По распоряжению сверху поселили его в пустующую квартиру Годинера в Лаврушинском переулке, семья которого находилась в эвакуации. Жизнь в квартире пошла кувырком в 1943 году, после возвращения из эвакуации хозяйки квартиры с шестилетней дочерью. Тут же начались скандалы: в первый же день был сорван телефон. Б. Лавренев писал: «Ругань и крик перешли все пределы. Выяснилось, что хозяйка квартиры имеет давнюю репутацию неслыханной хулиганки и психопатки» [543] .
542
Гатов А.Мой друг Уткин / В ногу с тревожным веком. Воспоминания об Иосифе Уткине. М., 1971. С. 111.
543
Письмо писателя Б. Лавренева К. Е. Ворошилову / Советская повседневность и массовое сознание. 1939–1945 / Сост. А. Я. Лившин, И. Б. Орлов. М., 2003. С. 285.
Писатель вновь просит А. Щербакова оказать содействие в выдаче квартиры. Заведующий жилотделом пообещал «приискать комбинацию». Через два месяца выяснилось, что «„комбинация“ пока не вытанцовывается». Затем Б. Лавренев написал И. Сталину, и через час после того, как письмо было опущено в кремлевский ящик, писателю позвонили. Но квартирная эпопея на этом не закончилась, так как документацию, связанную с делом литератора, теряли, потом находили, а вот квартиру найти так и не смогли.
Между тем жизнь писателя и его семьи с каждым днем становилась все хуже: «Хулиганка продолжает ежедневные издевательства и скандалы. Прокуратура отказывается привлекать ее к ответственности, так как она психически ненормальна, психиатры отказываются помещать ее в больницу, так как, несмотря на установленную психическую болезнь, „она не угрожает жизни проживающих вместе с ней“. То, что я сам близок к „установленному психическому заболеванию“, никого не волнует». Лавренев практически был лишен возможности работать, из-за чего пошатнулось его материальное положение. Все это заставило писателя обратиться за помощью к К. Ворошилову. Последний, в свою очередь, направил письмо председателю исполкома Моссовета В. Пронину: «Если есть возможность помочь писателю Лавреневу, помогите. Если нет этой возможности, стало быть „на нет и суда нет“» [544] . Возможность нашлась, и 5 декабря 1944 года Лавренев благодарил Ворошилова за помощь [545] .
544
Письмо К. Ворошилова председателю исполкома Моссовета В. П. Пронину // Там же. С. 287.
545
Письмо Б. Лавренева К. Ворошилову // Там же.
Некоторые из московских квартир отдавались под нужды военных. Естественно, что за сохранность их имущества никто не отвечал, спасти его могли либо сами хозяева, если они были в городе, либо их друзья, если они узнавали о случившемся. В подобной ситуации очутился и Б. Пастернак 16 июля он написал А. Щербакову: «Моя квартира в Лаврушинском разгромлена до основания именно как бедная, на которой было написано, что она не знатная и за нее не заступятся» [546] .
546
Письмо Б. Л. Пастернака А. С Щербакову // Литературный фронт. С. 79.