Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII

Организованное таким образом городское ополчение первым своим долгом почитало участие во встрече короля, когда тот возвращался из путешествия или с войны. Ополченцы во всеоружии шли впереди, по бокам и позади Его Величества, образуя своеобразную живую изгородь, целью которой было предотвратить, в общем-то, всегда возможное покушение на царствующую особу. Вот так, в полном составе, они покидали свои кварталы только при исключительных обстоятельствах или в случае проверки – такой, о каких шла речь выше. Обычно на улицы, заслышав призывный барабанный бой, выходили лишь сторожевые роты: они осуществляли надзор за порядком на пути от своего места жительства до городских ворот и, конечно, на обратном тоже. Существовало два документа, один – 1617 г., другой – 1636-го, в которых были зафиксированы основные положения, касающиеся дисциплины в рядах ополченцев и полномочий этой великой армии. Оба устава были разработаны эшевенами и утверждены Людовиком XIII. В соответствии с ними солдатам городского ополчения вменялось в обязанность вести пристальное наблюдение и за тем, что происходило за воротами: поблизости от них и от укреплений, между ними находившихся. Они должны были расспрашивать всех, кто прибывал в город или выходил (выезжал) из него; выяснять причины их приезда или, наоборот, отъезда; сигнализировать о том, что заметили подозрительных лиц; препятствовать вывозу за пределы Парижа без надлежаще оформленных пропусков оружия, пороха и боеприпасов, регулировать движение гужевого транспорта, в изобилии скапливавшегося у ворот, наконец, в случае войны – окопавшись за крепостными стенами, отражать атаки врага.

Служба по охране столичных ворот считалась обязательной для всех горожан без исключения (даже для священников и монахов), но независимо от того, выходили ополченцы нынче в дозор или не выходили, они оставались в распоряжении своих начальников круглые сутки – как днем, так и ночью. Им далеко не всегда удавалось, вернувшись домой, насладиться вполне заслуженным отдыхом, – чаще всего им снова приходилось выходить на улицу с оружием в руках. Поскольку именно городское ополчение отвечало за порядок в городе, его участникам то и дело приходилось либо разгонять чересчур дерзко ведущих себя земляков, собиравшихся в более или менее многочисленные стаи; либо – с опасностью для собственной жизни – подавлять мятежи, прекращать драки и свары, останавливать дуэлянтов ^[51] . Кроме того, в их задачи входила проверка состояния цепей, перегораживавших улицы на случай, если начнутся народные волнения, и больших деревянных кругов-колес, или, точнее, «катушек», на которые эти цепи наматывались. Еще они приходили с инспекцией в трактиры, кабаки, доходные дома с меблированными комнатами, исследовали там регистрационные книги, выявляли подозрительных постояльцев, находивших там кров, брали их за шиворот и передавали в руки квартальных комиссаров. Естественное дополнение к ночному дозору, городское ополчение таким образом помогало государственным службам очистить столицу от всякого сброда и, благодаря настойчивой борьбе с покушающимися на спокойствие Парижа ворами и бродягами, пусть даже и притаившимися до поры до времени в своих логовах, могло неустанно пополнять население застенков Шатле.

51

Жан де Ланнель в «Сатирическом романе» (1624, с. 82-83) рассказывает о том, как однажды ночью, когда его герой, Эннемидор, ввязался на ночной парижской улице в закончившуюся битвой ссору с неким знатным сеньором, на шум прибежали человек тридцать-сорок (это были представители городского ополчения), и как они затем пустились преследовать участников этого поединка.

Многие глупцы и вертопрахи, встречая отряды городского ополчения на улицах столицы, откровенно подтрунивали, а то и издевались над этими людьми: где им было понять достоинства, оценить гражданскую доблесть и бескорыстие солдат, верно служивших своему городу и не получавших ни единого су ^[52] . Сатирики представляли их в виде сборища фанфаронов, которым только бы пострелять вдоволь, которым ничего не стоит, сколько бы раз ни вышли на улицу, усеять свой путь трупами фланеров и зевак, виновных лишь в том, что глазеют на то, как они маршируют, а сами готовы уносить ноги, едва почуяв малейшую опасность. Дворяне видели в ополченцах орду оборванцев. Полки Его Величества отказывались во время официальных церемоний уступить им место. Товарищи по ремеслу, узнав в ставших сержантами и капралами и теперь гордо восседающих в седле главах участков и сенкантенье – одетых в воскресные камзолы, с туго перепоясанным толстым пузом, с мушкетом на перевязи и в напяленной на голову шляпе с султаном из перьев, бывших приятелей из соседней лавки или мастерской, осыпали их градом насмешек и, в свою очередь, отворачивались от этих, как им казалось, опереточных вояк.

52

Отметим заодно, что купеческий старшина, эшевены, члены городского совета, квартальные надзиратели, сенкантенье и главы городских участков, пользуясь серьезными привилегиями, также не получали никаких должностных окладов; исключение составляли лишь с трудом возмещавшие их расходы на представительство так называемые «вознаграждения». И тем не менее «глас народа» обвинял их в том, что они используют служебное положение, «дабы обделывать свои делишки», а в частности, купеческого старшину и эшевенов в том, что они прикарманивают налоги, полученные от мелких служащих, ими же и назначаемых на должность (а кроме того, разносчиков сена и угля, gagne-deniers, jures-racleures и так далее), да и в том, что они устраивают махинации с рентой и спекулируют городским имуществом. Кудахтанье роженицы, 1622; Восстановление роженицы, 1622 (Le Caquet de l'Accouchee, Le Relevement de l'Accouchee)

Однако и Людовик XIII, и кардинал Ришелье отнюдь не разделяли взглядов этих насмешников. Напротив, они со страстным вниманием следили за деятельностью городского ополчения. Они знали, что шестнадцать его полков образуют достаточно грозную армию из тридцати тысяч вооруженных солдат ^[53] и что эта армия, находящаяся целиком во власти эшевенов, то есть буржуазии – постоянно кипящего котла республиканских настроений ^[54] , представляет собой вечную опасность для короны, еще возрастающую в периоды народных волнений, сотрясающих королевство. Они не отрицали пользы от городского ополчения, они с видимой невооруженным глазом благодарностью принимали его службу, но они при этом, втайне от других, сохраняли по отношению к нему некую подозрительность.

53

Если верить небольшой по объему книжечке, выпущенной в 1615 г. под названием «Привилегии, данные королем буржуа города Парижа, пользующихся милостью короля за их службу Его Величеству», купеческий старшина столицы мог одновременно поднять по тревоге армию в двести тысяч человек. Однако это все-таки кажется преувеличением.

54

Особенно характерных для протестантских кругов этой буржуазии.

Впрочем, монархия и буржуазия были втянуты в глухую борьбу уже давно, но на деле эта борьба ставила себе целью не лишить последнюю огромных привилегий, а только уменьшить ее могущество, в излишней степени, как полагали правители, опирающееся на мушкеты, копья и алебарды. Борьба эта продолжалась и при Людовике XIII, но теперь цель стала иной: нарушить спаянность, монолитность буржуазии, оторвать от общей массы верхушку, так сказать главарей, чересчур высоко взлетевших на государственной службе по ступеням социальной лестницы, дворянство мантии, которое следовало во что бы то ни стало привязать к трону, чтобы именно ему непосредственно подчинялось гражданское и военное руководство. И король ловко и умело вел за это сражение. Для начала он провел своего рода демаркационную линию между этим самым дворянством мантии и крупными торговцами и промышленниками. Первые отныне становились для него королевскими служащими, вторые, вероятно, вполне достойные уважения, все-таки особами низшего сорта, которым следовало соблюдать установленную государем субординацию. Монарх рассчитывал навязать им эту субординацию при посредстве выборов эшевенов. И вскоре вмешался в этот процесс – не просто своим присутствием, но и буквально вынудив выбрать купеческих старшин среди высших чиновников верховных судов, чья безусловная преданность трону была хорошо ему известна.

Чем дальше, тем более дерзко и рискованно вел себя король. Зная, что избирательная коллегия предпочитает назначать на эшевенские должности торговцев, а не королевских служащих, он потребовал, чтобы места были поделены поровну между теми и другими. Коллегия, посовещавшись втихаря, все-таки нашла в себе силы сопротивляться вмешательству Людовика, представлявшемуся ей насилием над принятыми правилами, недопустимым при ведении общественных дел.

В 1635 г. на два свободных места эшевенов претендовали три кандидата: два купца и один королевский служащий. Один из торговцев был избран большинством голосов, другой получил столько же, сколько и королевский ставленник. Обратились с просьбой разрешить затруднение к Людовику XIII. А он даже и не подумал отдать приказ назначить новые выборы: он просто без малейших колебаний исключил купца из избирательного списка. Правда, чтобы избежать неизбежного в таком случае возмущения выборщиков его авторитарным поступком, он – вопреки закону – повелел в виде исключения сохранить за неудавшимся эшевеном право баллотироваться на ближайших выборах.

В 1641 г. возникли новые трудности. Королю хотелось сохранить должность эшевена Ратуши за одним из своих людей, чей срок действия мандата подходил к концу. Когда горожане восстали против такого самоуправства, справедливо показавшегося им беззаконным, Людовик не стал настаивать на своем. А потом подошли выборы. Избирательная коллегия приняла решение удалить из Ратуши протеже Его Величества и оставила в списке двух торговцев. Но когда результаты были переданы на утверждение королю, тот ответил на это нарушение дисциплины просто: превысил собственные полномочия и заменил одного из выбранных купцов одним из своих людей, потерпевших поражение.

Так и получилось, что независимости у выборной системы становилось все меньше и меньше, так и получилось, что с точки зрения общества выборы перестали выражать волю народа. Мало-помалу в результате активной деятельности подобного плана Людовику XIII удалось внести раздоры и смуту в буржуазную среду, но не удалось окончательно ликвидировать ее солидарность, уж слишком явно служащие короля во всем его поддерживали. И только после того, как сделали покупными должности в городских судах, а заодно и квартальных надзирателей (ордонанс от октября 1633 г.), которые – все! – до тех пор были выборными, можно было считать разрушительную акцию полностью состоявшейся. Отныне и главы участков, и сенкантенье утратили доверие избирателей: а как доверять кому-то, если всех покупают?

Но Людовику XIII и этого показалось мало. Добившись разделения буржуазии на отдельные, не связанные больше между собой тесными узами группы, все в том же 1635 г., когда, как мы видели, он урезал избирательные свободы, король сделал робкую попытку разоружить городское ополчение. Когда ночная стража из ополченцев, стоявшая у ворот, напала на гвардейцев кардинала Ришелье, которые пытались войти в Париж, не имея пропусков и пытаясь применить силу, Людовик приказал, чтобы караульные впредь выходили на дежурство без копий и мушкетов. Ополченцы подняли страшный шум и отказались сложить оружие. Но король еще нуждался в них и потому вынужден был сделать вид, что не заметил непослушания.

Тем не менее, несмотря ни на какие усилия короля, буржуазия не ощущала урона, нанесенного ее могуществу. Битва между нею и монаршей властью велась как будто без насилия. С обеих сторон сияли дружелюбные улыбки. Король вовсе не хотел способствовать отчуждению от трона класса, в деньгах которого нуждался и который, по существу, трудился на все королевство. В его намерения входило лишь устранить буржуазию с политической арены, где действия ее хорошо организованных сил могли бы повредить ему. Потому он воздавал ей почести не реже, чем пугал, и с чувством глубокого удовлетворения принимал клятвы верности, выслушивал торжественные речи, улыбался комплиментам. Эшевенам вместе с их кортежем из городских служащих, шести купеческим гильдиям, квартиньерам, сенкантенье, главам участков и квартальным делегациям торговцев и ремесленников обычно отводились завидные места во время любых публичных церемоний, а в Лувре их всегда ожидал радушный прием.

Людовик XIII, со своей стороны, тоже порой наведывался в Ратушу. Он приходил туда в Иванов день, чтобы разжечь ритуальный костер на Гревской площади, а после этого чисто символического жеста созерцал из окон огромного здания огни фейерверков, которые расцвечивали воздух в непосредственной близости от костра чуть позже. Но, слишком занятый государственными делами, поездками, войнами, он все-таки не мог из года в год поддерживать и возобновлять прямые контакты с буржуазией.

А между тем праздничные фейерверки, по существу, были единственным развлечением, которое эшевены могли предложить простому народу. Ратуша была местом работы, отнюдь не развлечений. Там не ставили себе задачей получать или организовывать для кого-то удовольствия, да и материальной базы для этого не было никакой. Даже на масленицу, когда столица, забыв обо всем, неделю ликовала, деятельность сотрудников Ратуши не только не притормаживалась, а наоборот, становилась еще более активной, потому что в этот период резко, практически вдвое, возрастало потребление продуктов и спиртных напитков. В последний день карнавала, перед самым началом поста, двери в Большой дом оставались запертыми, словно господа градоначальники, люди суровые, осуждали возможные излишества, которые несет с собой праздник, посвященный Момусу и Силену.