Повседневная жизнь в Венеции во времена Гольдони
Шрифт:
Путешественнику также предлагается посетить вызывавший восхищение у всех иностранцев старинный сад Брольо ( Broglio); в этом расположенном у подножия дворца саду ежедневно собирались нобили, чтобы до начала заседаний советов обсудить свои дела. Путеводитель советует зайти в лавки Монетного двора ( Zecca), в XVI в. дополнившего «архитектурно-политический» комплекс Сан-Марко, расхваливает «двор, окруженный двадцатью пятью лавками и мастерскими, где работают мастера по металлу и чеканят монету». О библиотеке, построенной на месте «зверинца, где содержались хищные звери», то есть на месте прежнего личного зоопарка дожей, а также судоверфи и хлебных складов, путеводитель пишет не иначе как о «храме-хранилище» творений великих умов, трудившихся во славу Венеции, что, несомненно, доказывает интеллектуальное превосходство Республики. О колокольне сообщается следующее: «сооружение высотой в 330 футов», которое, по словам путешественников, превосходит своим величием и высотой башни в Болонье, Вене или Ардженте. Колокольня символизирует абсолютное господство Венеции над своими итальянскими и европейскими конкурентами. Господство это имеет под собой твердый фундамент, хотя, как уточняет путеводитель, город и стоит на болотистой почве.
Среди зданий, расположенных вокруг площади Сан-Марко (именуемой также Большой площадью), этого «огромного четырехугольника, имеющего 280 шагов в длину и 110 в ширину» [46] , путеводитель
46
175 м в длину и от 56 до 82 м в ширину.
Большинство венецианцев уже успели позабыть, что город их, по сути, начинался с сестьере Кастелло, а первый епископский дворец был построен на островке Оливоло. Зато все прекрасно знают, что именно в Кастелло находится Арсенал, средоточие военной и экономической мощи Венеции, строительство которого, как полагают, началось в XII в., а точнее, в 1104 г., во время правления дожа Оделафо Фальери. Путеводитель называет Арсенал «городом в городе»: там, словно в огромном муравейнике, снуют две тысячи ремесленников, изготовляющих порох и оружие и строящих и ремонтирующих корабли; среди них имеются строители, плетенщики канатов, изготовители парусов, конопатчики. Собственно, рассказ о сестьере Кастелло сводится к пространному и напыщенному описанию Арсенала: это неприступная крепость, на каждом углу которой высятся дозорные башни, где постоянно сменяются часовые, дабы крепостной гарнизон в любую минуту мог выступить на «защиту не только всех территорий Республики, но и всех государств Италии и даже всего христианского мира». Крепость эта вдобавок весьма велика и имеет от двух до трех миль в окружности, тогда как, если верить хронистам, окружность города равна всего семи или восьми милям. Арсенал, по выражению Дольони, является «поистине своим, особым миром». Подробно описано внутреннее устройство Арсенала, хотя вход туда простым чужестранцам заказан: желающим побывать на его территории необходимо получить специальное разрешение инквизиции и уплатить пошлину, сумма которой потом будет поделена между четырьмя состоящими при Арсенале «писцами», теми, кто в начале рабочего дня отмечает входящих на его территорию работников, а в конце ведет учет выходящим. [47]
47
De lArsenal de Venise, 1778, AMAE, M. et D, F. D., Venise, 36, n° 21, f° 120 v.; P. Preto. I servizi segreti di Venezia, mito e realt`a. Milan, II Saggiatore, 1994, p. 62.
В Арсенале действительно есть что посмотреть: причалы, где стоят корабли, крытые доки, огромные ангары с крышей в виде буквы «V», где трудятся корабелы, кузницы и литейные мастерские, где изготовляют пушки, ядра и мортиры, красу и гордость оружейных залов; там же стоит и «Буцентавр», огромная двухпалубная галера, на которой каждый год во время праздника Вознесения дож выходит в воды залива, где происходит церемония символического обручения дожа с морем.
В сестьере Сан-Поло внимание путешественника привлекает прежде всего Риальто. Составитель «Чужестранца» описывает не столько лавки и рынок, сколько Немецкое подворье (Фондако Тедеско), но описание и подворья, и моста перегружено техническими подробностями и деталями: характер покрытия, направление и интенсивность движения транспортных средств. Подворье — это «весьма обширная конструкция с просторным двором в центре, окруженным аркадами и колоннадами и имеющим пятьсот двенадцать футов в периметре; двадцать две лавки и две сотни торговых прилавков», расположившихся вокруг двора, свидетельствовали о размахе ведущейся Республикой торговли. Читая описание моста, сразу понимаешь, что речь, несомненно, идет о каменном мосте, сооруженном в 1588 г. на месте деревянного, сгоревшего в 1514 г. Путешественнику предлагается восхищаться белизной мраморного покрытия моста, его единственным пролетом, радиус которого равен двадцати двум футам (около 13,5 м), и трем идущим параллельно улицам, застроенным лавками со свинцовыми крышами. Эти сведения почти в неизмененном виде встречаются во всех описаниях Венеции, в том числе и у Гольдони.
Венеция, какой ее видят «Чужестранец» и чужестранцы, — это идеальный город. Рассказывать о Венеции означает рассказывать историю города. Однако когда приходит время перейти от исторического повествования о городских достопримечательностях к эстетическим оценкам, тональность рассказа постепенно меняется. Говоря о приходах, «Чужестранец» настоятельно рекомендует осмотреть прежде всего живописные и скульптурные богатства венецианских церквей. Рассказывая о семи скуоле гранди (старших школах) — Ла Шарите, Сан-Джиованни Эванджелиста, Санта-Мария ди Вальверде, или Мизерикордиа, Сан-Марко, Сан-Теодоро, Сан-Рокко и Санта-Мария деи Кармини, — светских братствах, занимающихся общественной, благотворительной и культурной деятельностью и управляемых и финансируемых главным образом крупными ремесленными корпорациями, он перечисляет собранные в них в течение веков художественные ценности. Четыре приюта ( Ospedali) — Инкурабили («неизлечимые»), Дерелитти («страждущие»), или Оспедалетто («больничка»), Мендиканти («нищие») и Пьета («милосердие») — также утрачивают свое первоначальное значение заведений милосердия, открытых для приема больных, старцев, незаконнорожденных и сирот. Для путешественника приюты представляют интерес прежде всего своими публичными концертами, куда они могут пойти послушать поистине ангельские голоса девочек-пансионерок. Президент {5} бургундского парламента де Бросс, посетивший Венецию в августе 1739 г., усердно навещал приют Пьета и всякий раз восторгался юной воспитанницей «в белом платье, с букетиком цветов граната в волосах»: девушка дирижировала оркестром [48] . Восхищение, «упоительное» и «трогательное», испытывает Жан Жак Руссо, слушая сладостное пение «девушек» из приюта Мендиканти [49] , однако в отличие от де Бросса Жан Жак обеспокоен, не нанесет ли столь пленительное пение урон общественным нравам. Впрочем, чужестранцы, для которых Венеция является огромным музеем, где находят усладу все пять чувств, нередко испытывают разочарование: приблизившись к девушкам, почитаемым им за «ангелов красоты», Руссо обнаружил, что они сильно нехороши собой, кривые, с лицами, покрытыми оспинами, и весьма глупы. Но если Руссо не перенес свое разочарование на весь город, то многие чужестранцы, разочаровавшись в чем-то одном, приходили к выводу, что и сам город не заслуживает внимания.
48
Lettres d'ltalie. Les Introuvables, 1978, p. 187.
49
Руссо Ж. Ж. Исповедь. Пер. с фр. — В кн.: Руссо Ж. Ж. Избранные сочинения. Т. 3. М., 1961. С. 274–275.
«Прекрасный снаружи, но ветхий изнутри…»
Согласно расхожей метафоре, порожденной гуманистическими теориями, тесное сплетение городских сестьере и приходов, пронизанных
многочисленными нитями каналов, улочек и набережных, уподобляется божественному — а посему совершенному — устройству человеческого тела. «Вода в каналах течет по городу подобно тому, как кровь струится в венах тела человека, — пишет Франческо Сансовино в начале своего описания города, — образуя различные островки… созданные частично природою, частично руками людей; островки эти соединены между собой более чем четырьмястами пятьюдесятью мостами из камня, на которых стоят красивые здания и знаменитые дворцы, а также поистине царские храмы» [50] .50
Venezia Citt`a nobilissim`a… p. 2.
Однако ощущение божественной гармонии, испытываемое посетителями города, с конца XVII в. начинает постепенно исчезать. Превозносимые путеводителями и прочими описаниями, даже самыми краткими, дома и дворцы теряют былой славный ореол. Свое первое впечатление от Венеции Монтескье определил одним словом «мило». Впервые увидев Пьяцетту, президент де Бросс отнюдь не был изумлен и, видимо, вовсе не счел ее «великолепной». В своих «Письмах» он даже выступает против употребления слова «изумление», слышанного им из уст большинства путешественников, посетивших Венецию, а напротив, утверждает, что ничего необычного этот город собой не представляет, а когда кто-нибудь пытается доказать ему обратное, он просто «умирает со смеху»:
Честно говоря, город сей нисколько меня не поразил, хотя я уже заранее приготовился изумляться. Я увидел обычный город, расположенный на берегу моря; прибытие в него со стороны Большого канала, на мой взгляд, не слишком отличается от въезда по реке в Лион или Париж [51] .
Дворец дожей напомнил ему «дурно одетого господина… коренастого, мрачного, увлеченного Средневековьем и наделенного исключительно дурным вкусом», и только внутренний дворик показался ему поистине замечательным. Дворцовые помещения «неудачно расположены, плохо содержатся и довольно мрачные». Базилика дожей (собор Святого Марка) у него восторгов не вызывает, ибо она построена «в греческом стиле, приземистая, в нее не проникает свет, и вообще строители ее отличались дурным вкусом», а «ее девять куполов более напоминают котелки, чем купола». Президент не понимает, отчего «все в восторге» от Риальто, в то время как, по его мнению, «вполне можно ограничиться заявлением, что место это довольно привлекательно. Действительно, мост имеет только один пролет; однако там, где он построен, большего моста и не требуется». Тем не менее ниже он, не меняя своего насмешливого тона, все же удостаивает мост похвалы. Упомянув про Арсенал, он замечает, что тот представляет собой всего лишь «череду огромных ангаров, набитых всяческим ржавым старьем».
51
Lettres d'Italie… vol. I, 146.
Старье и ржавчина. В своих описаниях де Бросс выглядит пристрастным, мелочным шовинистом, неспособным даже на простое любопытство, свойственное путешественнику, попавшему в чужие края. Но в своих впечатлениях он не одинок. Подобное разочарование выказывают и русские путешественники, склонные к преувеличенным восторгам и большие любители описательных штампов. Городом, имеющим «оригинальный вид», называет Венецию в своем «Дневнике» в 1697 г. стольник П. А. Толстой. В 1785 г. Д. И. Фонвизин, изумленный первым впечатлением, произведенным на него Венецией, тем не менее поражен тоскою, которую навевают городские каналы. [52] «Разъезжая по Венеции, представляешь погребение… тем наипаче, что сии гондолы на гроб походят и итальянцы ездят в них лежа», пишет он, предвещая мрачные похоронные эпитеты, ожидающие Венецию в следующем веке. Анж Луи Гудар положил им начало в романе «Китайский шпион», заметив с присущим ему убийственным юмором: «Здесь у каждого на якоре стоит собственный экипаж, однако экипаж сей сильно напоминает черный гроб, в который владелец его регулярно опускает себя на пять-шесть часов в день».
52
Фонвизин Д. И. Избранные сочинения и письма. М., 1947. С 287.
Гондолы действительно черные; говорят, что так их покрасили во время траура, в который облачился город после эпидемии чумы, случившейся в 1630 г.; не исключено также, что такой окраской хотели добиться гармонии тонов между лодками и водой. На гондолах имеются небольшие каютки, именуемые felzeили imperiale, где пассажиры пребывают более или менее невидимы, и поездка, как пишет Гольдони, становится более комфортной: теплой зимой и освежающей летом. Венецианцы считают гондолы идеальным видом транспорта. Зачем нужны мосты, — вопрошает один из гондольеров Гольдони, — ежели можно «с удобством плавать в гондоле, одному или в доброй компании?» [53] . Чужестранцы считают гондолу опасной: флорентийский кучер, которому сей гондольер-оптимист предлагает совершить прогулку по каналам, не решается «похоронить себя в этом саркофаге», ибо привык свободно сидеть на удобных козлах экипажей; но отказывается он прежде всего потому, что боится «найти в волнах свой конец». Некоторые полагают, что передвижение в гондолах препятствует общению между людьми [54] .
53
Гондола. ТО, XIII, 270.
54
J. J. de Lalande. Voyage d'un francois en Italie fait pendant les ann'ees 1765 et 1766. Paris, veuve Dessaint, 1786, t. IX.
Но не одни гондолы повинны в том, что путешественники, прибывающие в Венецию, испытывают совершенно разные чувства. Сама атмосфера ее способствует этой разноголосице мнений. По традиции в Венеции было принято хвалить воздух, благотворное действие которого способствовало исключительному долголетию ее жителей, особенно дожей. Еще в конце XVIII в. Кристофоро Тентори пишет:
Обычно, когда говорят о болотах или прудах; непременно упоминают о том, что в местах сих воздух нехорош, ибо там редко дуют ветры: ведь хам часто бывает трудно проникнуть в таковую местность по причине ее окруженности горами… Однако причины этой… в венецианском эстуарии не существует. Венеция расположена посреди обширного пруда, над которым свободно веют задорные ветры… Дважды в день море входит в город через несколько ворот единовременно, и, вливая свою воду в каналы, покрывает дно лагуны и держит его под водой почти весь день. Когда же наконец наступает отлив и волны с шумом возвращаются в море теми же каналами, они одновременно чистят их от всяческих наслоений. Высокое качество соленой воды не позволяет ни одному вредному насекомому жить и размножаться в этом краю… Воздух перемещается либо к суше, либо к морю, он постоянно в движении и, следовательно, выметает и уносит подальше от эстуария вредоносные испарения и миазмы. [55]
55
C. Tentori. Saggio sulla politica civile ed ecclesiastica e sulla coreografia […] della Repubblica di Venezia. Venise, G. Storti, 1785–1790, 12 vol., vol. II, p. 212 sqq.