Повседневная жизнь Версаля при королях
Шрифт:
Сен-Мартен оказался более щепетилен. После долгих сомнений он решился вскрыть сосуд с сердцем Людовика XIV, но оставил нетронутой урну Людовика XIII; он даже не развязал на ней тесьмы, к которой была привешена небольшая медалька. К сожалению, к моменту появления в его доме Шунка Сен-Мартен уже не помнил, куда задевал королевскую реликвию, но был уверен, что не выбрасывал, не продавал и не дарил ее никому. Наверняка она затерялась где-то в его мастерской, и он обещал в свободную минуту ее отыскать.
Тем временем надо было удостовериться в подлинности сердца Людовика XIV. Сен-Мартен охотно соглашался с ним расстаться, но «с условием, что ему возместят сумму, заплаченную Пти-Раделю». Шунк взялся уладить это с управляющим королевского дома и заодно предложил отдать Людовику XVIII пластинку от этой урны, оказавшуюся у него самого. Наконец и Сен-Мартен решился безвозмездно вернуть останки
Через год, предчувствуя скорую смерть, он велел вызвать к себе Шунка и в самом деле вручил ему перевязанную лентой урну с прикрепленной медалькой. Тот отнес ее к управляющему, присовокупив к ней реляцию, подписанную герцогом д’Амоном и главным шталмейстером герцогини Ангулемской виконтом д’Агулем; оба удостоверяли, что задолго до Революции знали Шунка как человека, неспособного солгать, и слишком истового роялиста, чтобы можно было усомниться в правдивости его слов по столь высокому поводу.
Таким образом, получается, что останки, хранимые ныне в Сен-Дени и не похожие, по словам аббата Дюперона, на сердце, вполне могут быть лишь фрагментами, не попавшими на кисточки Сен-Мартена. Что до других царственных сердец — Марии-Терезии, герцогини Бургундской, Регента, мадам Генриетты (ах, какой повод для красноречия Боссюэ!) — полностью они не исчезли; но искать их надо (дико сказать!) в дроллинговой «Кухне», что хранится в Лувре.
Зеркальная галерея
Вне всякого сомнения, перед нами — самый дивный зал прекраснейшего в мире дворца. И когда мы восхищаемся его благородными пропорциями, его размахом (безо всякой претензии на колоссальность!), когда любуемся гармонией и продуманностью декора, объединяющего галерею с двумя соседними залами — Залом войны, расположенным с севера (края бурь и непогод), и Залом мира, примыкающим с юга (края солнца и изобилия), нам и в голову не приходит, что возникновение столь цельного ансамбля было делом случая.
Галерея воспринимается нами как безусловный центр дворца, как ядро, притягивающее к себе другие помещения; кажется, будто архитекторы задумали ее раньше прочих частей замка… Ничего подобного! На самом деле она возникла уже в период реконструкции: ее возвели на месте украшенного фонтаном широкого балкона, который соединял на уровне второго этажа два дворцовых крыла.
Но мы наделены счастливым умением приспосабливаться, свыкаться — качеством, во все времена спасавшим эстетическое чувство. К тому же то, что делается экспромтом, нередко превосходит создаваемое с трудом и натугой… Внезапно придуманная, ограниченная размерами нижнего помещения эта «непредвиденная» галерея вполне могла оказаться чересчур длинной или чересчур короткой, слишком узкой или слишком высокой. И до чего же повезло: она получилась идеальной!
Но подумать только! Людовику XIV, для того чтобы Версаль стал таким, каким мы его видим сегодня, пришлось чуть ли не всю жизнь терпеть грохот молотков каменщиков, крики штукатуров и смиренно вдыхать пыль нескончаемых строек. Он даже не успел как следует насладиться своим дворцом.
Судите сами.
Все началось в 1665 году переделкой Мраморного двора; через два года Лево принимается сооружать величественные колоннады северного и южного фасадов; прежде чем те закончены, строятся министерские корпуса; почти одновременно закладываются фундаменты Оранжереи, и когда она поднимается над уровнем земли, часть только что построенного здания Лево разрушают, чтобы водрузить на второй этаж галерею с ее двумя боковыми залами; живописцы начинают здесь работу еще до того, как было возведено северное крыло; и все завершится сооружением капеллы.
С 1665 по 1710 год! Сорок пять лет беспрерывной стройки, когда возводят строительные леса и лестницы, распиливают мрамор, отесывают камни, насыпают землю и гравий, когда подкатывают телеги, вязнут в грязи ломовые лошади с подводами и пылью разлетается гипс… Да, нужно очень любить строительство, чтобы согласиться на такую жизнь.
И поразительно, что все вместе получилось таким красивым: ведь на самом деле Версальский дворец — не что иное, как конгломерат отдельных частей и помещений, что выросли вокруг маленького замка Людовика XIII; его не успели разрушить, и он затерялся в самой сердцевине, как трюфель в изысканном паштете.
Но вернемся к галерее. Она и сегодня, несмотря на доделки эпохи Луи-Филиппа и на убогие банкетки (которые скорее подошли бы сельскому кинозалу), кажется прекрасной. В силах ли мы вообразить, как выглядела она в свои лучшие
времена?Ничего блестящего, ничего бьющего в глаза: упоительная гармония белого, серого и золота; алебастровые столы и вазы в бронзовой оправе; табуреты и высокие торшеры, отлитые и вычеканенные из серебра по лебреновским рисункам в мастерских Гобеленов; меж окон на серебряных столах расставлены внушительных размеров канделябры о восьми свечах с изображением подвигов Геракла — истинные шедевры ювелирного искусства; банкетки, постаменты, ящики, из которых вырастают вечнозеленые апельсиновые деревья, подсвечники, кувшины, чаши, носилки — все это из чистого серебра; люстры из хрусталя и серебра свисают на украшенных цветами шнурах; на семнадцати окнах — шторы из синего, шитого золотом шелка; огромные ковры мастерских Савонери [201] застилают пол; пилястры серого мрамора с золочеными капителями разделяют высокие арки, где в бронзовых обрамлениях сияют светлейшей воды зеркала; тональная сдержанность общей гаммы подчеркивает красочность изображенного на плафоне Олимпа.
201
Савонери — основанная в XVII в. парижская мастерская по изготовлению ковров с коротким ворсом; ковры для версальской галереи явились ее шедевром.
Чего только не перевидали на своем веку эти зеркала, отлитые в тогда еще только основанной мастерской Сент-Антуанского предместья; чему только не были они свидетелями!.. Если на этих мыслях сосредоточиться, у нас не хватит духу пройти мимо них в своих плащах и шляпах.
В этих стеклах жило отражение Великого короля, сначала молодого и влюбленного, затем постаревшего, отяжелевшего, согбенного годами. Скольких королев, скольких прекрасных женщин отразили они в себе: манерную и хрупкую мадам де Помпадур; трепещущую накануне своего представления ко двору дю Барри; [202] шестнадцатилетнюю Марию-Антуанетту, светловолосую, румяную…
202
См. прим. на с. 49.
Мимо этих зеркал шествовали Конде [203] и Виллар; [204] в своих веревочных башмаках тут прошел старый Франклин, [205] если верить легенде, Жан Барт с трубкой в зубах. [206] Зеркала галереи видели, как 7 января 1689 года с текстом «Эсфири» под мышкой тут проходил Жан Расин, [207] направляясь в апартаменты мадам де Ментенон, где должны были репетировать его пьесу. В этих высоких стеклах однажды отразилась красная шапочка генуэзского дожа, и с величайшим изумлением отобразили зеркала сиамских послов, что пробежали всю длину галереи, пятясь, дабы ни на секунду не оказаться спиной к Королю-Солнцу.
203
См. главу «Праздник в Во-ле-Виконт».
204
Маршал де Виллар (1653–1734) — дипломат и прославленный военачальник.
205
Бенджамин Франклин (1706–1790) — американский ученый, просветитель и борец за независимость Америки. Посещение им Версаля в декабре 1777 г. было вызвано заключением союза США с Францией. Его слава ученого, остроумие и даже сама простота его костюма завоевали ему популярность в большом французском свете.
206
Жан Барт (1650–1702) — пират, совершавший отчаянные по смелости вылазки в пользу Франции. Приглашенный в Версаль, поразил придворных непринужденностью поведения. Был назначен главнокомандующим эскадрой, получил дворянство.
207
Жан Расин (1639–1699) — великий французский поэт-драматург, обратившийся в поздние годы под влиянием религиозной мадам де Ментенон от античных образов к библейским.