Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков

БВЛ, с. 76

* * *

— Друг мой! Я еле жива, — Все из-за вас эта мука. Вам же дурная молва Не любопытна нимало, Вы — как ни в чем не бывало! Любовь вам приносит покой, Меня ж награждает тоской. — Донна! Любовь такова, Словно двойная порука Разные два существа Общей судьбою связала: Что бы нас ни разлучало, Но вы неотлучно со мной, — Мы мучимся мукой одной. — Друг мой, но сердца-то — два! А без ответного стука Нет и любви торжества. Если б тоски моей жало Вас хоть чуть-чуть уязвляло, Удел мой, и добрый и злой, Вам не был бы долей чужой! — Донна! Увы, не нова Злых пересудов наука! Кр'yгом пошла голова, Слишком злоречье пугало! Встречам оно помешало, — Зато улюлюканья вой Затихнет такою ценой. — Друг мой, цена дешева, Если не станет разлука Мучить хотя бы едва. Я ведь ее не желала, — Что же вдали вас держало? Предлог поищите другой, Мой рыцарь-монах дорогой. — Донна! В любви вы — глава, Не возражаю ни звука. Мне же в защите права Б'oльшие дать надлежало, — Большее мне угрожало: Я слиток терял золотой, А вы — лишь песчаник простой. — Друг мой! В делах плутовства Речь ваша — тонкая штука, Ловко плетет кружева! Рыцарю все ж не пристало Лгать и хитрить, как меняла. Ведь правду увидит любой: Любовь вы дарите другой. — Донна! Внемлите сперва: Пусть у заветного лука Ввек не гудит тетива, Коль не о вас тосковало Сердце мое, как бывало! Пусть сокол послушливый мой Не взмоет под свод голубой! — Мой друг, после клятвы такой Я вновь обретаю покой! — Да, Донна, храните покой: Одна вы даны мне судьбой.

БВЛ, с. 76–78

* * *

Печалью стала песня перевита: О том томлюсь и на того сердита, Пред кем в любви душа была раскрыта; Ни вежество мне больше не защита, Ни красота, ни духа глубина, Я предана, обманута, забыта, Впрямь, видно, стала другу не нужна. Я утешаюсь тем, что проявила К вам, друг, довольно нежности и пыла, Как Сегуин Валенсию, любила; Но хоть моя и побеждала сила, Столь, друг мой, ваша высока цена, Что вам в конце концов и я постыла, Теперь с другими ваша речь нежна. Как быстро вы со мной надменны стали! Не правда ль, друг, могу я быть в печали, Когда вас грубо у меня отняли, Хоть мне и безразлично, эта, та ли, И что пообещала вам она? А вспомните, как было все вначале! Разлука наша — не моя вина. Забвенье клятв взаимных душу ранит, Но влечься к вам она не перестанет, Ибо, как прежде, ваша доблесть манит, И здешняя ль, чужая ль — им числа нет! — Любить желая, в вас лишь влюблена; Надеюсь, друг, вам тонкости достанет Ту отличить, что вам навек верна. Мне славы хватит отразить упреки: Род стар, нрав легок, чувства же глубоки И не присущи внешности пороки; Как вестника, я шлю вам эти строки, Прекрасный друг мой, ибо знать должна, Из гордости ли вы ко мне жестоки, Иль это злонамеренность одна. Понятны ль вам в посланье сем намеки На то, сколь гордость для людей вредна?

ПТ, с. 140–141

Раймбаут Оранский

* * *

Я совет влюбленным подам, Но забочусь не о своем, Ибо к лести глух и хвалам, Касательно ж собственных драм Не обмолвлюсь сам ни словцом; И солгать не даст мне Амор, Что слугою был верным самым Я ему, услужая дамам. Воздыхателям-простакам Сложный курс науки о том, Как любимым стать, преподам, Чтоб, внимая моим словам, К цели шли они прямиком; Вздернут будь или брошен в костер Тот, кто речь мою глушит гамом! Всяк учись по моим программам! Те владеют сердцами дам, Тех любезный встретит прием, Кто сумеет дерзким речам Дать отпор, то бишь по зубам Дать как следует кулаком; Угрожая, не бойтесь ссор! С несговорчивой — будьте хамом! Благо кроется в зле упрямом. Чтобы путь проложить к сердцам Лучших, действуйте только злом: Дайте волю дурным словам, Грубым песням и похвальбам; Чтите худших; вводите в дом Тех, чей всем известен позор, — Словом, дом свой покройте срамом, Чтоб не стал кораблем иль храмом. Этим следуя образцам, Преуспеете! Я ж в другом Плане действую, ибо там, Где лукавите вы, я прям, Мягок, верен, честью ведом, Вижу в женщинах лишь сестер — И… подобным увлекшись хламом, Я приблизился к страшным ямам. Вы избегнете этих ям, Но, поняв, что я стал глупцом, По моим нейдите следам, Поступайте же, как я вам Заповедал, не то потом Чувство вас возьмет на измор; Да и я наглецом упрямым В дом приду к самым милым дамам. Выдам всем сестрам по серьгам, Ибо я с тех пор не влеком Ни к которой, увы, из дам, Как Мой Перстень наделся сам Мне на палец… Молчи о том, Мой язык! Не суйся! Позер Жизнь кончает, увенчан срамом! Нет во мне пристрастья к рекламам. Это знает Милый Жонглер — Та, что мне не пометит шрамом Сердца, ибо не склонна к драмам. Ей пошлю стихи — курс тем самым На родной мой Родес задам им.

ПТ, с. 51–52

* * *

Сеньоры, вряд ли кто поймет То, что сейчас я петь начну, Не сирвентес, не эстрибот, Не то, что пели в старину, И мне неведом поворот, В который под конец сверну,

чтобы сочинить то, чего никто никогда не видел сочиненным ни мужчиной, ни женщиной, ни в этом веке, ни в каком прошедшем.

Безумным всяк меня зовет, Но, петь начав, не премину В своих желаньях дать отчет, Не ставьте это мне в вину; Ценней всех песенных красот — Хоть мельком видеть ту одну.

И могу сказать почему: потому что, начни я для вас это и не доведи дело до конца, вы решили бы, что я безумен: ибо я предпочту один сол в кулаке, чем тысячу солнц в небе.

Я не боюсь теперь невзгод, Мой друг, и рока не кляну, И, если помощь не придет, На друга косо не взгляну. Тем никакой не страшен гнет, Кто проиграл, как я, войну.

Все это я говорю из-за Дамы, которая прекрасными речами и долгими проволочками заставила меня тосковать, не знаю зачем. Может ли быть мне хорошо, сеньоры?

Века минули, а не год С тех пор, как я пошел ко дну, Узнав, что то она дает, За что я всю отдам казну. Я жду обещанных щедрот, Вы ж сердце держите в плену.

Господи, помилуй! In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti! Дама, да что же это получается?

Вы — бед и радостей оплот, Я песню ради вас тяну; Еще с тремя мне не везет — Вас четверо на всю страну; Я — спятивший жонглер, я — тот, Кем трогаете вы струну.

Дама, можете поступать как вам угодно, хоть как госпожа Айма со своей рукой, которую она кладет, куда ей нравится.

«Не-знамо-что» к концу идет — Так это окрестить рискну; Не знаю, точен ли расчет И верно ль выбрал я длину; Мне вторящий — пускай найдет Здесь сладостную новизну;

если же его спросят, кто это сочинил, он может сказать, что тот, кто способен все делать хорошо, когда захочет.

ПТ, с. 53–54

Гираут де Борнель

* * *

«Благому Свету, славному Царю, Тебе, Господь, молитву я творю, Чтоб друга моего ты не отринул За то, что на ночь он меня покинул; Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, сном долгим вас корю, Проснитесь — иль проспите вы зарю, Я вижу, свет звезды с востока хлынул, Уж близок день, час предрассветный минул, Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, я песней вас зову, Проснитесь — ибо, спрятавшись в листву, Приветствует зарю певец пернатый: Ревнивца месть за сон вам будет платой — Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, увидьте наяву Бледнеющую в окнах синеву И верный ли, решите, я глашатай; Проснитесь — или я ваш враг заклятый! Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, я не встаю с колен С тех пор, как вы ушли: всю ночь согбен, К Спасителю взываю многократно, Чтоб невредимо вы прошли обратно: Заря вот-вот займется». «Прелестный друг, когда у этих стен Меня просили бодрствовать, взамен Вы обещали дружбу — непонятно, Я ль стал немил, иль пенье неприятно? Заря вот-вот займется».

ПТ, с. 66

Арнаут Даниэль

* * *

Гну я слово и строгаю Ради звучности и лада, Вдоль скоблю и поперек Прежде, чем ему стать песней, Позолоченной Амором, Вдохновленной тою, в ком Честь — мерило поведенья. С каждым днем я ближе к раю И достоин сей награды: Весь я с головы до ног Предан той, что всех прелестней; Хоть поют метели хором, В сердце тает снежный ком, Жар любви — мое спасенье. Сотнями я возжигаю В церкви свечи и лампады, Чтоб послал удачу Бог: Получить куда чудесней Право хоть следить за взором Иль за светлым волоском, Чем Люцерну во владенье. Так я сердце распаляю, Что, боюсь, лишусь отрады, Коль закон любви жесток. Нет объятий бестелесней, Чем у пут любви, которым Отданы ростовщиком И должник, и заведенье. Царством я пренебрегаю, И тиары мне не надо, Ведь она — мой свет, мой рок, Как ни было б чудно мне с ней, Смерть поселит в сердце хвором, Если поцелуй тайком Не подарит до Крещенья. От любви я погибаю, Но не попрошу пощады; Одинок слагатель строк; Груз любви тяжеловесней Всех ярем; и к разговорам: Так, мол, к Даме был влеком Тот из Монкли — нет почтенья. Стал Арнаут ветробором, Травит он борзых быком И плывет против теченья.

ПТ, с. 73–74

* * *

Слепую страсть, что в сердце входит, Не вырвет коготь, не отхватит бритва Льстеца, который ложью губит душу; Такого вздуть бы суковатой веткой, Но, прячась даже от родного брата, Я счастлив, в сад сбежав или под крышу. Спешу я мыслью к ней под крышу, Куда, мне на беду, никто не входит, Где в каждом я найду врага — не брата; Я трепещу, словно у горла бритва, Дрожу, как школьник, ждущий порки веткой, Так я боюсь, что отравлю ей душу. Пускай она лишь плоть — не душу Отдаст, меня пустив к себе под крышу! Она сечет меня больней, чем веткой, Я раб ее, который к ней не входит. Как телу — омовение и бритва, Я стану нужен ей. Что мне до брата! Так даже мать родного брата Я не любил, могу открыть вам душу! Пусть будет щель меж нас не толще бритвы, Когда она уйдет к себе под крышу. И пусть со мной любовь, что в сердце входит, Играет, как рука со слабой веткой. С тех пор как палка стала веткой И дал Адам впервые брату брата, Любовь, которая мне в сердце входит, Нежней не жгла ничью ни плоть, ни душу. Вхожу на площадь иль к себе под крышу, К ней сердцем близок я, как к коже бритва. Тупа, хоть чисто бреет, бритва; Я сросся сердцем с ней, как лыко с веткой; Она подводит замок мой под крышу, Так ни отца я не любил, ни брата. Двойным блаженством рай наполнит душу Любившему, как я, — коль в рай он входит. Тому шлю песнь про бритву и про брата (В честь той, что погоняет душу веткой), Чья слава под любую крышу входит.

ПТ, с. 74–75

Бертран де Борн

* * *

Наш век исполнен горя и тоски, Не сосчитать утрат и грозных бед. Но все они ничтожны и легки Перед бедой, которой горше нет, — То гибель Молодого Короля. Скорбит душа у всех, кто юн и смел, И ясный день как будто потемнел, И мрачен мир, исполненный печали. Не одолеть бойцам своей тоски, Грустит о нем задумчивый поэт, Жонглер забыл веселые прыжки, — Узнала смерть победу из побед, Похитив Молодого Короля. Как щедр он был! Как обласкать умел! Нет, никогда столь тяжко не скорбел Наш бедный век, исполненный печали. Так радуйся, виновница тоски, Ты, смерть несытая! Еще не видел свет Столь славной жертвы злой твоей руки, — Все доблести людские с юных лет Венчали Молодого Короля. И жил бы он, когда б Господь велел, — Живут же те, кто жалок и несмел, Кто предал храбрых гневу и печали. Нам не избыть унынья и тоски, Ушла любовь — и радость ей вослед, И люди стали лживы и мелки, И каждый день наносит новый вред. И нет уж Молодого Короля… Неслыханной отвагой он горел, Но нет его — и мир осиротел, Вместилище страданья и печали. Кто ради нашей скорби и тоски Сошел с небес и, благостью одет, Сам смерть приял, чтоб, смерти вопреки, Нам вечной жизни положить завет, — Да снимет с Молодого Короля Грехи и вольных и невольных дел, Чтоб он с друзьями там покой обрел, Где нет ни воздыханья, ни печали!