Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Благодаря такого рода доношениям можно в деталях проследить путь партии колодников от Москвы до Казани. Например, 2 сентября 1739 года 100 ссыльнокаторжных и 48 охранявших их солдат при одном прапорщике и одном капрале отправились на струге из Москвы. 23 сентября струг был в Коломне, 2 октября — в Переяславле-Рязанском, 15-го — в Муроме. В каждом городе струг делал остановку, для того чтобы принять на борт подлежащих отправке в ссылку местных заключенных: в Коломне были посажены два человека, в Переяславле-Рязанском 13, в Муроме — трое. 22 октября корабль с преступниками пристал в Нижнем Новгороде. Но здесь пришлось остановиться, так как «на реке Оке стал лед». По всей видимости, арестантская партия была вынуждена продолжить свой путь пешком [620] .

620

См.: Северный Н. Е.Указ. соч. С. 104–105.

Как правило, офицеры и солдаты московского гарнизона конвоировали колодников до Казани. Казанской губернской канцелярии следовало принять у них подопечных, сверив их реальное количество с отпускной документацией, а затем препроводить в назначенные для ссылки места силами солдат Казанского гарнизона. Одних заключенных отправляли на каторжные работы в шахты и на заводы, других отсылали для определения на военную службу в гарнизоны глухих сибирских крепостей, третьих — на поселение и т. д.

В архиве Сыскного приказа сохранился документ, составленный в марте 1742 года и озаглавленный «Реестр ссылочным колодникам, присланным в Оренбург». В нем перечислены имена всех 132 преступников, этапированных из Москвы в Оренбург. Здесь мы находим многих героев этой книги — пойманных по «указыванию» Каина в конце 1741-го — начале 1742 года московских воров. По всей видимости, этот реестр представляет собой черновые заметки караульного офицера, сдававшего партию колодников в ведение Оренбургской экспедиции. Он написан небрежно, вкривь и вкось, а против каждого имени стоят непонятные значки — крестики и палочки. Интересно, что имена в этом списке перечислены попарно: как мы знаем, ссыльные еще в Москве сковывались по два человека и таким образом следовали на протяжении всего длинного пути в Сибирь. Именно так колодников и пересчитывал караульный офицер — по связкам.

Благодаря этому документу мы можем представить, в каком порядке шли бывшие друзья Ваньки Каина.

«Мошенник» Кондратий Безрукий был скован с торговкой краденым солдатской вдовой Ириной Федосеевой. Ночью 28 декабря 1741 года они были вместе схвачены в притоне слепого нищего Андрея Федулова в Зарядье. Рядом с ними шли воспитанники гарнизонной школы Леонтий Юдин и Иван Тареев, он же Зубарев, ночевавшие в притоне Марфы Дмитриевой на Москворецкой улице, когда той же ночью туда нагрянула команда солдат вместе с Ванькой Каином. Тут же была пара других «мошенников», также обитавших у Дмитриевой, — Петр Рябинин по кличке Ачка и Михайла Стульников, он же Киска, а за ними следовала и сама 44-летняя солдатская жена, содержательница притона Марфа Дмитриева. С ней на одной связке шел крестьянский сын Максим Боровков — известный московский вор и, возможно, ее ухажер, специализировавшийся на домовых кражах, взломавший своим буравом не одну крышу в Москве. Пятнадцатилетний «мошенник» Степан Копылов был скован с хорошо нам известным Матвеем Цыганом. Последний, возможно, уже в то время задумался о побеге и возвращении в Москву, что он и осуществил весной 1744 года. Парой шли московские «мошенники» Степан Жижин и Михайла Рубцов, он же Голован или Рубец. Их многое объединяло: им было по 20 лет, оба были сыновьями московских посадских людей (Жижин — Алексеевской слободы, Голован — Казенной), рано остались сиротами; ночью 28 декабря они были взяты в притоне слепого нищего Андрея Федулова в Зарядье. Вслед за ними шли на одной связке два других посетителя этого притона — Иван Дикой и Денис Криворот. Неподалеку, побрякивая цепями, плелся и сам содержатель притона Андрей Федулов, он же Кизяка, которого вел прикрепленный скованный с ним сорокалетний «мошенник» Михайла Жужла. Рядом шли два «фабричных»-«мошенника» — Тихон Белый и Матвей Тарыгин, вместе схваченные памятной ночью 28 декабря 1741 года в «палате», снимаемой крестьянином Федором Игнатьевым возле церкви Николая Чудотворца на Москворецкой улице. Взятая там же крестьянская вдова торговка краденым Татьяна Иванова теперь шла за ними в одной связке с другой скупщицей краденого, солдатской вдовой Прасковьей Васильевой. Беглый солдат Алексей Соловьев, пойманный тогда же в печуре Китайгородской стены близ Москворецких ворот, был скован цепью с шестнадцатилетним «мошенником» Максимом Клестом, он же Щегол. Торговка краденым купеческая вдова Марфа Семенова составила пару «коллеге», хорошо нам известной вдове заплечного мастера Анне Герасимовой. За ними на одной связке отправились к месту ссылки «фабричные» Григорий Рассадин и Иван Мотыль и т. д. [621]

621

См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 679. Л. 39–41.

Шла ли эта толпа с веселыми шутками или в грустном молчании, приободрившись или понурив головы, мы никогда не узнаем, как не узнаем и о дальнейшей судьбе большинства московских воров, торговок краденым, содержателей притонов, из-за доносов Ваньки Каина закованных в ручные и ножные кандалы, связанных попарно цепью и очутившихся в сибирской ссылке.

Впрочем, очень скоро Ванька Каин разделил судьбу своих бывших «товарищей».

Падение доносителя

В феврале 1745 года Иван Каин обнаружил общину, приверженцев христовщины, и донес о ней в Московскую тайную контору. Начались массовые аресты сектантов, которые привели к крупному расследованию. Арестованных оказалось так много (к следствию было привлечено около 450 человек), что в марте 1745 года была создана специальная следственная комиссия, просуществовавшая до 1756-го [622] .

В то время, когда начались первые массовые аресты по делу о христовщине, объявились люди, которые стали спекулировать на страхе, объявшем определенные круги московских жителей. Крепостные оброчные крестьяне Федор Парыгин и Тарас Федоров стали ходить по домам обывателей (возможно, старообрядцев) и, объявив себя сыщиками, вымогали у них крупные суммы денег, запугивая: «Коли денег нам не дадите, ждите к себе ночью из Тайной канторы!» Так продолжалось до тех пор, пока много претерпевший от них оброчный крестьянин Еремей Иванов не подал в означенную контору доношение. Началось следствие, в ходе которого выявилась связь преступников с Иваном Каином. Следствие подробно восстановило один эпизод взаимодействия преступной группы с доносителем Сыскного приказа. Парыгин, не получив от Еремея Иванова требуемой суммы, ночью вернулся в его дом вместе с Каином и командой солдат. Иванов был избит, его жилье и торговая лавка разграблены, возле дома поставлен караул, а его племянница Афросинья арестована по подозрению в «расколе». Но отвел ее Каин не в присутственное место, а в свой дом, где «с согласниками своими мучил, бил плетьми чрез всю ночь и доспрашивал, не знает ли она за оным дядею своим Еремеем Ивановым какова расколу, и сама не раскольщица ль?». При этом жена Каина Ирина Иванова приговаривала: «Бейте ее гораздо!» — а затем увещевала несчастную словами: «Если повинишься или на дядю своего что-нибудь скажешь, то лехче будет и бить тебя не станут». Но девушка мужественно выдержала все побои. Наутро Каин поехал к Еремею Иванову, снял караул, а хозяину сказал: «Молись де ты Богу, я племянницу твою, Афросинью, свобожу». Тот понял намек и прислал к Каину солдата Карпа Макарова, через которого доноситель передал, что хочет получить за освобождение племянницы 20 рублей. Их встреча состоялась в харчевне в Зарядье. Каин вел себя слишком самоуверенно: «приказал» харчевнику Петру Веснину счесть принесенные Ивановым деньги, «и говоря при том весьма продерско, чтоб он, Иванов, молил Богу за помянутого салдата Макарова, а то бы де оную девку Афросинью и с ним, Ивановым, отвел он, Каин, в Тайную кантору». Получив означенную сумму, Каин отпустил ни в чем не повинную девушку.

622

См.: Нечаев В. В.Дела следственных о раскольниках комиссий // Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции. Кн. 6. Отд. 2. М., 1889. С. 98–107; Панченко А. А.Указ. соч. С. 148–149.

Доношение Еремея Иванова послужило основанием для ареста Каина Тайной конторой. На допросе он признался, что действительно «взял» Афросинью на основании доноса Парыгина и держал ее в своем доме в течение трех дней под караулом, а затем отпустил, не объявляя ее ни в каком судебном месте, поскольку «она ни в чем не винилась». Но при этом доноситель отрицал, что разграбил дом и лавку Еремея Иванова и мучил Афросинью.

Однако эти отговорки, конечно, не могли убедить следствие в его невиновности. В обвинительном протоколе отмечалось: «…ему, Каину, как оную девку Афросинью, так и других никого самому, и особливо в доме своем, не токмо по извету о деле спрашивать, но и под караулом держать, паче же свобождать, ежели б в том ко взяткам воровства ево не были, не надлежало, а должно в то же время, где о ком подозрительном проведает, доносить в судебных местах». «Ис чего явное ево, Каина, в противность ево должности воровство и народное разорение оказалось», — заключили судьи Московской тайной конторы.

Лжесыщики Федор Парыгин и Тарас Федоров были приговорены, «в страх другим, дабы, на них смотря, таковые воровства и народу разорения чинить не дерзали», к нещадному наказанию кнутом, вырезанию ноздрей и вечной каторге. Что касается Каина, судьи Тайной конторы рассудили: «А вышеобъявленной известной доноситель Иван Каин за вышеобъявленные ево, Каинова, воровства и народу разорение подлежал жесточайшему наказанью кнутом и дальней ссылке, однако ж, дабы впредь в сыску воров и разбойников и протчих подозрительных людей имел он крепкое смотрение, того для оное ему ныне оставить. А дабы те ево воровства вовсе ему упущены не были и впредь от такого воровства и от протчих подобных тому предерзостей имел он, Каин, воздержание и предосторожность, учинить ему, Каину, в Тайной конторе наказанье, бить плетьми нещадно, и по учинении того наказания объявить ему под страхом смертныя казни с подпискою: ежели впредь сверх должности своей явитца он, Каин, в каких либо хотя наималейших воровствах и взятках, то уже поступлено с ним будет по силу указов Ея Императорского Величества безо всякого упущения. А чтоб впредь к воздержанию ево ото всякого воровства, и в сыску подозрительных людей невинным разорение не имело быть, над ним, Каином, иметь наблюдательство». 23 сентября 1745 года Тайная контора оповестила об этом решении Военную контору, Московскую полицмейстерскую канцелярию и Сыскной приказ [623] . Итак, на этот раз Каин избежал каторги, отделавшись «нещадной» поркой плетьми в стенах Тайной конторы.

623

См.: РГАДА. Ф. 248. Кн. 347. Л. 263–266 об.

Не успел доноситель в конце сентября выйти на свободу, как в начале октября на него было подано в Московскую сенатскую контору челобитье оброчного крестьянина Алексеевского монастыря Герасима Дмитриева, торговавшего в лавке на Варварке. Тот рассказал, что в 1743 году отдал своего десятилетнего сына Илью в Кожевники Ивану Савельеву для обучения сапожному делу, а когда в феврале 1745 года сапожник был «взят» Каином по подозрению в «расколе», Илья также оказался в Тайной конторе. После допросов подростка передали Каину для отвода к отцу, но вместо этого сыщик привел его в свой дом, где держал трое суток, а одного из солдат своей команды отправил к Герасиму передать, чтоб тот прислал ему десять рублей, иначе грозился отвести его сына обратно в Тайную контору. Дмитриев означенную сумму прислал, после чего Илья был освобожден. Герасим был настолько напуган всемогущим доносителем, что даже испросил у него позволения: «Можно ли моему сыну в лавке за товаром сидеть?» — на что получил милостивое разрешение. Но после Пасхи Каин забрал из его лавки уже обоих сыновей — Илью и его старшего брата Андрея, отвел их в свой дом и вновь стал вымогать у отца деньги. За освобождение детей Герасиму Дмитриеву пришлось заплатить пять рублей. И вот теперь, 30 сентября 1745 года, только что освобожденный из Тайной конторы Каин опять явился в дом к Герасиму. Не застав его, доноситель приказал отвести его младшего сына на свой двор, а сам остался дожидаться хозяина. В разговорах с его женой Каин разоткровенничался: «…давно я дома не бывал!», — а потом успокаивал хозяйку: «…ежели де дадите денег, то оного сына Илью отпущу, а ежели не дадите, то велю ево вести и дожидатся у Красных ворот». Между тем Герасим вернулся и вышедшая открыть ему ворота супруга сообщила, что в доме его ждет Каин, а сына Илью увели. Дмитриев развернулся и пошел прямиком к сенатскому прокурору А. Г. Щербинину, которому «о той… от Каина обиде его… объявил». Прокурор приказал арестовать Каина и отвести его под караулом в Московскую сенатскую контору.

Удивительно, но и на этот раз Каин легко отделался. Неделю он просидел под арестом в сенатской конторе, а 8 октября его отправили в Сыскной приказ вместе с челобитьем Герасима Дмитриева и предписанием расследовать дело. На допросе в Сыскном приказе Каин ни в чем не признался. 1 ноября было решено допросить Герасима Дмитриева для получения его показаний, а тем временем незаменимого специалиста Каина освободить «для сыску и искоренения воров» [624] .

В апреле 1747 года из Московской сенатской конторы в Сыскной приказ было прислано для расследования челобитье московского купца 2-й гильдии Емельяна Юхатова. Тот жаловался, что 23 марта «в ночи» доноситель Каин и с ним «человек пятнадцать и больше» ворвались в его дом, разбив окно. Самого хозяина дома не оказалось (он гостил у протоколиста Ивана Плавильщикова), но два его работника были избиты, а всё имущество разграблено. Каин с товарищами прихватили «десять оленей деланных», «десять замшей», «два гнезда рубах», «два окорока, которые повешены были в чердаке», и пр. Однако в Сыскном приказе Каина по этому делу даже не допросили. Только 9 сентября было вынесено решение, что купцу Юхатову «в приезде к нему помянутого доносителя Ивана Каина в дом, в грабеже и в других обидах ведаться с тем Каином судом» [625] (то есть судьи Сыскного приказа посчитали, что это дело относится к разряду «судных», а не «сыскных», а значит, решаться должно в Судном приказе). Так это дело и завершилось. Уже будучи под следствием, Каин на одном из допросов рассказал, что с купцом помирился: «…сошедчи он, Каин, в доме купца Алексея Алексеева с вышеписанным Емельяном Юхатовым при купецком человеке Федоре Алексееве, а того Алексеева брате родном, спрашивал у него, Юхатова, на сколько имянно по цене во время приезду ево, Каинова, к нему пропало, на что де он, Юхатов, при означенном Алексееве объявил, что у него пропало по цене на пять рублев да убытков ему от того дела стало двадцать рублев, ис которых де он, Юхатов, за старание по тому делу дал сенатской конторы прокурору Щербинину десять рублев да графа Петра Борисова сына Шереметьева управителю Федору Звереву десять же рублев, которые де деньги он, Каин, заплатить ему, Юхатову, и обещался. И тогда ж де пошли они все трое в Сыскной приказ и присутствующим… о том, что они помирились, объявили, которые де им сказали, когда они помирились, то уже им до того и дела нет» [626] . Отметим, что столь подробное описание картины примирения двух тяжущихся в стенах приказа является редким, если не уникальным.

624

См.: Там же. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1355.

625

См.: Там же. Д. 1658.

626

Там же. Д. 2310. Л. 93 об.-94.

Все эти инциденты, несомненно, подрывали доверие к доносителю. Недовольство Каином постепенно накапливалось даже в стенах самого Сыскного приказа. Об этом свидетельствует инструкция обер-офицеру от 11 ноября 1748 года, в которой, между прочим, говорилось: «…когда доноситель Каин будет объявлять, что ему надлежит для поимки сколько солдат, то спрося присудствующих, а в [их] небытность дежурного секретаря, и дежурному секретарю спросить тайно доносителя, куда иттить, и в какие домы, и за какими людьми, чтобы в том от него, доносителя, знатным людям каким страхов и бещинства не нанесено было, и не вне ль Москвы, и ежели подлежит той посылке быть, того часу потребное число солдат посылать, и с ними ундер-офицер или капрал с таким наставлением, чтоб которых он, доноситель Каин, будет показывать, тех брать и содержать, чтоб их не упустить, и приводить прямо в Сыскной приказ… и х доносителю Каину в дом не водить, ибо от оного доносителя многие продерзости явились, что он перво к себе водит… Посланной з доносителем команде обер-офицеру приказывать… будучи ему и команде при взятье тех по указыванью доносителем колодников, в которых домех взяты будут, обид и разорения и грабежа никакого не учинить, и доноситель бы во взятых домех грабежа не учинил же… и смотреть, чтоб ис того дому чего не вывезено было, также и доносителя, как во взятках, и грабеже, и разорениях не быть послушным» [627] .

627

Там же. Д. 6258. Л. 5 об.-б.