Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи

Итак, модернизация, доходящая иногда до крайности в своих проявлениях в начале эпохи Мэйдзи, подвергалась жесткой критике, поскольку она приносила выгоды определенным слоям общества в ущерб другим. Токийская газета «Минкан-дзасси» (Народная газета) писала: «Национальная экономическая политика заботится о зарплатах иностранцев и чиновников, о строительстве каменных домов под офисы и школы, в которых будут учиться будущие государственные деятели. Похоже, что цель состоит в том, чтобы, собрав плоды сельского труда, вырастить цветы для Токио. В столице сверкают стальные мосты, по которым движутся упряжки с лошадьми, а деревянные мосты провинций так стары, что ими уже нельзя пользоваться. В Кёбаси (центральный район Токио) цветут вишни, а поля страны заросли сорняками. Из городских магазинов выплывают облака аромата, но лучше бы вместо курений там продавали печи для фермеров. Пора прекратить делать ставку на Токио и обратить внимание на сельскохозяйственные районы».

Одновременно с увлечением западным образом жизни и всем «европейским» повсеместно возникало, часто стихийно, антиевропейское движение, так что в некоторых провинциях создавались лиги, бойкотирующие иностранные товары. Все это только подливало масла в огонь того противостояния города и деревни, которое и так уже было явным.

Прежний «дух деревни» глубоко укоренился в сознании как горожан, так и крестьян, так что чиновники, да и не только они, старались осесть в тех городских кварталах или в тех деревнях, где на них не смотрели бы как на чужаков. Иначе им, к примеру, не позволили бы участвовать в местных праздниках религиозного или светского характера. Чувство клана было очень явным, даже если членов одного сообщества разделяло порядочное расстояние. В городах рабочие, происходящие из одного рода или из одной провинции, ночевали в общих спальных бараках, не допуская туда «чужих». А в деревне жители ждали возвращения своих соседей, сумевших устроиться в городе, в расчете на то, что они помогут улучшить условия жизни. Эта привязанность к корням не исчезла и по сей деньги большинство горожан с нежностью относятся к родной деревне, в которой еще живут их родители.

Реорганизация административного деления городов и деревень, которая проходила в несколько этапов, существенно изменила структуру общества, прежде всего из-за скорости, с которой она была произведена, и сумятицы, которую она внесла в умы. Старая система была упразднена в 1868 году, и страну разделили на вотчины (хан),префектуры (кэн)и метрополии (фу).В 1871 году к этому делению добавились районы (тсу), включавшие четыре-пять городов (тё)или же шесть-семь деревень (cow); затем вотчины заменили шестьдесят шесть префектур, количество которых впоследствии сократилось до сорока трех. В следующем году вместо административных органов в деревнях появилась новая администрация главы округа, назначаемого государством. Позже, в 1878 году, ввели новое административное деление на графства (гун),включающие районы (тсу), города (те)и деревни (сон),во главе которых стояло должностное лицо, назначаемое правительством. Эта новая система стремилась привести в соответствие старые и новые условия. Города и деревни сохранили свои прежние названия, но число местных руководителей сократилось за счет увеличения числа глав графств. Наиболее мелкие административные единицы были лишены финансовой независимости; новые налоговые законы предполагали, что большая часть собственности, принадлежавшей бывшим деревням и пригородам, станет собственностью префектуры. Кроме того, организация местных народных собраний, зависящих от разрешения префектуры, постоянно пересматривалась (в 1881, 1882 и 1883 годах) и, вместо того чтобы позволить народу принять участие в административных делах, имеющих к нему прямое отношение, стремилась отодвинуть их, поскольку они всегда были в той или иной степени связаны с набиравшим обороты движением за права людей. Итак, после установления того, что отдаленно напоминало местную автономию, правительство начало выпускать ограничения, которые сделали из этих общественных собраний послушный инструмент для проведения национальной политики, и их деятельность ограничилась определением того, как лучше применять указы, исходящие от правительства. В 1888 и 1889 годах вошло в силу новое административное деление для крупных городов (си),мелких (те)и для деревень (сон),в большинстве случаев преследующее цель установить принципы автономии в провинциях, а также разделить полномочия между центральными и местными властями, чтобы создать, следуя определению министра Аригаты, «элементы, которые составят основание конституционного правительства Нации».

Но эта местная автономия, установленная государством, могла существовать только в той степени, в какой она служила бы его интересам, так что новая система, оторванная от жизни местных организаций, традиций и обычаев, никак не улучшила условия жизни. Напротив, последствиями явились нестабильность в обществе и всеобщее недовольство, которое улеглось только к концу эпохи Мэйдзи.

В это время не прекращались общественные изменения, изменения в административной системе, обычаях, традициях, способах производства и работы, в расположении социальных слоев, в материальных благах и, поверх всего, в человеческих взаимоотношениях, в самом сердце общества, в японской семье, определяющей жизнь страны. «Помощью» Запада, которая «уравновешивала» нищету в деревне и ухудшение условий жизни в городе, предпочитали не пользоваться.

Городские улицы

Самым заметным результатом изменения больших японских городов (колыбель модернизации, пример для подражания для остальной страны, первый рынок для иностранных товаров или тех, которые изготовлялись в подражание иностранным) стали изменения в транспортной системе. К концу эпохи сёгуната Токугавы люди в основном ходили пешком или ездили верхом на лошади или в паланкине. Кроме того, передвижение было ограниченным. Только самураи имели право ездить верхом, а паланкином пользовались знатные аристократки, важные особы, старики или те, кто мог позволить себе столь дорогостоящее и почетное средство передвижения, потому что нести его должны были по меньшей мере два человека. Простой народ путешествовал пешком. Городские улицы оставались немощеными, а о тротуарах в то время не имели понятия.

«Это был дождливый ноябрь… Улицы еще не привели в порядок. Спуски были более крутыми, чем в наши дни, улицы более узкими, их линия более изломанной. В самой низине с южной стороны возвышались здания, загораживавшие солнце, а чуть подальше находился рынок. Почва была почти не осушена, так что улица утопала в грязи, особенно на отрезке между каменным мостом и улицей Янагито. Даже если вы были обуты в сапоги, идти приходилось очень осторожно. Прохожие старались держаться середины улицы, которая была чуть выше и, соответственно, чуть чище остальной дороги: это было что-то вроде воображаемой линии, по которой следовало идти. Под словом «линия» я подразумеваю полосу шириной один-два фута, и прохожие медленно гуськом шли по ней».

Во время дождей улицы превращались в настоящие болота, а в летнюю жару становились пыльными дорогами, так что неудивительно, что большинство простых японцев предпочитали ходить босиком. Улицы почти полностью были во власти беспорядочного движения пешеходов. Правила гигиены не соблюдались, мусор и помои оказывались прямо на земле за порогом дома, что нимало не заботило прохожих. Кроме того, существовал обычай, согласно которому люди справляли свои естественные нужды прямо там, где они в тот момент находились, и никто по этому поводу не возмущался. Но власти, обеспокоенные тем, как эту особенность японцев воспримут иностранцы, запретили появление на людях в набедренной повязке и босиком (впрочем, этот запрет не возымел никакого действия), а также и описанное выше отправление естественных надобностей, названное «постыдным».

В деревне эти указы были, разумеется, проигнорированы, и часто целая семья мылась перед своим домом на виду у всех и не испытывала при этом никакого стеснения. Да это никого и не смущало. Более того, в огромных общественных банях, выстроенных в каждом квартале города, одновременно мылись и мужчины и женщины, и это считалось совершенно естественным. В Японии человеческое тело никогда не было чем-то «стыдным», тем, чего стоило стесняться, и если можно было увидеть обнаженного человека на улице, то специально смотреть на него никто бы не стал. И только под влиянием западной морали власти в самом начале эпохи Мэйдзи запретили совместные бани. Японцы никак не могли понять это стыдливое отношение иностранцев к собственному телу, так как не были знакомы ни с иудейско-христианским понятием его нечистоты, ни с викторианскими нормами морали. Но народ подчинился указу императора, который решил не подвергать испытанию щепетильность европейцев, отзывавшихся об этом обычае как о «варварском».

Большинство городских улиц, за исключением улиц Киото, были довольно узкими, а более широкие обсаживали деревьями. Торговля в центре велась очень бойко, продавцы ожесточенно пихали друг друга и прохожих, нимало не заботясь о вежливости, и часто докучали женщинам, идущим без сопровождения. Пресловутая японская «вежливость», которую так ценили за границей, на самом деле никогда не являлась отличительной чертой этого народа. Напротив, нравы его нередко оказывались довольно грубыми, и даже демонстративно грубыми по отношению к незнакомым людям. Та приветливая учтивость, которая стала визитной карточкой «Японии для туристов», — всего лишь калька правил вежливости, существовавших раньше только среди высших классов, в аристократических кругах. И часто эта вежливость была продиктована не столько искренним сердечным порывом, сколько обстоятельствами. Она совершенно отлична от истинной доброжелательности японского народа, действительно идущей из глубины души. Так что городская улица в то время представляла собой зрелище хаотично движущейся толпы, вовсе не блистающей утонченностью манер. Очень часто квартал оккупировали группы нищих ходивших от двери к двери и настойчиво просивших подаяния. В эпоху Мэйдзи эти нищие, нередко оказывавшиеся бывшими крестьянами или самураями низшего ранга, хлынули в города, где было легче прожить и найти пропитание, и часто в парках вымогали деньги у гуляющих там людей. Некоторые, называемые хоито,заставляли платить за пожелания удачи, которыми щедро делились с прохожими, подражая таким образом очень бедным буддийским монашеским орденам Коясандзин,которые, бывало, превращали в монету предметы культа и в то же время распространяли свое вероучение. Нелегко было отделаться от этих нищих, которые устраивались на земле таким образом, что перегораживали улицу и редко оставались без мелких монеток в своих чашах для сбора подаяния. В начале эпохи Мэйдзи правительство, заботящееся об образе Японии, который оно стремилось создать, попыталось наладить уличное движение и обустроить сами улицы. Сначала главные из них посыпали гравием, а позже вымостили или даже зацементировали. Но к концу эпохи немногие из улиц имели хорошее дорожное покрытие, тем более необходимое, что новые виды транспорта можно было нормально использовать только тогда, когда земля оставалась твердой и гладкой даже в период дождей. Кроме того, маленькие мосты, перекинутые через многочисленные ручьи, испещряющие улицы таких городов, как Токио и Киото, и построенные для пешеходов, часто имели форму арки (дайкобаси)и не годились для колесного транспорта. Необходимо было перестроить эти мосты, сделать их ровными, используя для этого западные технологии. Первые стальные мосты были возведены в Нагасаки и Йокогаме в 1869 году. В Токио мост Симбаси был перестроен в 1871 году. Но все же через широкие реки, такие как Сумида в Токио, можно было переправиться только с помощью парома.

Общий вид городов постепенно приближался к европейскому, и на смену традиционным деревянным домам пришли кирпичные и каменные. В Токио особенно заметные изменения коснулись главной улицы, соединявшей Нихомбаси и Симбаси, которая позже стала знаменитой Гиндзой. По обеим ее сторонам выстроились здания в колониальном стиле. Аллеи из и в отделяли тротуар от центральной проезжей части. В 1877 году Токутоми Кэндзиро писал: «Поднимая ногами пыль, я перешел мост Симбаси и направился к улице Гйндза. Она была не так великолепна, как я себе ее представлял, но вполне соответствовала репутации «самой благородной улицы самого благородного города» со своими магазинами и огромными толпами народа, наводнявшими ее с самого утра. Мне то и дело приходилось лавировать, чтобы не столкнуться с городскими жителями, так как я был полностью поглощен каждой картиной, возникающей передо мной».

Смешение японского и европейского стилей было характерно для большинства зданий той эпохи, и их отличительной чертой был типично японский светильник. Правительство приглашало европейских архитекторов для проектирования первых общественных зданий, в которых сплавлялись самые разные стили — от Возрождения до викторианской эпохи, а греческий фронтон часто соседствовал с кирпичным фасадом. Одним из первых и наиболее выразительных зданий, типичных для начала Мэйдзи, стал отель Цукидзив Токио, детище знаменитого плотника Симизу Кискэ II, построившего его посреди традиционного японского сада. Деревянные стены этого отеля, имеющего семьдесят два метра в длину и шестьдесят в ширину, были покрыты штукатуркой под мрамор. Деревянная башня в японском стиле венчала это здание, где обстановка в номерах соединяла европейские и японские черты, имелись веранды, большой зал для приемов, столовая и бильярдная. Этого же стиля придерживались при строительстве Первого национального банка и Банка Мицуи в 1872 году. Не считая нескольких строений, таких как вокзал Симбаси (1872), фасады большинства новых домов не выходили на улицу, напротив, их окна были обращены в сад. Эти сады сажали везде, даже между домами и маленькими хижинами в традиционном стиле, что придавало улицам странный вид. Только центр Йокогамы, нового города, мог считаться действительно европейским, по крайней мере таким делали его широкие улицы с тротуарами и дома, построенные на одной линии. Японцы же не переставали удивляться греческим фронтонам, куполам, изогнутым линиям оконных проемов, зубчатым стенам, мавританским аркатурам — тем необычным и странным элементам архитектуры, о которых нельзя было и подумать несколько десятилетий назад, когда город состоял только из деревянных зданий.