Повстанцы

— Это ты правильно рассуждаешь, — похвалила Ядвига. — Когда восстанем, так уж все пойдем — крестьяне и паны, чтобы драться за вольность отчизны.

Но Пранцишкус равнодушно махнул рукой:

— Не знаю, какая там вольность отчизны, паненка. Мы головы свои будем класть, чтобы землю добыть и чтобы человеку спокойно ее обрабатывать. Не желают больше крепостные с голодухи подыхать и под розги ложиться. Вот за что головы сложим.

— А чтобы жизнь поправить, нужна и власть получше. Царская власть всех угнетает.

— Не всех. Панов небось не трогает. Говорите, паненка, что и паны забунтуют? С чего бы это? Слышал я в местечке — один перекати-поле людям втолковывал, будто паны хотят панщину вернуть. Для того и восстанут. Теперь всякого наслушаешься.

Долго еще объясняла Ядвига цель готовящегося восстания, но Пранцишкус был непреклонен: панам бунтовать и кровь свою лить нет расчета.

После разговора с кучером Ядвига убедилась: привлечь крестьян к восстанию можно только надеждой на землю, помещики, подобные ее отцу, вырыли пропасть между дворянством и простым людом, и потребуются очень большие усилия, чтобы эту пропасть заровнять. Уже теперь агенты правительства сеют в народе недоверие к дворянам, будто бы желающим восстановить крепостное право.

Пянка, погостив несколько дней, уехал по своим делам. Ядвига почувствовала себя более свободной, могла посвящать больше времени домашнему обиходу и начала готовиться к своей задаче — сблизиться с крестьянами и соседними помещиками. С дворовыми Ядвига и прежде неплохо ладила. Ей нравилось болтать и резвиться со слугами и работниками. Лакей Мотеюс, садовник Григялис, кучер Пранцишкус, горничная Агота, экономка, стряпуха и кухонные девушки — все любили ее за живой нрав и прощали неумышленные проказы. Теперь нужно было обновить прежние отношения, придать им иной, более серьезный характер.

По вечерам, запершись в своей комнате, Ядвига вспоминала беседы с Пранцишкусом и другими дворовыми и с изумлением замечала немало противоречий и путаницы в собственных чувствах и мыслях. Она понимала положение вещей, но ей нужно было вынуждать себя спокойно выслушивать обидные, а то и наглые замечания и рассказы кучера и других слуг. Все-таки она была панной из поместья, дочерью пана Скродского. Кровь леденела, когда она слышала и видела, сколько ненависти накопилось у этих людей против отца, который так ев любит! Иногда она еле удерживалась, чтобы не отвесить пощечину Пранцишкусу за то, что он многозначительно отмалчивался или бесцеремонно отворачивался, равнодушно блуждая взглядом по сторонам, словно не замечая паненки.

Однако Ядвига умела владеть собою. Резкость и наглость дворовых она старалась обращать в шутку и, оставшись одна, силилась разобраться, где корни их неприязни. А причину найти бывало нетрудно. В Варшаве Ядвига много читала и слышала о положении хлопов и об их отношениях с панами. Здесь, в отцовском поместье, она обнаружила живые иллюстрации к прочитанному, Ядвига очень любила "Дзяды" Мицкевича. А разве засеченные в Рубикисовых корытах крепостные не взывают словами Ворона из "Дзядов":

Мол, наказывайте строже, Столько лоз ему отмерьте, Чтоб, вконец его измучив, Косточки отбить от кожи, Как горошины от стручьев! Пан, не знал ты милосердья! [4]

4

Перевод Л.Мартынова.

Но Ядвиге доступно милосердие. В Варшаве она не просто проявляла интерес к общественным и патриотическим делам, но откликалась на них с экзальтированной, сентиментальной чуткостью. Представляя себе житье крепостных, вспоминая навес с корытами и все услышанное, Ядвига горестно вздыхает, глаза наполняются слезами. Нет, она и впредь не станет избегать ни Пранцишкуса, ни других дворовых. Она хочет все разузнать, ко всему быть готовой.

Самыми близкими Ядвиге людьми были Агота и новая горничная Катре. Агота постарела, еще больше рас" полнела, но по-прежнему оставалась близка и мила Ядвиге. Ядвига вскоре подметила, что Агота взяла новенькую под свое особое покровительство.

— Агота, — спросила она однажды, — не родня ли тебе эта Катрите, что ты так о ней заботишься?

— Нет, панночка, не родня. Просто хорошая девушка, разве не правда?

— И мне так кажется — хорошая.

— И красивая, разве не правда? — улыбнулась Агота.

— Да, — согласилась Ядвига. — Ее как следует одеть, причесать — будет даже очень красивая!

Агота вздохнула и помолчала…

— Хочу я панночке сказать, только все не решаюсь. Неприятное это дело… Придется говорить и про пана, и про меня, и про Катрите. Я бы и дальше терпела, но кое-что приметила. Не могу больше молчать. Да и вы, панночка, уж не малое дитя, ученая, много перевидали, поймете и простите.

С нарастающей тревогой выслушала Ядвига это вступление, невольно догадываясь о суш дела. Разве не знала она своего отца, разве рассказ Пранцишкуса о том страшном случае не подтвердил ее подозрений? И хотя она охотнее оставалась бы в прежнем неведении, но, скрепя сердце, убеждала Аготу все откровенно рассказать.

И Агота начала описывать, как пан Скродский ее в юности обездолил и погубил, а теперь хочет совсем от нее избавиться и из хором выжить. Потом — как пан увидал Катре и пленился ею, а управитель Пшемыцкий выполнил панскую прихоть — сделал девушку горничной. А на ней хотел жениться сосед Пятрас Бальсис, который теперь может отомстить пану Скродскому, как и Пранайтис за погубленную Евуте.

Терзаясь стыдом и гневом, слушала Ядвига рассказ старой горничной. Так вот каковы отношения между поместьем и народом в такое решающее для отчизны время! Если только Пранцишкус и Агота не клевещут по пустякам на ее отца… Но Ядвига чувствовала, что они говорят правду. А ближайшие дни показали, что в словах Пранцишкуса и Аготы не было поклепа.

Однажды утром Скродский проснулся в отвратительном настроении. Ночью одолевали тяжелые сны, какая-то тревога. Одеваться ему помогал по обыкновению Мотеюс, кабинет прибрала Агота. Он позавтракал в столовой с Ядвигой и Юркевичем. Был угрюм и неразговорчив. Ядвига видела, что отец нездоров, и посоветовала ему прилечь, а сама собралась с Аготой в Кедайняй за покупками.

Отправив дочь и Аготу, Скродский вышел прогуляться по саду. День был погожий, но настроение помещика не улучшилось. Возвращаясь в хоромы, он заметил, что Катре за деревьями выбивает коврики. У Скродского мгновенно ожили давно сдерживаемые желания, созрел план действий. Вернувшись в кабинет, он кликнул Мотеюса и распорядился.

— Я нечаянно пролил вино. Позови Катре, пусть вымоет пол. Я пойду прогуляться, до обеда не вернусь.

Он вышел. Немного спустя появилась Катре с ведром воды. Подоткнув юбку, она стала на колени и принялась счищать пятно. И не заметила, что вернулся Скродский, запер дверь, сунул ключ в карман и, подойдя к ней, стал следить за ее работой. Как только Катре его увидела, тотчас вскочила, чуть не перевернув ведро.

Пан поглаживал бородку, улыбался, вкрадчиво говорил:

— Ну, чего испугалась, девушка? Нехорошо своего барина бояться. Такой красавице я ничего плохого не сделаю. Садись сюда, побеседуем. Хорошо ли тебе в поместье? Никто не обижает?

Он сел у столика на диван, закинул ногу на ногу и указал девушке место рядом. Но Катре, оцепеневшая и перепуганная, не шевелилась.

— Подай мне вина, — приказал пан. — Налей в бокал.

Она выполнила приказание и бросилась к дверям. Не в силах открыть их, обернулась, прижалась к ним, готовая защищаться.