Повторение пройденного

Я молчал.

– Ну?
– нетерпеливо повторила она.

– О чем? Вот когда в Испании война была, - признался я, - мне хотелось там оказаться. Или на финской.

– А еще? А еще?

– На Северном полюсе побывать. Или с челюскинцами. Или просто на пограничной заставе. И вообще хорошо бы пораньше родиться. А так все без нас делается...

Я и верно не знал, что сказать еще. Глупо же мечтать об участии в гражданской войне, которая была давным-давно, чуть ли не двадцать лет назад. Или о революции, что случилась и того раньше. Ведь такое не повторяется. Конечно, о чем-то я мечтал. Вырасти поскорее мечтал. Когда-то шофером стать мечтал, а потом - писателем, и обязательно очень известным как Лермонтов, например, или как Шевченко, или как Жаров. И летчиком мечтал, и папанинцем, и пограничником... Но как об этом скажешь?

Она молчала, и мне уже стало стыдно. Неужели я дал маху? Ведь не хотел признаваться... Мальчишка! Действительно, мальчишка!

– А я не так, - сказала Наташа.
– Я по-другому мечтаю. Вот приду домой, лягу, закрою глаза - и кажется мне, что я лечу куда-то, как птица, и все смотрю, смотрю... И все так красиво вокруг: и леса, и города, и деревни, и Москва... Не так, как сейчас, а по-другому красиво - все светится, и люди радостные, счастливые... И одеты красиво, и все улыбаются... И еще дома - много-много красивых домов! Светлых, просторных! И я иду к ним... Как в детстве... А может быть, это потому, что мне просто жалко детства? Оно прошло. У меня, по крайней мере...

И опять она казалась мне в эти минуты очень умной, очень взрослой, очень далекой... и совсем не такой, как я...

У Кировских ворот мы свернули на заснеженный Чистопрудный бульвар.

Чистые пруды! Я знал здесь каждую дорожку, кустик, скамейку, каждую песочную клумбу, каждую газетную витрину. Здесь я рос, отсюда из Наркомпроса с письмом Крупской пришел в Дом пионеров, где потом узнал Наташу...

Чистые пруды галдели ребячьими голосами, скрипели санками, лыжами и валенками. Казалось, вся ребятня высыпала сюда в этот воскресный день. Но я почему-то вовсе не завидовал ни маленьким карапузам, ни мальчишкам постарше, ни моим ровесникам, которых здесь тоже было много. Уж куда лучше быть взрослым, хотя бы года на три старше, как Наташа. А может быть, я просто глуп рядом с нею? Но Наташа... Удивительная она девочка! Она словно угадывала мои мысли. И даже старалась поддержать меня.

– А как ты, я думаю тоже, - сказала Наташа.
– И чтоб совсем взрослой стать, и школу скорей кончить, и быть самостоятельной, но только обязательно счастливой. И чтоб все были счастливыми... И еще рисовать хорошо хочется. Но только не получается у меня ничего. А уж если быть художником, то только настоящим, чтоб весь мир тебе радовался! А так, обычным, средненьким - лучше и не быть...

Я хотел ей поддакнуть, но постеснялся.

– А как ты думаешь?
– спросила она сама.
– Права я?

– Вообще-то права, - как можно солиднее сказал я.
– Только и художники, и музыканты, и писатели разные есть: есть гениальные, а есть талантливые. И всякие. И все знамениты.

– И все же очень хочется быть настоящим, гениальным!
– призналась Наташа. Потом сказала вдруг: - А еще - может, это, конечно, смешно - мне очень хочется, чтоб папка скорей вернулся! Я так скучаю без него.

– Он в командировке?
– спросил я.

– Нет, он там, на Карельском перешейке, - сказала Наташа.
– Вчера как раз письмо прислал. Пишет, что теперь скоро...

А я и не знал, что Наташин отец на войне.

Да, она любила сладкое. Конфеты любила и мороженое. Она умела мечтать - красиво, не так, как я. Я это знал. И еще она любила рисовать, хотя ни разу не показывала мне своих рисунков. Говорила: "Потом, потом. Честное слово, мазня. Ничего интересного!"

Может быть, она больше любила другое - архитектуру, потому что могла безошибочно сказать, кто и когда построил этот старинный дом в Москве, и вот этот, и ту церковь...

А я не знал и малой доли того, что знала она. Но я не знал и другого, более важного: как она относится ко мне.

Я думал об этом, когда видел ее и когда не видел. Я думал об этом утром, днем, вечером и ночью. Ночью все кажется простым и легким. Будет день, и завтра я спрошу ее, и сам скажу.

Но наступал день, и я уже ничего не мог сказать.

За ночные мысли мне попадало. Отцу было некогда, и он, в худшем случае, шутил, а вот мать:

– Опять ночью не спал? И писал что-то? Думаешь, я не видела? Ведь зажигал настольную лампу?

Я не мог отговориться, что вскакивал ночью, чтобы приготовить очередное домашнее задание. И сказать правду - что писал стихи о Наташе тоже не мог.

Зато в Доме пионеров Вера Ивановна, кажется, понимала меня.

– Ничего, дети, он прочтет в следующий раз, - говорила Вера Ивановна.
– А пока мы поручим ему подготовить очередной номер нашего журнала...

И я готовил очередной номер журнала "Зеленый шум", выходивший тиражом в два экземпляра.

...Во дворе у меня был приятель. Давний приятель и мой ровесник Боря Скворцов. По Боре вздыхали все девчонки. Он был красивый парень, не чета мне, и считался у нас специалистом по девчоночьим сердцам.

Я решил посоветоваться с Борей, как бы от имени одного своего друга.

– Ну и что?
– сказал специалист, выслушав мой рассказ.

– Как - что!
– Ведь она ходит с ним, разговаривает. Он провожает ее... В музей они ходили...

– Это все не имеет значения!
– авторитетно заявил Боря.
– Все девчонки любят, когда за ними ухаживают.

– А то, что она старше его и не стесняется?

Боря серьезно почесал лоб:

– Здесь две причины могут быть. Или ей интересно с ним, если, допустим, он умный, а она не очень. Или... А как у них с ростом?

– Что с ростом?

Признаюсь, насчет роста в таком смысле я никогда не думал. Но вообще-то из-за своего роста я буквально страдал в школе. Не хотелось быть похожим на второгодника.

– Кто выше из них, кто ниже?
– пояснил Боря.
– Девчонки маленьких не любят.

– Он выше, - бодро сказал я. Уж что-что, а за рост я отвечал головой - небольшой своей головой, сидевшей на длинной шее и на еще более длинном, тощем туловище.

– Понятно! Тогда все понятно. Значит, он ей чем-то нравится.

Я обрадовался и тут же испугался: а вдруг Боря догадается?

– Мне тоже так кажется, - сказал я неискренне, безразличным тоном. Ну, а как он-то, должен ей сказать, что она ему... что он любит ее?

Специалист опять задумался и почесал лоб.

– А он - как?
– спросил наконец Боря.
– Из смелых парень или так трусишка зайка серенький?

Мне явно не хотелось признаваться в своей робости, но я мужественно произнес:

– Нет, он не из смелых, пожалуй...

– Тогда лучше пусть записку напишет, - посоветовал Боря.
– Так, мол, и так, люблю тебя и жить без тебя не могу! Только записку прямо ей надо отдать, в руки. А то всякое бывает... Попадется кому другому... Засмеять могут, и все такое прочее.