Пояс Ипполиты

Когда Борак подошел, они враз бросились на спящих и связали их... Проснулась Лебея от удушья. Ей показалось, что она попала под лошадь. Но, очнувшись, поняла - ей заткнули тряпкой рот, двое мужчин обматывали веревками. Рядом лежала связанная Гипаретта. Над рекой клубился туман, лиц насильников не разглядеть. Было понятно, что это скифы, хозяева лошадей. Один из мужчин посадил Лебею к дереву, дал сильный подзатыльник, сказал:

– Такой молодой, а уже вор! А еще эллин!

Лебея согнулась, затем резко выпрямилась и изо всех сил ударила связанными ногами в зад тому, кто назвал ее вором. Потом она сжалась, ожидая ответного удара. Но скиф снова по-эллински сказал:

– Я детей не бью, соплячок,- подойдя, он легко поднял ее, как куль с сеном бросил вниз животом на круп ее же коня. Подвел другую лошадь, на которой висела связанная Гипаретта, и кони пошли рядом, вслед за жеребцом скифа. Амазонки тоже не церемонились со своими пленниками, они либо влекли их на аркане, либо связанными сажали на коня. Любимым же способом скифов было «кольцо» - связанного пленника клали на живот поперек коня, прикручивали руки под его брюхом, считали, что это лучший для пленника вид передвижения.

Лебея испытывала настоящие мучения. Ее нещадно трясло, особенно при езде рысью, все время приходилось напрягать тело, прижиматься к коню, чтобы не сползти под живот. Но эти мучения были ничто по сравнению с мучениями совести. Лебея с пятнадцати лет ходила в боевые походы, она знала, что плен хуже смерти. А она заснула на боевом задании, попала в плен к скифам, это позорная смерть.

Беата и амазонки могут ее простить, но сама Лебея... Как только ей дадут меч - она убьет себя. Тут она вспомнила про Гипаретту - девочка попала к врагу по ее вине. Стыд и позор сжигали все тело Лебеи. Она проклинала себя: «Я не славная наездница, я не дочь Фермоскиры, а самая презренная тварь!»

Иные мысли были у Агаэта: «Пусть я привезу двух пленников, но оправдаю ли себя? Может, они не конокрады, зачем боспорцам воровать лошадей. Может, это посланцы царя Со-тира, а я их связал веревками и волоку к царю Агату, у которого гостит царица Синдики. Схватить двух спящих юнцов -это не доблесть, а повод для насмешки. Время еще есть, их надо допросить. Слава богам, Агаэт умеет говорить по-боспорски, все дети скифских царей на год-два посылаются на учебу в Пантикапей. Довезу их до скотного двора,- решил царевич,- развяжу и допрошу».

У ворот скотного двора ждал старый пастух. Он упал перед властителем на колени и, посыпая лысину пылью, что-то громко и непонятно кричал.

– Встань и говори,- приказал коной.

– Воры, великий коной, подняли и увели два стада коров и быков!

– Давно?

–  Час тому назад, могучий!

–  Где мои загонщики?

–  Они уехали раньше. Сразу после них...

– Где пастухи?

– Они до утра у конских табунов по твоему веленью. Я один, на дворе. Кона уехала к царю...

– Ладно! Это потом. Борак! Развяжи воров и унеси в дом коны. Они живы?

–  Думаю, живы. Но без сознания.

Приказав старику увести и накормить коней, коной взвалил своего пленника на плечо и понес. Борак шагал с грузом за ним.

– Оставь своего в этой комнате и не своди с него глаз. Я положу воришку в спальне коны. Будем их допрашивать раздельно, а потом сравним.

Бросив на кровать коны какую-то шкуру, Агаэт перенес на нее пленника, вынул затычку изо рта. Лицо было покрыто толстым слоем пыли.

Отвязав руки от ног, коной выпрямил юношу, положил вверх лицом. Потом принес кувшин, омыл лицо водой, но юноша не приходил в себя. Агаэт глянул на штаны, они ему по-прежнему нравились. «Зачем ему штаны,- подумал коной,- все равно отец прикажет его убить. А умереть он может и в моих старых». Коной снял с юноши сыромятные, с короткими голенищами сапожки, расстегнул опушку и потянул за штанины. Сначала обнажился пупок, потом показались курчавые рыжеватые волосы лобка, еще рывок - и коной от неожиданности вскрикнул. Это была женщина!

Смущенный, он сразу отскочил в сторону, потом подбежал, быстро надернул штаны, затянул, завязал шнурок, уселся сбоку. Это не только смутило его, но и напугало. Молодая женщина, скорее всего девушка; могла ли она быть конокрадом... «А что, если это ойропата?!
– мелькнуло в его голове,-Ведь ходили же недавно слухи, что в Тирамбо появились ой-ропаты». Чтобы убедиться в этом, коной дрожащими руками расстегнул куртку, распахнул ее... Слева открылась полная, как мегерская чаша для вина, грудь, а справа был чуть заметный коричневый бугорок прижога. Да, это ойропата! И, судя по отмытому лицу, молодая, красивая женщина. Агаэт сдернул с ее головы колпак - рассыпались рыжеватые густые пряди волос. Тут девушка проснулась, резко села, бросила руку на бедро. Ножа на поясе не было. Она снова откинулась на шкуру, закрыла глаза.

–  Дай мне нож!
– прохрипела она, немного погодя.

–  Чтобы убить мужчину? Ты же ойропата.

–  Чтобы убить себя! Ойропаты в плену - мерзость!

– Еще успеешь. Сперва скажи, хорошо ли красть чужих лошадей?

– Мы не крадем - мы берем у вас в долг. Позднее уплатим сторицей.

– Не мешало бы поговорить со мной. Я хозяин этих табунов.

– А хорошо ли красть женские штаны?

– Клянусь, я не узнал, что ты женщина.

– Не мешало бы спросить меня сначала.

– Зачем вам столько много лошадей?

– А тебе?

– Скиф без коня - не скиф, а презренный склот.

– Ты же один, а нас много. Более двух тысяч.

– Не советую врать, красотка. В соседней комнате твоя подружка, мы проверим.

– Зачем мне тебя обманывать. Скоро все будут знать в округе, что мы заложили в степи город...

– Кто это мы?

– Амазонки из Фермоскиры. Или ойропаты, как зовут нас твои сородичи.

– Где этот город?

– Где-то в степи, за Рыжим камнем.

– А-а, это, наверно, Катамба. Падающая вода, по-вашему.

– Скорее всего, там есть маленький водопадик. Зачем тебе это знать?

– Чтобы забрать украденных у меня лошадей.

– Глядите на хвастуна! То, что попало в руку амазонки, можно отсечь только с рукой.

– Ты тоже хвастовством сильна. Забыла, что скифы конокрадов закапывают живыми, а у хвастунов вырывают язык.

– Нашел чем хвалиться. Амазонки не боятся смерти. Так сказано во втором завете.

– Слышал я про ваши заветы...— Агаэт замолчал, подумал: мы молоды, красивы. Вот одной остался день жизни, я отдам ее отцу, он прикажет её умертвить, и все. А она ершится, вспоминает заветы, которые глупы, никому не нужны. Да и сам я хорош - мне бы говорить о ее красоте, целовать ее алые губы, а я пугаю ее смертью, жалею сотню лошадей...