Пойдем играть к Адамсам

Ты хочешь повзрослеть, Барб?

Барбара снова промолчала.

– Ты думаешь, что эти дети странные, не такие, как все, и испорченные. Но откуда ты знаешь, что они сильно отличаются от других? Что ты думала о них, когда приехала сюда? Ты думала, что они милые и забавные. Что ты думала о них, когда возила в воскресную школу? Тебе хотелось быть их матерью и чтобы их отцом был какой-нибудь красивый, известный мужчина, вроде твоего доктора Адамса. Что ты думала о том, как они слушались тебя и веселились, когда ты водила их купаться? Ты упивалась этой своей любовью. Меня тошнит от тебя, – сказала Терри. – Человек – это сложный организм. Премьер-министры, наверное, тоже играют сами с собой, когда ложатся спать. То, что эти дети делают с тобой, является частью их игры; все сходится. И это вполне естественно.

Барбара молча покачала головой. Она снова отказалась принять эту логическую цепочку.

– Я тебе не верю, – сказала она. – Не все дети такие. И мы не были такими.

– Не были?

Барбара замерла. Что-то в тоне воображаемой Терри вызвало у нее воспоминание о хихикающих на парковке подростках из ее собственного детства. Она снова ясно видела их, снова отчетливо слышала. Их лица то появлялись, то исчезали, чередуясь с лицами Джона, Дайаны, Пола, Синди и Бобби.

– Нет! Они не делали ничего подобного.

– У них не хватило наглости, – пожала плечами Терри.

– Что ж, возможно, – согласилась Барбара. Что они сделали бы? Что сделал бы любой человек, получив полную власть над другим человеком? Что, в частности, будут делать неопытные дети? Кто знает, что думают люди в детском возрасте, когда мы их еще не сломали?

Д

ень был ясный, погожий и солнечный.

Барбара уже не сомневалась, что дети разденут ее донага. Это было не так уж сложно; ребята становились все увереннее. В конце концов, это не смертельно.

Я и раньше была голой, – сказала себе Барбара, но в ожидании продолжала чувствовать себя неловко.

В команде по плаванию, в общежитии, у врачей и – случайно, конечно же, – в семье ее определенно видели без одежды. Но эти случаи были кратковременными, вынужденными и не особенно приятными. Для поколения, которое как минимум на словах предпочитало откровенный внешний вид, открытую одежду и секс, она оставалась закрытой и сдержанной, избегая своей наготы и обычно отводя глаза от чужой. Естественно, ее беспокоило то, что она ханжа – в ее среде это было сродни смертному приговору, – что из-за своей робости и нерешительности она пропустит стремительно надвигающуюся волну любви и спаривания и останется в стороне. Но все эти страхи, казалось, не могли одолеть девичью застенчивость, негласное табу, сковывающее ее.

В попытке оправдаться Барбара сказала себе, что это лишь вопрос времени, места и ценностей. Она знала – хотя никто, кроме Сексуальной Барбары, не говорил ей об этом, – что в момент веры, доверия и любви она сможет, испытывая радость, освободить тело и жить. В этом присутствовал элемент исповеди, покорности и единства. На самом деле у нее было немало девичьих снов на эту тему. Просто такое событие еще не произошло, и, как следствие, приближалось время, когда она могла бы оглянуться назад и понять, что «берегла себя для мужа» или, по крайней мере, для серьезного романа. Подход, несомненно, старомодный – но довольно неплохой. Так ей стало казаться с возрастом.

Однако сегодняшние непристойности не имели ничего общего с потребностью, любовью, признаниями или дарением приятных подарков. Что вызывало у нее отвращение и мурашки по коже, так это то, что за всем этим скрывались грязь, злоба, подлость и секс в съемной комнате, за опущенными жалюзи. Ее затягивало обратно в примитивный глупый мир серости, щупанья, ухмылок и хихиканья. Целью было доставить мучение, и она боялась показать, насколько хорошо это удается.

На самом деле все прошло быстро и без непристойных лапаний, которые она себе представляла. Дети прибыли чуть раньше обычного и, немного пошептавшись на кухне, с напускной непринужденностью завалились в ее комнату. Они знали, что ей все известно от Синди, поэтому обошлись без долгих обсуждений. Дайана принесла в сумочке для ланча маленькие ножницы для шитья и, пока остальные стояли в стороне, осторожно ими воспользовалась.

Подойдя к Барбаре и отогнув кружево от лямок ее ночной сорочки, она разрезала ее по скрытым швам, справа и слева. Барбара не видела, что делает Дайана, но чувствовала, как металл – тупая сторона лезвия – осторожно скользит по ее коже, и понимала, что ножницы в умелых руках. Видимо, среди прочих талантов Дайаны было и шитье. Затем, обнажив Барбаре плечи, она продолжила работу.

Начав с правого бедра, Дайана разрезала боковой шов до проймы. Она будто открывала красивую коробку с рождественским подарком и старалась не испортить обертку.

Почувствовав, как сорочка отходит от ее тела, Барбара закрыла глаза, на которые навернулись непрошенные слезы. Еще через минуту боковые швы ее трусиков были разрезаны, и она лежала, испытывая максимально возможное ощущение неловкости, непристойности, наготы и беспомощности. Конечно же, раздались смешки – Барбара слышала каждый по отдельности, – и она подумала: «Наконец-то это случилось». Наконец. В некоторых обстоятельствах все женщины думают одинаково. Теперь с ней начнут что-то делать.

Однако, когда ничего больше не произошло, она открыла все еще мокрые от слез глаза и приподняла голову. Дети застыли, как на античном барельефе: Синди наклонилась вперед, двумя маленькими ручками прикрывая рот, чтобы подавить смех, блестящие глазки подглядывали сквозь пальцы; Бобби был угрюмым; Пол подергивался в судорогах; Дайана все еще держала ножницы; Джон почему-то не мог поднять голову. Увидев их, Барбара отчасти успокоилась.

Помимо шока, который она испытала от своей наготы, никакого реального вреда во всем этом не было. Вряд ли ее красота могла свести наблюдателей с ума. Затем Джон наконец поднял голову, и Барбара увидела его глаза.

Хотя она ожидала, что ее будут дразнить и истязать, с ней обращались так же, как вчера и позавчера. Дети развязали и снова связали ее, сводили в ванную, потом привязали к стулу и накормили скудным завтраком из хлопьев и тостов, а затем разошлись по своим повседневным делам. Единственная разница заключалась в том, что Барбара была голой.

Вместо приятного ощущения от воздуха, циркулирующего над ее обнаженным телом – как, например, бывало перед купанием, – она, конечно же, испытывала сильный моральный упадок и стыд. Даже не опуская взгляд на свое тело, она ощущала каждую его часть. Это было потрясающе. Более того, не стоит думать, что толщина одежды составляет всего лишь долю дюйма, что ее наличие или отсутствие не имеет значения, что мы все рождаемся голыми изначально. Реальный факт заключался в том, что одежда является уединением, защитой и (в том разнообразии, из которого можно выбирать) индивидуальностью. Почему-то обнаженная Барбара уменьшилась по сравнению с прежней Барбарой. И дети – не прибегая к столь углубленным размышлениям – каким-то образом осознавали это. Нагота еще сильнее подчеркивала отношения между пленителями и пленницей – вероятно, так и было задумано. Барбара вздохнула.

На улице стояла жара, возможно, это был самый жаркий день с тех пор, как Барбара появилась здесь. Несмотря на непрерывный гул кондиционера, в комнате царила неподвижная, мертвая атмосфера, делающая кожу неприятно влажной. Жужжала муха. Волосы щекотали мокрый лоб, и Барбара встряхивала головой по мере возможности, пытаясь откинуть их с лица. Беспомощность – это мука.

В данный момент Терри была на пляже Кейп-Кода, расстелила одеяло и устроилась на нем с книгой, либо нашла себе собеседника. Мать Барбары, вероятно, ехала в торговый центр «Севен Корнерз», нервничая из-за пробок и гадая, что она забыла записать в список покупок. Без Барбары мир продолжал вращаться свободно и беззаботно. Я знаю, что значит быть мертвой, – подумала Барбара. Все идет своим чередом.