Поймать солнце

— С тобой я чувствую себя в безопасности, — признаю я. — Ты заставляешь меня чувствовать себя…

Он на мгновение замирает.

— Что?

В моем горле завязывается комок. Жгучий комок чувств, который я не знаю, проглотить или выплюнуть.

— Ты заставляешь меня чувствовать себя обычной девушкой.

— Ты и есть, — мягко говорит он.

— Нет. Но иногда приятно чувствовать себя такой. — Когда он ничего не отвечает, я ерзаю рядом с ним, когда наши плечи соприкасаются, а травинки щекочут мне затылок сквозь дырочку в одеяле. Мои мысли приобретают мрачный оттенок, и я выпаливаю: — Джона присылал мне письма из тюрьмы.

Макс смотрит на меня.

— Вы переписываетесь?

— Нет. Я думала о том, чтобы связаться с ним… но пока не стала. В последний раз мы виделись, когда я наблюдала, как охранники выводили его из зала суда в наручниках, и это было почти два года назад.

Этот момент запечатлелся в моем мозгу, как неприятный ожог.

Вердикт был оглашен:

Виновен по всем пунктам.

Я помню каждое слово, каждый шепот, каждый напряженный момент тишины, пока судья МакКларрен впитывал вердикт и собирался с мыслями.

А затем он огласил приговор Джоне, обращаясь к переполненному залу суда: «За все годы работы в суде я редко сталкивался с делом, которое так глубоко затронуло меня и как судью, и как человека. Бессмысленная гибель Эрин Кингстон и Тайлера Мака — это суровое напоминание о хрупкости жизни и тьме, которая может обитать в человечестве. Этот вердикт, хотя и соответствует закону, никогда не сможет по-настоящему компенсировать пустоту, оставшуюся после такой ужасной трагедии».

Мое сердце забилось где-то в горле. Между зубами. Мне показалось, что я жую его, и кровь течет по моему язык, но это была всего лишь изгрызенная внутренняя поверхность щек.

Ногти впились в тыльные стороны моих ладоней.

Я вспотела и едва могла дышать.

Поправив свои очки в серебристой оправе, судья глубоко вздохнул и продолжил, суровым и серьезным тоном: «Учитывая тяжесть преступления, боль, причиненную семьям жертв, и рассмотрев все представленные доказательства и свидетельства, суд постановляет, что подсудимый должен быть приговорен к смертной казни в соответствии с законами этого штата».

Я закричала.

Мама застонала рядом со мной, упав в обморок.

Мы были единственными двумя людьми в зале суда, которые скорбели, в то время как все остальные стояли, ликовали и плакали совсем другими слезами.

В тот день нас с мамой тоже приговорили к смерти.

Джона смотрел на нас, когда его выводили из зала суда, на его лице была маска чистой боли. Наши взгляды встретились на расстоянии нескольких футов, и он громко, измученно, со слезами, текущими по щекам из покрасневших глаз, сказал: «Я этого не делал. Пожалуйста, поверьте мне».

Ненавижу, что не верю ему.

Ненавижу, что все еще люблю его, скучаю по нему, нуждаюсь в том, чтобы он был рядом со мной, дарил тепло в самые мрачные дни. Думаю, именно поэтому я так сломлена.

Прощение без любви — это одно.

Но любовь без прощения? Это как дерево без корней: оно не может долго стоять. Оно никогда не сможет жить по-настоящему.

Вот почему я так противлюсь идее влюбиться. Я не могу пройти через это снова.

Бринн сказала мне, что у меня «антилюбовные» глаза, и я думаю, что это из-за всех тех ужасных вещей, которые они видели во имя любви.

Я поворачиваюсь к Максу и с трудом могу разобрать его выражение лица сквозь пелену слез. Все, что я знаю, это то, что он пристально смотрит на меня. Он не отводит глаз, хотя над нами небо, полное звезд.

— Прости, — бормочу я. — Я становлюсь такой эмоциональной.

— Не извиняйся. Я знаю, что это не то же самое, но в каком-то смысле… я могу тебя понять.

— Можешь?

Он кивает, сохраняя зрительный контакт.

— Моя мать ушла от нас и не вернулась, — говорит он мне. — Она не умерла, но ее здесь нет. Я не могу обнять ее или съесть ее черничные вафли, но я также не могу принести цветы к могильному камню или прошептать слова облакам и притвориться, что она меня слышит.

Костяшки пальцев Макса соприкасаются с моими. Я не уверена, намеренно это или нет, но не отстраняюсь. Наоборот, я приближаю свою руку к его руке, пока его легкие прикосновения не превращаются в нарочное касание. Ритм. От этого ощущения у меня сжимается живот, а кожа начинает гореть.

— В таких вещах нет завершённости, — продолжает он с придыханием. — Такое горе — совершенно другой зверь. Скорбь по тому, кто еще жив, становится выбором, а не случайностью, и у меня богатый опыт в этом. — Он сглатывает, проводя большим пальцем по тыльной стороне моей руки. — Иногда мне кажется, что это единственная вещь в этом мире, которая хуже смерти.

Я слышу его, но его прикосновение звучит громче. Это похоже на песню, оркестр, трубящий в моей крови. Мое сердце — это бас-барабан, и когда его пальцы медленно, нежно начинают переплетаться с моими, барабанные удары становятся крещендо.

Как бы хорошо я ни умела улавливать происходящее, мне с трудом удается перевести дыхание. Оно ускользает от меня, как и время. Мы смотрим друг на друга, наши пальцы нежно переплетаются, руки смыкаются. Дыхание Макса прерывистое, мои конечности дрожат, и я никогда раньше ни к кому не была так близка. Не таким образом. Над головой сияют звезды, но некоторые из них, возможно, упали и разбились о мою грудь. По крайней мере, несколько. Как минимум одна.

Глаза Макса закрываются на мгновение. Он медленно, лениво моргает, а потом шепчет:

— Посмотри на небо, Солнышко.

Его слова застывают, как густая патока, и я не могу оторвать взгляд от его глаз. Кажется, я впала в транс. В оцепенении.

Он улыбается мне, нежно сжимает мою руку.

— Посмотри вверх.

Наконец я делаю вдох. Воздух проникает в меня, снимая чары, и, когда странная дымка рассеивается, я моргаю, возвращаясь к утесам, и позволяю его словам впитаться.

И смотрю вверх.

Надо мной одна за другой начинают вспыхивать звезды, словно кто-то постепенно зажигает гигантскую космическую доску. Мои глаза привыкают к ночи, когда темнота раздвигается, открывая экстравагантное шоу созвездий. Затем, словно из ниоткуда, по небу проносится яркая полоса.

Я поворачиваюсь, чтобы снова посмотреть на Макса.

— Что это было? — выдыхаю я в удивлении.

— Метеоритный поток Тауриды.

Мой взгляд снова устремляется вверх, и сердце подскакивает. Метеоритный поток Тауриды. Метеор рассекает ночь, словно резкий, стремительный мазок кисти по чернильному холсту. Затем появляется еще один, и еще, и каждый последующий более чарующий, чем предыдущий.