Поймай падающую звезду

Так я пробираюсь пятнадцать минут.

Вдруг за большим кустом ежевики обнаруживаю гору мусора. В ней — уже ставшие классическими пластиковые пакеты и бутылки, какие-то сопревшие прутья, зола, просыпанная земля, сгнившие арбузные и дынные корки, расколотые кабачки, потрескавшаяся желтая тыква с рассыпанными почерневшими семечками и прочие отбросы. Куча откровенно смердела.

Такая помойка не может быть вдалеке от дороги. Братья сербы, восклицаю я мысленно, милые мои, я ваш! Обнимаю и целую вас! Вот я! Протяните мне руки! Рвусь прямо сквозь куст. Раскидываю его ветки и посохом, и корзиной, и руками. Наклоняю голову, чтобы не выцарапать глаза.

Потом ступаю прямо в центр свалки. Нога моя утопает в мусоре по щиколотку. Но меня это не волнует, я только стараюсь не упасть и не измараться еще больше.

И так вот делаю первый, второй и третий шаг в смердящей атмосфере. И уже вижу перед собой обочину шоссе. Я тут!

Еще немного побарахтаться. Вытаскиваю ноги из пакетов и бутылок, размахиваю посохом и корзиной. И оказываюсь прямо перед обочиной. Отсюда всего метр до дороги.

Смотрю наверх. Да, это то самое шоссе. Братья, вот он я!

Выбрасываю наверх снаряжение. Из последних сил выбираюсь на берег. Распахивая руки и расставляя ноги, выпрямляюсь посреди дороги.

Братья, объявляю вам, я прибыл! Я выкарабкался.

9

Вскоре меня накрывают сумерки. Чувствую, как из леса выползает горный осенний холод, который постепенно начнет щипать уши и щеки. Но пока он только радует меня.

Стою, раскорячившись, посреди белесого асфальта, как слепой котенок. Ноги мои дрожат, в бессилии опираюсь на посох. Начинаю пыхтеть и отдуваться, как трактор, пытаюсь исцарапанными и исколотыми руками хоть как-то привести в порядок одежду.

— Тузик, где ты? — обернувшись, зову ослабевшим голосом. — Мы пришли. Давай сюда, наверх!

Он внизу пробивается сквозь заросли и пытается выскочить на обочину. Получается у него только с третьей попытки.

— Иди сюда! — зову я его.

Он устало подходит и опирается на мою ногу. Я глажу его, снимаю с него репейники и колючки. Стараюсь осмотреть его на предмет обнаружения клещей.

— Оба мы изодрались, — говорю ему.

Он смотрит на меня снизу, потом облизывает ноги. Язык у него синий, как ятрышник.

— Пошли потихоньку…

Идем, пошатываясь. Болят у меня икры и бедра, грудь и спина, руки и ладони, а пятки мои горят, как на сковородке. Едва тащусь.

Не могу определить, где именно мы находимся, и далеко ли до того размыва, где мы разделились. Дорога перед нами все еще отчетливо видна, и заблудиться теперь просто невозможно. Но, думаю я, если мои приятели уже уехали, то до ближайшего поселка не меньше, чем километров десять, и меня при этой мысли охватывает паника. Все-таки, утешаю себя, если не раньше, то к утру непременно доберемся.

Тузик тоже обессилел, плетется по обочине. Обнюхивает кусты, устанавливая, кто и когда здесь проходил, и задирает лапу, оставляя сведения о себе.

И тут за спиной я слышу тарахтение какой-то машины. И вижу зажженные фары.

Я знаю, что жители Валево не любят, когда оскверняют святость их величества автомобиля, тем более с собакой у ноги, но все же голосую. Выхожу на проезжую часть.

Машина на подъеме, как ни странно, сбрасывает скорость, и я вижу, что в ней сидят четверо. Пропускаю ее и подхожу к задней дверце, изготовившись сесть.

— Ты ведь, Тузик, — говорю я предательски, — знаешь дорогу домой.

Хозяева наверняка не впустят его, а я уже не в силах топать пешком.

— Иди домой самостоятельно!

Жду, когда они откроют дверцу машины, и подаю им какие-то знаки. Но изнутри на меня смотрят четыре головы — две взрослые и две детские. Четыре пары глаз выпучились оттуда на меня, как будто увидели некое страшное чудовище. И после некоторого колебания машина врубает скорость — не может быть, с удивлением констатирую я — и быстро удаляется. И мне остается только смотреть ей вслед.

Тузик стоит напротив меня и глядит с разочарованным видом.

— Прости, — говорю я. — Как аукнулось, так и откликнулось.

И продолжаю ковылять дальше.

10

Прошел всего метров триста и за поворотом увидел промоину, а рядом с ней — Ацину машину. Фары у нее горят, и она медленно движется к выезду на шоссе.

— Эй, Аца! — кричу. Размахиваю посохом и корзиной. — Эй! Я здесь! Эй!

Увидит ли он меня? В ответ на это машина прерывисто сигналит, моргает фарами и решительно выезжает на дорогу. Выбравшись, поворачивает ко мне.

Я смотрю на нее влюбленными глазами. Нет на свете авто лучше древнего фольксика! Расцеловать его готов!

Аца подъезжает и, опустив стекло, спрашивает:

— Ты живой? Все в порядке?

— Все в порядке, — киваю я.

— Подожди, я развернусь.

Разворачивает машину на дороге, его спутник выходит, чтобы пропустить меня на заднее сиденье, и смотрит на нас убийственным взглядом. Если ему так хотелось прогуляться, то я предоставил ему возможность гулять до потери сознания.

— Мы три раза сюда приезжали, — говорит Аца. — Сигналили, звали. Ты что, ничего не слышал?

Устраиваясь на заднем сиденье, я отрицательно мотаю головой.

— Если бы ты не появился через полчаса, мы бы с Милое, — впервые слышу имя его приятеля, — отправились в полицию и вызвали пожарников.

Зачем же пожарников, устало думаю я. Приглашаю Тузика сесть рядом со мной. Он моментально вытягивается на сиденье и кладет голову мне на колени. Милое садится и закрывает дверцу. Оборачивается и как-то странно смотрит на меня.

— Морда у тебя красивая, — впервые за весь день произносит он. — Красная, как пион.

Я киваю. Потому меня и не приняли предыдущие автомобилисты. Испугались, что окочурюсь у них в машине.

Аца между тем досматривает мою корзину.

— Ну и набрал же ты грибков, — говорит, выбрасывая их поочередно в окно. — Один другого лучше!

У меня перехватывает дыхание, но все же отвечаю:

— Все во славу Кодекса честного грибника.

Он включает скорость, и мы трогаемся. Пока он о чем-то переговаривается с Милое, мы с Тузиком дремлем. Он похрапывает на моих коленях, я в такт тряске киваю головой в сторону переднего сиденья. Вздрагиваю, поправляю сползшие на кончик носа очки и выпрямляюсь, чтобы тут же опять задремать и клюнуть носом переднее сиденье.