Поздний бунт. Андрей Старицкий

–  Ишь ты! Резонно. Поставим там, где теперь повозки, пару десятков. Знак им - выстрел из рушницы. Тогда их дело - встретить.

Не сразу Михаил Глинский направил коня на дорогу в Коханово, долго продолжал пускать пыль в глаза, объезжая станы, часто останавливаясь, словно что-то прикидывая, о чем-то размышляя. Но вот наконец и развилка. Придержал князь повод своего аргамака, раздумывая, куда повернуть. И туда хорошо, и сюда, но на Барань лучше: дорога глухая, встречных, кто может догадаться о том, куда направляется отряд, мало, да и путь до Коханово короче. Самое же главное: дорога лесистая, и в случае чего можно скрыться в чаще.

Пустил князь коня на дорогу, ведущую в Барань. Медленным шагом, чтобы не вызвать подозрения. Хотя, какое там подозрение. Мало ли для чего первому воеводе понадобилось свернуть на лесистую дорогу? Может быть, подобрать место для здслона на случай подхода к Орше шляхетского войска или договориться с жителями Барани, чтобы помогли они ладить лестницы, щиты и туры. Только второй воевода особого полка довольно потирал руки: «Верно я разгадал лисий ход князя-предателя, предупредив подьячего. Быть мне теперь первым воеводой. Заслужил!»

Тем временем Михаил Глинский доехал до леса, подобрал поводья и пустил коня размашистой рысью, но версты через три перешел на шаг. Князь не думал о возможной погоне воеводы, тысяцкие и сотники еще долго будут ожидать его возвращения, ни о чем не догадываясь, не думая тем более и о возможной засаде, дозорных не посылал. Ехал он совершенно спокойно, предвкушая скорую встречу с королевскими гвардейцами, которые наверняка помнят его и встретят с радостью, как бывшего любимого воеводу.

Тайный же подьячий, наоборот, сам был напряжен до предела и не давал расслабляться никому из ратников засадного отряда. Смотрящих за дорогой наблюдателей, которым он выбрал место под еловыми густыми лапами у самых обочин, подьячий менял часто, заботясь, чтобы не устали их глаза от долгого и напряженного глядения на дорогу и не прозевали бы они нужного момента.

Четырежды уже сменили наблюдателей, а дорога все пуста и пуста. Подготовлена пятая смена, но тут - доклад:

–  Едут. Воевода сам-один впереди. Стремянные приотстали.

–  Отменно. Легче отсекать.

Тут же застрекотала сорока - сигнал тем, кто стоит за поворотом дороги, у повозок, которым надлежит ехать навстречу беглецу и оказаться возле него в тот момент, когда он будет находиться как раз напротив засады.

Вот и повозки с возницами на облучках. Глинский придержал было коня, но тут же успокоился: обычные с виду крестьяне, везут что-то в Оршу на продажу, не ведают, наверное, что она в осаде. Тому, что поклажа покрыта пологом, князь не придал значения.

–  Слава Богу, - перекрестился подьячий, - не насторожился.

Применить повозки при захвате Глинского предложил сам подьячий, хотя его отговаривали, причем весьма настойчиво:

–  Риск очень большой. Заподозрит переметчик неладное, повернет к своему полку. Кусать локти станем.

–  Догоним, если повернет. А с повозками бескровней выйдет.

Получилось совсем бескровно. Повозки отвернули на обочину, пропуская знатного всадника, и тут - свист. Из леса высыпала пара дюжин пешцев, за ними - дети боярские на конях, откинув пологи, из круто развернувшихся и вставших поперек дороги повозок поднялись ратники с рушницами, направленными на стремянных.

–  Бросай оружие! Слезай с коней! Живо!

Коня князя Глинского взял под уздцы сам подьячий.

–  Пойман ты еси, князь Глинский. По воле государя нашего вседержавного.

Эту ошеломляющую фразу подьячий проговорил спокойненько, даже елейно, будто не о пленении сообщал, а звал на дружескую пирушку. Он дождался, пока князь, ошарашенный неожиданностью, вяло спустится с седла на землю, и продолжил с еще более подчеркнутой елейностью:

–  Сейчас окуем тебя и - в Москву, на Казенный двор. И стремянных твоих окуем, дабы не скучать тебе одиночно.

Михаил Глинский молчал, словно в рот воды набрал, лихорадочно соображая, как избавиться от милостивой грамоты короля Сигизмунда, и, понадеявшись на то, что здесь, на дороге, его не станут обыскивать, решил: «Проглочу, улучив момент. В чем тогда меня обвинят? Догадка - это еще не доказательство. Бог даст, обойдется».

Но Бог не простер своей длани над изменником: после того как князя оковали, тайный подьячий самолично начал его обыскивать. И - о радость! Извлечена из-под подкладки калиты грамота короля Сигизмунда, который прощает ему все прошлые ошибки в знак благодарности за добрую услугу, ему оказанную.

–  Ну, вот, - заговорил подьячий весело, будто сообщал окованному радостную весть, - теперь тебе, князь, один конец: плаха. А если повезет - виселица на Лобном месте Красной площади.

–  Не ерничай!
– обрубил подьячего Глинский.
– Вези в Москву, как тебе велено. Царь, не ты, служка, самолично решит мою участь!

–  Верно, князь. Уж как верно-то. Мне ли, малой сошке, определять, где тебе место, на плахе или на виселице. Мое дело доставить тебя в стольный град живым и, по возможности, здоровым.

Послав гонца второму воеводе особого полка с предупреждением, что в сельце Коханово разместились полторы тысячи шляхтичей, подьячий повез задержанных не через Оршу, а взял северней, на Юрцево, куда повелел второму воеводе выслать сотен пять детей боярских. Оттуда с надежной охраной двинулся в Красное, где располагалась ставка воеводы Булгакова-Голицы, который должен был выделить для дальнейшего сопровождения не меньше полутысячи детей боярских, а ратников из особого полка отпустить в их стан. Что ни говори, но опасаться ратников особого полка стоит: вдруг они задумают вызволить своего воеводу в благодарность за вольности, какие он допускал в полку.

До Юрцева отряд все время рысил, переходя временами даже на галоп, торопясь под защиту крупного ратного отряда. Можно, конечно, и не гнать коней, но подьячий считал, что Глинский мог условиться с гвардейцами короля о том, что если он не прибудет на встречу к определенному времени, они должны будут выступить на дорогу и спешить к Орше.

Спешность оказалась весьма кстати. Польская рать форсированным маршем двигалась к Днепру. Передовые отряды шляхетской конницы уже по дороге от Лепеля подступали к смолянам, а по Минской дороге миновали Толочин. Промедли засадный отряд, который вез задержанных, их вполне могли настигнуть разъезды передовых шляхетских отрядов.

Узнав об этом у Юрцева, где сопровождавших Глинского ждала условленная охрана из детей боярских, подменные кони и добротные повозки, подьячий перекрестился.

Тысяцкий, возглавлявший детей боярских от особого полка, упрекнул подьячего:

–  Не славь всуе. Смоленск минуешь, вот тогда свершишь благодарственную молитву, а пока - вперед, не мешкая.

Если не гнать коней, до Красного - два дневных перехода, но такого времени не было предоставлено засадному отряду и детям боярским из особого полка, и потому к полуночи они были уже в стане Булгакова-Голицы.