Поздний бунт. Андрей Старицкий

Но и эта неурядица оказалась кстати: татары, поначалу растерявшиеся, быстро пришли в себя, завязалась сеча, но тут из леса, как снег на голову в жаркий июньский день, повалили конники и пешцы Передового и Сторожевого полков.

Первым хлестнул коня Мухаммед-Гирей.

До Тихой Сосны гнали крымцев русские ратники. Князь Андрей Старицкий, гордый столь знатной победой, тут же отрядил спешного гонца к царю Василию Ивановичу с донесением: «С помощью воеводы Хабара-Симского я разбил тумены Мухаммеда-Гирея. Часть захваченной добычи поделю между ратниками, часть направлю в твою, государь, казну».

Радостная весть. Пару лет после такой зуботычины Крым большим походом не пойдет, а разбойным сакмам [121] порубежные воеводы умеют заступать пути, и даже, перехватывая, пленить крымцев и ногайцев.

Казань тоже изменила политику. Резко изменила; Клятвенно уверяла в своей дружбе с Москвой и, похоже, намерена была свою клятву держать. Стало быть, Можно приступать к вытеснению Польши и Литвы из Древних славяно-русских земель, и главное - отбить Смоленск, этот ключ к основательно заржавевшему замку.

[121] Сакма - след, путь, которым прошел пеший или конный отряд, а также сам отряд.

Однако слишком крепки и высоки крепостные стены, ворота тоже непробиваемы, ни таранами их не сдвинешь, ни ядрами самых больших осадных пушек не разрушишь. Только хитростью, как сказал Глинский, можно овладеть Смоленском, а хитрость эта уже созрела в голове у князя Михаила Глинского.

«За просто так не уступит, - думал государь, - запросит непомерно. И все же есть нужда позвать. А там видно будет».

Михаил Глинский запросил ни мало ни много - княжества Смоленского.

–  Под твоей, Василий Иванович, рукой удельное княжество. Я - удельный князь, верный в делах и помыслах Москве и тебе, государь.

Да, не вытошнит, если не подавится! Сколько усилий потрачено, чтобы избавиться от уделов, основных смутьянов кровавой междоусобицы, и - на тебе: своими руками отдать столь важный для России город со всеми укра-инными землями. Стоит ли овчинка выделки? Выбить польско-литовских захватчиков, чтобы посадить нового недруга. Не станет князь Глинский долго шагать в ногу с Москвой, как ее присяжник, объявит обязательно о своей независимости^ и его во весь голос поддержат многие короли, император и даже Папа Римский.

Новая головная боль?!

А если поиграть с Глинским, как он сам говорит, в кошки-мышки? Пообещав, не исполнить обещание? Что в ответ предпримет Глинский? Одно может: сбежать из России, унеся с собой многие кремлевские тайны, до которых допущен. Но для чего тогда тайный дьяк? Для чего око его неусыпное?

–  Въехав в Смоленск, всенародно объявлю тебя правителем Смоленского удельного княжества, присяжного Москве и царю всероссийскому.

–  Утвердим слово клятвенной грамотой.
– Можно и утвердить, если нет веры моему слову.

–  Вера, государь, есть, но ряд с клятвой на кресте более надежен.

–  Ты, как всегда, рассуждаешь мудро. Готовь рядную грамоту. При моем духовнике поцелуем крест.

–  После чего я расскажу, государь, как положу Смоленск к твоим ногам и что потребуется сделать для этого тебе.

Досадливо Василию Ивановичу вести такой торг, но пересиливает он себя, убеждая одновременно: «Глинский - латынян, играющий в православие. Крестоцелование с клятвой латыняну не стоит выеденного яйца».

Никого не позвал Василий Иванович в свидетели на крестоцелование - духовник, он сам и князь Михаил Глинский - все условности, однако, соблюдены были неукоснительно, все чин по чину.

Помолившись, продолжили прерванный разговор.

–  Дай мне, государь, время до весны. Пошлю я в город дюжину своих людей. Они осядут в Смоленске под видом крупных торговцев, под видом коробейников, собьют артели плотников, даже краснодеревщиков, затесаются в среду ремесленников. Смогут подготовить горожан к мысли, что нулсно по доброй воле отворить ворота царю всей России. Что касается воеводы Сологуба, то при его руке есть несколько моих друзей, да и сам он не дурак, поймет что к чему, если умно подскажут.

–  Все так просто?

–  Нет. Мои люди сработают без промаха, если ты, государь, основательно пугнешь Смоленск. Силой ратной несметной. Множеством осадных пушек, ядра которых полетят через стены, сея смерть и разрушая дома. Почувствовав безысходность, горожане принудят сложить оружие. Брать силой город не будет нужды. Придется только показать, что готовимся к этому. Я все предусмотрю, государь. Устрою такие скоморошные представления, комар носа не подточит.

–  Стало быть, тебя ставить первым воеводой Большого полка?

–  Воля твоя, государь. Только я считаю, что лучще мне при тебе ближним советником оставаться.

–  Вполне разумно, - согласился было Василий Иванович, но тут же изменил свое решение: - И все же, считаю, надо дать тебе полк, специально для тебя собранный. Сверх пяти основных. И по числу более обычных десяти тысяч. До дюжины тысяч двести, а то и более.

Не уловил хитрости князь в этом решении царя, не понял, что началась игра с ним самим. Придет время, и станет он кусать локти, да поздно будет: главный воевода, конечно, по совету царя, определит особому полку место поодаль от основных сил, якобы для резерва, и получится, что князь Глинский со своим многочисленным полком никакого участия в захвате Смоленска не примет. Что же касается тайных бесед Глинского с царем и их клятвенным рядом, они так и останутся тайными. Кто в России поверит слову, единожды изменившему? Предателю, как правило, нет больше веры. Его можно и в крамоле обвинить и оковать, упрятав в подземелье.

Царь Василий Иванович, несмотря ни на что, твердо придерживался совета Глинского: из Москвы вывел полных пять полков с великим огневым нарядом, для которого специально были отлиты пушки-великаны. К основной рати в придачу вышел еще и пятнадцатитысячный полк князя, тоже с увесистым огневым нарядом.

Но не только московская рать пришла в движение, по воле государя Великий Новгород и Псков послали к Смоленску еще по паре полков. А в Боровске разместились еще и несколько полков резервной рати. На всякий случай. У резерва пушек и рушниц тоже изрядно. Таким образом, задействовано было невиданное прежде по мощи войско.

Самого храброго такая мощь заставит задуматься и почесать затылок, прежде чем решиться обнажить меч.

Дальнобойные пушки, установленные на холмах, провели малую пристрелку, сотрясая город, а в это время царские полки окапывали себя закопами, окольцовывали валами, давая смолянам и жолнерам понять, что пришли на долгое осадное сидение, и возьмут крепость не мытьем, так катаньем: не согласятся по доброй воле открыть ворота, так откроют, чтобы избежать голодной смерти.

Исподволь - спешить вроде бы некуда - начали устраивать близ стен высокие туры, затаскивая на них пушки полегче. Туры-то возвели на уровне стен, можно осыпать город ядрами, выбирая для себя любую цель. Проведя пристрелки, пушки замолкали. Их молчаливые жерла угрожающе взирали на городскую сутолоку, готовые в любой момент обрушить на смолян увесистый град. Пушкари от пушек не отходят. На турах под плотными крышами приготовлены зелье, ядра и дробь, а для пушкарей тоже устроены навесы от дождя. Но дождя нет вот уже несколько дней, поэтому пушкари красуются, наслаждаясь страхом, какой они внушают горожанам.