Издательство АЗБУКА^®

Книга картин

Первой книги первая часть

Вступление

Кто ты таков, ты знаешь сам давно; из дому выйти ты во тьму готов; где дом, там даль, а ночи все равно, кто ты таков. Глазами, не успевшими устать, когда переступаешь ты порог, воздвигнешь дерево, где тишь да гладь, где черный ствол под небом одинок. Так мир Ты сотворил, а мир велик; в молчаньи Слово затаило суть. Уверившись, что смысл его постиг, своим глазам позволишь отдохнуть.

Веянье апреля

Снова апрельский дух; жаворонки взлетели в небо, где плечам тяжел свет, а сквозь ветви уже виден день, чей в пустоте расцвел свет, — но после сумерек длительных и дождливых солнечно-золотая рань сквозь туманы проступает, на фасадах зданий витая, где окна, как раны, открываются среди теней боязливых. Потом тишина. Без всякой отсрочки дождь сверкает на мостовой, и звук его живой впадает в блеснувшие почки.

Два стихотворения к шестидесятилетию Ганса Тома

Лунная ночь

Такую ночь назвать негоже хмурой; южнонемецкий воздух при луне часы роняет с башни в тишине, чтобы они тонули в глубине, а сторожа, фигура за фигурой, прошли, перекликаясь, в стороне, и скрипка зазвучала как во сне, напоминая вслух о белокурой.

Рыцарь

Едет рыцарь в панцире черном, стальном — навстречу любви и вражде. Все впереди: даль, дол за холмом, пиршества, прелести дам и дом, Грааль в награду, песнь за вином; в тысяче образов и в одном Бог перед ним везде. Панцирь – тюрьма стальная, литая, узилище или обитель, где смерть сидит, мечтая, мечтая: где мой освободитель, чей меч – мои оковы ради доброго дела разрубит, и вместо обновы свобода будет сначала для скрюченного тела, чьи мышцы готовы: ах, как я бы играла и пела!

Девичья меланхолия

Мой рыцарь юный предан мне почти как древний стих. Приходит он, как по весне вихрь налетает в тишине, уходит, как в голубизне звон колокольный в стороне, где свет преображен. С глухой тоской наедине слезу в прохладном полотне ты прячешь: плач твой тих. Мой рыцарь юный верен мне, и он вооружен. Улыбкою при ясном дне сияет он, и в белизне слоновой кости, в тонком сне его черты, как свет в окне морозном, жемчуг на стене и при луне страницы книг твоих.

О девушках

I. «Иные пролагают мечтами…»

Иные пролагают мечтами к темным поэтам путь и просят кого-нибудь, чтобы позволил взглянуть, как струны ладят перстами; но для девушек простых мост к видениям не нужен; их улыбки – нити жемчужин над серебром, украшающим пир; ими-то доступ и обнаружен и к поэту, и в этот мир.

II. «Девушки! От вас одних поэты…»

Девушки! От вас одних поэты научились говорить о вас, находя не ваши ли приметы в звездах, предвещающих рассветы вечностью, чей наступает час. Но пускай поэты молят страстно, знайте: как мольбы ни горячи, им вы уступили бы напрасно, ибо соблазняться вам опасно даже тяжестью парчи. Пусть поэт мечтает о свиданьи со своей мечтой наедине в сумрачном саду, где в тишине на скамье сидел он в ожиданьи, в комнате, где лютня на стене. Вас не ищет он средь лиц и звуков; дорожит он сумраком дорог, так же безнадежно одинок, светлой не застав под сенью буков, рад к себе забиться в уголок. …И ему противны голоса, вечно доносящиеся хором из толпы, где слишком многим взорам ваша подвергается краса.

Песнь изваяния

Кто любит меня любовью такой, чтоб жизнью не дорожить и утопиться в пучине морской, чтоб каменный мой разрушить покой, лишь бы мне жить, жить?.. Где кровь моя? Камень мне надоел, гнетущую тишь храня, а жизнь хороша, желанный удел. Где тот, кто настолько смел, чтоб разбудить меня? Пусть будет мне жизнь золотая дана в изобилии благ… Буду плакать одна, над морем вечно грустна; хоть моя кровь хмельнее вина, но не отдаст морская волна того, кто любил меня так.

Сумасшедшая

Думает что-то, что-то тая… Ты кто такая, Мари? Я королева, вот кто я! Предо мной на коленях замри! Плачет она: я была… была… Кем ты была, Мари? Я дочь ничья, ни двора ни кола. Вот и поговори! Так что ж, королева ты, сирота, вставать не велишь с колен? Меня морочила нищета, когда не ждешь перемен. Судьбу тебе удалось превозмочь скажи, с какого же дня? Ночь, ночь, всего одна ночь, и все узнали меня. Я вышла, и что же, ты посмотри: на струнах улиц одна я вся Мари, изнутри, изнутри, в танец вовлечена. Прижаты люди к стенам давно, так что не оторвать, и лишь одной королеве дано на мостовой танцевать.

Любящая

Вся струюсь, и нет со мною сладу. Пальцы рук моих обречены упускать меня, мою досаду, и сквозь эту мнимую преграду тяга не с твоей ли стороны. Эти дни, когда, меня тревожа, молча шло одно, как я одна, с чуткой тишиною камня схожа, под которым плещется волна. Но как только мною завладели первые весенние недели, отпадать от года мне пора; нечто теплую мою истому в руки отдает ему, чужому, кто не знал меня еще вчера.

Невеста

Любимый! Окликни меня, я одна, я давно у окна, ты меня пожалей. Средь платановых старых аллей вечер давно погас, и пусто сейчас. А если не хочешь ты в дом со мной, на ночь со мной вселиться, придется мне броситься в сумрак ночной, в сад, чтобы с темной голубизной мне слиться…

Тишина

Слышишь, любимая? Поднял я руки… Шорох среди тишины. Жест одинокий… Но если не звуки, шорохи разве тебе не слышны? Слышишь, любимая? Вместо зова шорох ресниц, затаивших свет. Слышишь, любимая? Поднял я снова веки, но тебя нет. Движений моих отпечатки в шелковой тишине зримы; неповторимы тревог моих складки на занавеси, уходящей вдаль. Звезды вдыхаю, вбираю в себя. Запахи пью, как вина, вижу я близ притина ангельские запястья; и ты едина со мною, мыслю тебя, но где же ты…