Пожинатель горя

На прощание я дал ей пощечину, не сильную, зато унизительную. Инга приложила ладонь к горящей щеке и мстительно процедила:

— Ты об этом еще пожалеешь, шавка.

И пошла прочь. Я смотрел ей вслед, хотя никакого желания видеть ее у меня не было. Метров через десять девица остановилась и обернулась.

— Да, про убийство Виктора, ищейка! — крикнула она. — Мы действительно были с Владиком в гостинице, но все утро я принимала ванну. За это время он мог свободно куда-нибудь смотаться. Например, перерезать горло папаше.

Действо девятнадцатое. Галкин о вечном размышляет и…

Ожидая нужного мне человека, я стоял в небольшом узком коридорчике и рассматривал стенд с фотографиями. Профессиональная деятельность наложила на меня свой неумолимый отпечаток, увиденное не вызывало во мне содроганий и отвращения, а настраивало на философский лад, к чему едва уловимо примешивалась тоска, осознание собственного бессилия, невозможности что-либо изменить. Человек — всего лишь букашка, жертва всевозможных пороков или стечения обстоятельств, пылинка, не оставляющая следа, растворяющаяся в пустыне мироздания. А насколько долговечна людская память, что думают о нас, ныне живущих, смотрящие с небес?

Смерть не видит различий между национальной принадлежностью, материальным благополучием и социальным статусом тех, кого она хочет прибрать, она не признает никаких нежных дыханий и светлых ликов, она смердит разлагающейся, пожираемой червями плотью, чмокает раздавленными внутренностями, сизо отливает разбросанными мозгами. Не важно, на каком жизненном этапе тебя поманит костлявая старуха с косой, она всегда будет одинаково страшной. И лишь тихо отошедшие в мир иной в своих кроватях от старости да умершие в муках от неизлечимых болезней, когда инъекции морфия дают только временную передышку, воспринимают ее приход как благодать, высшее избавление.

Неясный поломанный силуэт, серые, источившиеся, обглоданные рыбами кости, вмерзшие в глыбу льда, — что это: останки незадачливого пловца, рыбака или жертва криминала? Горы золы и поваленные одна на другую обугленные колоды — место жуткой трагедии, где нашла свой конец сгоревшая заживо молодая дружная семья: мать, отец и двое маленьких детей. Большой кровавый бифштекс в центре гостиной, влипшие в мясо светлые волосы и полоски белой материи — так отплатил четырнадцатилетний подросток тридцатилетней женщине, отказавшей ему в близости.

Я отвлекся от рассматривания фотографий и обернулся к приближающемуся человеку. Саныч работал судмедэкспертом, любил свою работу, оттого что мертвецы не причиняли зла, а в свободное время принимал участие в любительских спектаклях и вынашивал планы создания собственного театра. Он был рыжебородым карликом, трезвенником и юмористом, и мне периодически приходилось навещать его в процессе расследований.

— Давненько не виделись, — приблизившись, приветствовал меня Саныч, облаченный в широченные, обляпанные сукровицей джинсы и грязный прорезиненный фартук на голое тело. — Столько всяких известий, а ты настойчиво обходишь стороной мою райскую обитель. Не шучу, обижусь.

Я произнес вычурную цветастую речь, и Саныч смилостивился.

— Тронут, аж прослезился, — отступил он. — Но знай, ты многое потерял. Вот, к примеру, знаешь, что негры бывают зеленые?

Я изобразил на лице притворное изумление.

— Я раньше тоже не знал, — пустился в словоблудие Саныч. — А совсем недавно… Спустился один такой с пальмы и прямиком в нашу цивилизацию перенимать научно-технический опыт. После работы, как и положено, за ларьками литр на троих. Выпили денатурата, закусили ирисочкой, пивком зашлифовали и по домам разошлись. Нашим мужикам хоть бы что, а негр опосля ванну задумал принять, ну и склеил ласты. Привезли его на мой мясницкий стол. Мамой его клянусь, зеленый!

И Саныч тонко захихикал. Я вежливо поддержал судмедэксперта в его восторге.

— А некто Ланенский Виктор Евгеньевич тебе на днях не попадался? — просмеявшись, спросил я.

— Представительный дядечка, — хмыкнул Саныч. — Его на разделочный столик впятером затаскивали.

— Это могло быть самоубийством?

— С какой стороны поглядеть, — оседлал свой профессиональный конек Саныч. — Были случаи, когда некоторые умники и гвозди себе в череп забивали, и дрелью висок сверлили. Но то ж сумасшедшие. Какой человек в здравом уме будет свежевать себя бритвой по горлу? Неэстетично как-то. Повеситься, утопиться, застрелиться, наглотаться таблеток… Вены порезать в ванной — тоже неплохо. Хотя и убийством назвать трудно. Знакомые криминалисты мне рассказывали, что на бритве не было отпечатков посторонних пальцев. Только покойника. И очень отчетливые. Если убийца был в перчатках, он должен был держать бритву очень бережно, чтобы не смазать имеющийся набор. И усыпить бдительность жертвы, приблизиться вплотную. «Не совершайте лишних движений, господин Ланенский, расслабьтесь, сейчас я вам буду резать горло». Смешно. Имеется еще вариант. Убитому сначала перерезали горло, а потом оставили на бритве отпечатки его пальцев. Но в таком случае должна была возникнуть потасовка, остаться следы побоев на теле. Да и справиться голыми руками с нашим жмуриком не так-то просто. Словом, одни загадки.

— Убийцей могла быть женщина?

— Да хоть ребенок, при условии, что потерпевший не оказывал никакого сопротивления. Усилий больших тут не надо. Правда, характер раны несколько странный. Явно не профессиональная работа. У тех все гладенько, ровненько, чистенько, любо-дорого посмотреть. А тут края раны рваные, загнуты вовнутрь. Лезвием будто не полоснули, а рубанули наискось. Он еще какое-то время жил, пока не истек кровью.

Я представил эту жуткую картину. Пальцы-сардельки, зажимающие рассеченную артерию. Булькающий рев ужаса, переходящий в предсмертный хрип. Осознание неизбежного конца, усиленное клаустрофобией. Агонизирующее метание в четырех стенах. Если бы дверь открывалась наружу, он бы вынес ее плечом, выскочил на площадку, попытался позвать на помощь. Но он рвал ее на себя до тех пор, пока не сломал ручку…

Исступленный вопль заставил меня вздрогнуть. Отчаянный, не похожий на человеческий, он ударился в стены, расшибся о потолок, перешел в протяжный животный вой. Я беспомощно взглянул на абсолютно спокойного Саныча.

— Опознание, — привычно пояснил он. — Бывает…

— Меня интересует Фирсов Владимир Михайлович, — решился я. — Лет шестидесяти, крепкий, накачанный, на спине длинный зарубцевавшийся шрам.

— Нет, — тут же отреагировал карлик. — С такими документами никого. А по приметам навскидку сразу и не скажешь. Я ж совсем недавно на дежурство заступил.

— Я могу взглянуть на неопознанные трупы? — собрался я с духом.

— Ради бога, — пошел навстречу судмедэксперт. — Как я понял, тебя интересуют новинки. Сейчас много подснежников и водолазов. Большинство бомжей, имеются и криминальные. Все камеры забиты, сваливаем прямо на пол.

— Я готов.

— Тогда зажми нос.

Мы заглянули в небольшое, облицованное кафелем помещение. Смотрели с порога, потому что ступить на плиточный, в красно-коричневых разводах пол не представлялось никакой возможности: людская плоть обоих полов, окоченелая и разбухшая, желтая, лиловая и почерневшая, лежала вперемежку, густая тошнотворная вонь окутывала меня, остановившимся оцепенелым взглядом я пялился в это безжизненное голое месиво.

— Здесь вчерашние и сегодняшние, те, что без документов. Будешь копаться?

— Нет. — Я почувствовал, что еще немного — и потеряю сознание. — Поворочай сам, с меня…

— Ты же знаешь, я не пью, — напомнил Саныч. — А брать деньги с друзей — это не по мне. Эх, что не сделаешь для хорошего человека!

Натянув резиновые перчатки, судмедэксперт шагнул на склизкий пол и принялся за дело, комически покряхтывая. Я наблюдал за его действиями сквозь мутную пелену, повисшую перед глазами. Когда он наконец справился с последним покойником, меня благополучно вырвало.