Пожиратели звезд

– Я испытывала постоянное чувство вины просто потому, что я американка и у нас всего вдоволь. О, доктор Хорват, не подумайте, что я оправдываюсь, пытаясь объяснить, почему осталась тут. Просто я никогда не знала, что мне в этой жизни делать, а глядя на здешних детей, поняла. Конечно, дело было не только в этом – не собираюсь отрицать: да, я влюбилась в Хосе. Да, мне хотелось защищать и его тоже. Все, что он делал, мне прекрасно известно, а особенно то, чего не сделал – а мог бы; знаю, это может показаться смешным, но, поверьте, в нем чувствуется забившийся в угол индейский ребенок. Не то чтобы у меня так уж силен материнский инстинкт, но в конечном счете Хосе и страна в моем восприятии стали почти неразделимы. У меня действительно было такое ощущение, что то, что я делаю для одного из них, сказывается на всех,.. О, стоит ли вообще разглагольствовать – вам все равно не понять.

Но она снова заговорила – с каким-то непринужденным безразличием, обращаясь, похоже, не к миссионеру, а исключительно к марионетке чревовещателя, склонившейся к ней через плечо хозяйка. В какой-то момент она даже протянула руку и потрепала рыжие волосы куклы, словно прочтя в ее неподвижных глазах отблеск понимания и симпатии. В порыве жалости, выразить которую он был явно неспособен – наверное, из-за того, что слишком привык произносить красивые речи перед безликими толпами и немного утратил навык персонального общения с людьми, подзабыл подходящие в таких случаях слова, – д-р Хорват внезапно ощутил, что смог бы помочь девушке куда больше, будь он плюшевым медведем.

Ему захотелось взять ее за руку, но он счел, что слишком молод для того, чтобы этот жест не мог стать причиной какого-нибудь отвратительного недоразумения, тем более в подобной компании – влажные десны кубинского дегенерата по-прежнему то и дело вспыхивали золотом в его адрес, тряпичный паяц не сводил с него циничного стеклянного взгляда. Даже пейзаж за стеклами затерявшегося в горах Сьерры «кадиллака», казалось, строил насмешливые гримасы – губы черной лавы над провалом расщелины словно кривились в окаменелой усмешке, таившей в себе, похоже, всю глубинную непристойность земли. Миссионер вздохнул, сложил руки на груди и с непоколебимым видом уставился в пространство.

Вскоре она поняла, что Хосе – очень закомплексованный парень, что у него немало проблем психологического порядка, о которых сам он не имеет ни малейшего представления. Он очень неуравновешен, настроение у него может резко меняться без видимых причин, глубокая тоска, чувство неудовлетворенности терзают и буквально пожирают его; она не раз пыталась расспросить его о детстве, об отношениях с отцом и матерью; несомненно, в основе всего этого лежало нечто фрейдистское. Когда она захотела объяснить Хосе, что такое психоанализ, он, казалось, всерьез заинтересовался. Выслушал очень внимательно, призадумался на некоторое время, пожевывая сигару, а потом спросил у нее, нельзя ли пригласить одного из этих типов в ночное кабаре. Конечно, он очень наивен и, признаться, совсем необразован. Да, он невежествен – она не боится этого слова. Но по меньшей мере именно в этой области она действительно смогла ему помочь. Он нуждался в ней, а когда вы наконец находите кого-то, кто в вас нуждается, добрая часть ваших проблем уже решена. Вы больше не страдаете от отчужденности… вам не надо больше блуждать в поисках собственной личности, своего места в этом мире, цели, которая позволила бы вам избавиться от самого себя, сделать выбор, заняться делом."

– Вы можете наконец оправдать свое существование… Для меня это было очень важно.

У меня, как и у многих моих товарищей по колледжу, было такое ощущение, словно я болтаюсь, закупоренная в пустой консервной банке… Понимаете, что я хочу сказать? Я говорю не именно об Америке, а о жизни вообще. Собственно, я никогда не знала, что я такое и ради чего живу. Ну конечно, водородная бомба, расовая дискриминация и война во Вьетнаме – все это очень помогло нам, мы могли хотя бы быть против чего-то… Но это так негативно… Без какой-либо определенной причины я чувствовала себя виновной и ничего не делала, чтобы оправдать… оправдать сам факт своего существования, понимаете. Я никогда не знала, кто я такая, никак не проявила себя как личность… Я повторяюсь, но для меня это очень важно. И внезапно эта страна позволила мне осуществиться… найти себя. Я вдруг почувствовала, что мне есть что отдать людям… Иногда я пыталась объяснить все это Хосе, но он не понимал, смотрел на меня почти ошарашенно… Он еще плохо знал английский и, следует заметить, о проблемах морального и интеллектуального плана не имел ни малейшего понятия. В одном, во всяком случае, я была уверена и поэтому всякий раз, когда я крепко обнимала его и с нежностью заглядывала в это прекрасное лицо – суровое, замкнутое, так по-испански почти всегда бесстрастное, похожее на таинственную маску – у него это было проявлением какого-то своеобразного, сугубо мужского целомудрия, – смотрела в эти глаза, такие необыкновенные, серые и в то же время – зеленые, я была уверена в том, что наконец нашла себя… В моей жизни появилась цель, мое существование обрело смысл, мне уже было за что уцепиться…

Старательно избегая учительских интонаций, она попыталась потихоньку расширить его духовный кругозор и пришла в ужас, обнаружив почти полное невежество. В области культуры он не имел ни малейшего представления о самом прекрасном – музыке, живописи, литературе; стоило ей ненавязчиво завести разговор на эту тему, как он принимался разглядывать ее с каким-то отвращением, и под этим взглядом она чувствовала себя совершенно несчастной.

Зато американскими демократическими институтами он, похоже, заинтересовался. Слушал внимательно и иногда с удивлением качал головой. Ей, можно сказать, в некоторой степени удалось таким образом принять участие в борьбе против развязанной в стране коммунистами смехотворной антиамериканской кампании и привить Хосе более правильное представление о Соединенных Штатах, о том, какую помощь они оказывают всему миру. Да, можно смело сказать, что по меньшей мере в этой области, принимая во внимание ту роль, которую Хосе предстояло сыграть, она все-таки преуспела и внесла свой вклад в укрепление взаимопонимания между двумя очень разными народами, так плохо ладившими между собой.

Он любил появляться с ней на людях и требовал, чтобы она одевалась в несколько уж слишком, на ее взгляд, кричащей манере. Благодаря ей он обзавелся связями, ранее недоступными ему, – в американских деловых кругах; познакомился, между прочим, и с консулом Соединенных Штатов. Америка намеревалась в самое ближайшее время инвестировать в страну крупные капиталы, оказывала ей экономическую и финансовую помощь, а поскольку правительство было полностью прогнившим и помощь никогда не доходила до простого народа, которому была предназначена, ЦРУ как раз тогда потихоньку искало новых, не скомпрометировавших себя в глазах парода людей, на которых Соединенные Штаты могли бы рассчитывать. Слухи относительно связей Хосе в преступных кругах от нее не укрылись, но в революционный период в стране, где насилие и преступность веками въедались в души людей, прогресс и демократию предстояло оплатить дорогой ценой. Не стоило забывать о том – а обычно это просто игнорировали, – что на протяжении тридцати лет после вторжения Кортеса в одной только Мексике из двадцати пяти миллионов жителей испанцами было уничтожено пятнадцать миллионов человек. Это продолжалось и потом: насильственное обращение в христианство, провозглашение некрещеных существами, «лишенными души», и превращение их в рабов. Она чувствовала себя страшно виноватой перед ними, как и перед американскими чернокожими, которые, в свою очередь, тоже стали своего рода расистами и способны плюнуть вам в лицо. Это, в сущности, одно и то же – все та же вечная борьба, все та же несправедливость; а то, что она делала здесь для индейцев, сказывалось и на американских неграх: с четырнадцатилетнего возраста она была членом NAACP [2] , и ей всегда хотелось себя всю без остатка посвятить чему-то чистому, спасти кого-нибудь или что-нибудь. Всем сердцем она надеялась, что революция на этот раз произойдет без кровопролития и жестокостей, но понимала также, что выбор средств невелик – принимая во внимание бедность и отчаяние индейских масс, – а именно в них Хосе надеялся найти поддержку. Подлинный сын народа, он был одним из них.

2

National Association of the advancement of colored People – Национальная ассоциация развития цветного населения.

Она считала, что Соединенные Штаты должны делать для развивающихся стран гораздо больше, и отправила в одну из газет Де-Мойна [3] длинное письмо, в котором подробно, с таким чувством, что сама, сидя за пишущей машинкой, проливала слезы, расписывала окружавшую ее нищету, решительно протестуя против сокращения Сенатом размера помощи, оказываемой иностранным государствам. Письмо было опубликовано, и Хосе долго с восхищением разглядывал ее фамилию, напечатанную под статьей. На него это произвело очень сильное впечатление.

3

Столица штата Айова.

Когда она говорила о подобных вещах с Хосе, то прекрасно видела, что он не совсем понимает их и воспринимает даже с некоторым изумлением; недостаток образования всегда мешал ему разобраться в проблемах социального и морального плана. И от этого он еще больше привязывался к ней – она чувствовала, что Хосе уже не может без нее обойтись. Он приглашал ее на политические собрания, побуждая выступать перед друзьями, перед членами «летучих бригад», рассказывая им то, что рассказывала ему, и даже несколько раз брал с собой в поездки по провинциям. Во время этих подпольных «лекций», пока она объясняла, на что способно демократическое государство, во главе которого стоит любящий свой народ человек, пришедший к власти отнюдь не исключительно ради собственного обогащения, Хосе, зажав в зубах сигару, слушал ее с явным удовлетворением, время от времени одобрительно кивая головой, с гордостью поглядывая на своих друзей. Она страшно жалела о том, что не прослушала в университете курсов лекций по социологии и политэкономии, и поэтому написала письмо профессору Галбрайту с просьбой порекомендовать ей литературу по этим специальностям. Письма она писала всем: бабушке, друзьям, президенту Джонсону, а особенно – Жаклин Кеннеди, которой просто бредила – не потому, что сама надеялась в один прекрасный день стать первой дамой страны, а потому, что считала Жаклин необыкновенной женщиной и была уверена в том, что та очень хорошо поймет ее.

Теперь у него была американская подружка, и он таскал ее за собой повсюду – для повышения авторитета. Всегда брал ее с собой в поездки по провинциям: голодранцам нравилось видеть того, кто когда-то был таким же, как они, а теперь трахает американку, – это побуждало их мечтать о лучшей доле. Им всегда расписывали Соединенные Штаты как очень могущественную и злую страну, и они смотрели на Хосе с восхищением. У него была protecci ґon. Поток непонятных слов, который она с воодушевлением обрушивала ему на голову, подчас повергал его в безумное бешенство, и тогда ему страшно хотелось вышвырнуть ее в окно; но неизменно это заканчивалось одинаково: он довольствовался тем, что задирал ей юбку, стаскивал с нее трусики и сводил с нею счеты «по-собачьи» – сзади; она наконец затыкалась, становилась смиренной и признательной. По-своему он начал даже привязываться к ней. Была в ней какая-то покорность, готовность на все; иногда она напоминала ему пойманную птичку, бьющуюся в клетке, и это возбуждало его: порядочная образованная девушка – он сразу чувствовал, что поднялся по общественной лестнице, что он уже кое-кто. Ему нравились чистенькие девочки – те, у которых нездешний вид; а девицы чище нее он не встречал ни разу. Она все время мылась – и до, и после. Обливалась и намазывалась всякими штуками, которые хорошо пахли, – она называла их дезодорантами. Ни с одной женщиной он не испытывал такого удовольствия. И дело был не в том, что он с ней делал, а в том, что происходило при этом у него в голове. Всякий раз, когда мощными движениями бедер он овладевал ею, его охватывало такое чувство, будто он мстит за себя, сводя очень старые счеты. Он не знал, откуда это бралось, но после того как он отделывал ее как следует и она, словно прося за что-то прощения, целовала ему руку и нежно утыкалась в нее щекой, он чувствовал, что наконец рассчитался с кем-то – не зная, собственно, с кем. Это были редкие мгновения – полностью удовлетворенный, он улыбался, чувствуя, что действительно чего-то достиг. Эти сволочи уже не смогут ни в чем ему отказать. Она знала многие вещи и могла растолковать ему все необходимые для революции специальные слова, которые все время повсюду звучали – их произносили молодые офицеры, и те, кто с ними заодно, должны были делать вид, что прекрасно в этом разбираются. Словечки вроде «беззаконие», «эмансипация», «социализация», «этика» и тысячи других – из нее они так и сыпались, часами напролет.

Америкой он восхищался все больше и больше.

Коммунисты говорили, что американцы напрочь лишены совести, что они хотят стать хозяевами во всем мире, что их туристы разлагают страну; их послушать, так выходит, что все, связанное с властью, богатством, силой и разложением, – все по-настоящему плохое – идет из Америки; и на Хосе, хотя теперь он и знал, что кое в чем они преувеличивают, их пропаганда тем не менее производила сильное впечатление – Соединенные Штаты все больше и больше привлекали его. Даже католический священник твердил о том, что Соединенные Штаты – страна протестантов, продавшая веру, в которой царят лишь материальные ценности.