Позволь ей уйти

Даша понимала, как ему сейчас трудно. Как важно выразить свои чувства словами, сформулировать так, чтобы это не прозвучало двусмысленно для гостей — и в то же время так, чтобы дать Миле понять: он помнит и ценит всё, что было между ними, что он ничего не забыл. А ещё он явно старался так подобрать слова, чтобы не ранить Дашу, не дать ей повода ревновать… наверное, она и должна была ревновать — столько теплоты и нежности было в его голосе… но она больше волновалась за него, переживала, как он справится. Да и за Милу почему-то тоже, хотя, казалось бы — ну какое Даше может быть дело до душевного состояния невесты?

Невесту эта речь растревожила куда больше, чем, вероятно, она сама ожидала. Во всяком случае Мила, тщетно борясь с охватившим её смятением (а Даша готова была поклясться, что её сейчас захлёстывает целый водоворот эмоций… ну не железная же она, в конце концов?!), отчаянно попыталась свести всё к шутке.

— Паш, почему ты всё время говоришь в прошедшем времени? — с преувеличенной весёлостью воскликнула она. — “Эта девочка была…” Вообще-то речь идёт обо мне, если кто-то ещё не догадался. И я пока не умерла! — она деланно рассмеялась.

— Потому что девочка выросла, — Даша увидела, как схлестнулись их взгляды, и Павел улыбнулся — спокойно, тепло, доброжелательно, словно складывал оружие, осознанно отказываясь от дуэли. — Она вот прямо сейчас веселится на собственной свадьбе. И несмотря на то, что я уже не так хорошо знаю её — сегодняшнюю, несмотря на то, что она, быть может, не так откровенна и честна со мной, как раньше — я всё равно желаю ей счастья. Ну и… — Павел вдруг словно выдохся и закончил устало:

— Наверное, “горько”?..

Жених, до этого увлечённо зависающий в своём телефоне (речь Павла он слушал вполуха либо вообще пропустил мимо ушей), рефлекторно среагировал на знакомую команду и встал, с готовностью притягивая к себе молодую жену. Впрочем, отреагировали на это слово и все остальные, тут же подхватив:

— Горько! Горько!..

Даша вдруг отчётливо поняла, что большинству здесь присутствующих откровенно плевать и на эту свадьбу, и на жениха с невестой. Друзья новобрачных просто рады потусить (“за любой кипиш, кроме голодовки”), а своих родителей Мила и Михаил, судя по всему, банально поставили перед фактом. Непонятным оставалось только одно: для чего это было нужно самим молодожёнам…

Под радостное скандирование и дружный одобрительный рёв Мила с мужем начали демонстрировать собравшимся свои поцелуйные умения, и было немного странно, что набивший оскомину немудрёный свадебный ритуал до сих пор пользуется столь бешеной популярностью среди молодёжи.

Между тем Павел опустился обратно на стул и некоторое время молча изучал скатерть невидящим взглядом, а затем поднял глаза на Дашу.

— Может, сейчас уйдём? Если ты не возражаешь, — тихо попросил он.

Её горло сдавило спазмом, а дыхание перехватило от той боли, что прозвучала в его голосе — Даша нечаянно приняла большую часть этой боли на себя, чуть не захлебнувшись от неожиданности. Господи, да что она вообще себе навоображала? Почему решила, что справится?.. То, что происходило между Милой и Павлом, нельзя было ни отменить, ни проигнорировать, сделав вид, что не замечаешь. Может быть, они и сами толком не понимали этого, не осознавали, боялись произнести вслух, но… чёрт возьми, если это — не любовь, то что же тогда зовут любовью?! Или она просто совершенно не разбирается в отношениях между мужчиной и женщиной…

— Мне нужно освежиться. Я вернусь через пять минут, — сдавленным голосом выговорила она, хватая сумочку и выскакивая из-за стола.

=60

В туалете Даша долго стояла перед зеркалом, бездумно уставившись на собственное отражение.

Сбежать? Смыться по-английски, немедленно удрать с этой дурацкой свадьбы, весь идиотизм которой был очевиден ей с первого взгляда… Мила не любит своего молодого, красивого и богатого мужа. Никогда не любила. Он — просто способ вырваться из-под родительского надзора, его чувства и желания интересуют Милу в самую последнюю очередь. Павел — единственный мужчина в её жизни. Тот, с кем она по-настоящему хочет быть рядом, вот только почему-то столько лет не может признаться в этом ни ему, ни себе самой, продолжая играть с ним то ли в прятки, то ли в догонялки. А она, Даша, — полная идиотка, потому что до нелепого долго отрицала очевидное и притворялась, что верит в эту дружбу. Милую простодружбу с милой Милой… чёрт бы её побрал! Но ведь и Павел убеждал Дашу в том, что ей не о чем беспокоиться. Что он хочет видеть её своей девушкой. Может быть, даже и сам в это верил. Точнее, изо всех сил честно старался поверить… Смешно! Глупо и смешно.

Больше всего на свете ей сейчас хотелось сползти по стеночке вниз, уткнуться лицом в колени и заплакать — отчаянно, по-детски, навзрыд. Но нельзя, нельзя было этого делать… и вообще — в любую минуту сюда мог кто-нибудь войти. Надо убегать, пока Павел её не хватился. Она выдержит, она донесёт своё горе до дома и выплеснет за плотно закрытой дверью собственной комнаты, уткнувшись лицом в подушку… она выплачет свою ненужную, неуместную любовь к этому проклятому балетному мальчишке, выплачет до самого донышка и запретит себе даже думать о нём, а не то что убиваться и страдать. И никогда, никогда, никогда она больше не станет игнорировать собственную гордость и интуицию!

В этот момент дверь туалета распахнулась и внутрь, точно за ней гнались, влетела Мила. Обе девушки замерли, узнав друг друга, и Даша мысленно возблагодарила бога за то, что сдержалась и всё-таки не стала реветь. Насмешливого Милкиного сочувствия она бы точно сейчас не вынесла.

Впрочем, ещё раз внимательно взглянув на Милу, Даша поняла, что той сейчас явно было не до насмешек. Лицо её казалось таким несчастным, что у Даши невольно вырвалось:

— Что случилось?..

— Ничего, — огрызнулась та, моментально ощетинившись. — Тебе-то что за дело?

— Да в общем, никакого дела нет, — Даша пожала плечами. — Просто подумала… вдруг помощь нужна.

— Что ты можешь сделать, помощница? — Милкины губы расплылись в язвительной ухмылке. — Ты ни хрена не знаешь меня и понятия не имеешь о моих проблемах. И вообще… вообще… ты мне не нравишься! — выпалила она, вздёрнув подбородок, и во взгляде её читалась откровенная враждебность.

Как ни тяжело было Даше, а тут она не выдержала и засмеялась в голос, отказываясь принять этот вызов:

— Тоже мне — секрет Полишинеля! Может, тебя это удивит, но ты мне тоже не нравишься.

— Не удивит, — Милка шмыгнула носом. — Не ты первая, не ты последняя… Все Пашкины бабы меня терпеть не могут, — добавила она многозначительно, чуть ли не хвастливо.

— Пытаешься меня задеть? Напрасно. Нет никаких мифических “Пашкиных баб”, у него ни с кем не было серьёзных отношений.

— Кроме как с тобой, хочешь сказать? — прищурилась Мила.