Позволь мне верить в чудеса

Мужчина остановился с противоположной стороны стола, положил на него руки…

Аня перевела взгляд сначала на них… И вроде бы поза такая же, как была вчера, когда он ее безжалостно «уничтожал», а теперь уже не кажется такой угрожающей…

— Ты подумала насчет моего предложения? — будто нехотя девушке пришлось переводить взгляд на мужское лицо. Высоцкий смотрел серьезно, немного склонив голову. Ане могло показаться, но он будто выглядел напряженным. А вот она… Абсолютно расслабленной.

Неожиданно для себя же вот сейчас поняла, что больше не боится. Совершенно.

— Вы имеете в виду квартиру?

— Да. Ее. Я не шутил. Если хочешь…

— Не хочу.

Аня мотнула головой, не давая договорить. Не сомневалась, что не шутил. Не сомневалась, что снял бы. Но… Решать же ей…

— Точно? — Высоцкий уточнил, немного щурясь, глядя будто еще более пристально. Аня интуитивно поняла — пытается разглядеть в ней сомнения.

— Точно. Если я вам не мешаю, я хотела бы остаться здесь.

— Ты мне не мешаешь. И я обещаю, что подобное больше не повторится.

— Я тоже. Обещаю.

Мужской и женский взгляд встретились. Оба серьезные. Пожалуй, впервые настолько хорошо понимающие друг друга. Пожалуй, впервые настолько на равных.

— Ты вольна жить, как считаешь нужным. Я тебя не ограничиваю. Но был бы благодарен, если…

— Все будет, как и было. Как было до вчерашней ночи. Я… Не планирую больше подобного.

— Я… Рад.

Губы Корнея дрогнули в улыбке первыми. Анины — следом. И вроде бы самое время вновь вспомнить все… Всколыхнуть в себе стыд и то же отчаянье, но их нет. Совсем нет.

— Что вы сказали Захару? — Аня задала вопрос, чуть склонив голову. Внимательно следила за реакцией Высоцкого и совершенно не удивилась, когда он скривился.

— Захар, значит? — и вроде как попытался сбить с толку, задавая встречный вопрос, но Аню сегодня сбить было крайне сложно…

— Захар. Что вы ему сказали? Мне нужно знать, чтобы…

— Только извиняться не вздумай. И что я ему сказал — касается его. Тебе это знать совершенно не обязательно.

Аня открыла рот, собираясь возразить… Но быстро закрыла, передумав. Потому что спорить с Высоцким — бессмысленно, да и… Не хочется.

— Но с меня можешь спросить.

— С вас? — Аня удивилась, немного нахмурилась…

— Если тебе есть, что мне сказать — говори. Это будет справедливо.

— Вам? Мне сказать нечего… То есть… То есть, я понимаю, почему вы…

Но стоило заговорить о главном, решительность Ани поубавилась. Пришлось останавливаться, делать глубокий вдох, набираться смелости и снова смотреть мужчине в глаза.

— Я вас прощаю.

Девушка произнесла, веря себе же безоговорочно. В отличие от Высоцкого. Который несколько секунд смотрел на нее серьезней обычного, потом кивнул, переводя взгляд на столешницу.

— А я бы не прощал. Прощать му*аков — плохая привычка, Аня…

— Почти как кофе натощак? — Корней говорил серьезно, Аня же… Зачем-то захотела перевести в шутку. Вспоминая одно из его многочисленных нравоучений… И он тоже вспомнил. Потому что на ее легкую полуулыбку ответил своей саркастичной.

— Чуть хуже.

— Ничего. Несколько плохих привычек — это не смертельно. Тем более…

— Что? — Аня замялась, успев практически передумать, но Высоцкий не дал, спрашивая довольно настойчиво.

— Тем более, что я поняла, почему… Зачем вы вчера так… Больно били, — не собиралась напоминать, но вспомнила сама, почувствовала укол в груди, скривилась.

— Зачем? — и это не скрылось от Высоцкого. Он снова вперил в нее взгляд, а лицо будто окаменело. Аня поняла — так выглядит Корней, понимавший, что ответ ему не понравится, но нуждающийся в нем. Потому что… Сам-то себе вряд ли смог бы ответить.

— Вы приревновали меня.

Аня поняла это уже утром. Сидя с кофе и слушая, как он беседует по телефону. Поняла, что Высоцкий… Может быть в миллион раз более умным чем она. Опытным. Дальновидным. Аккуратным. Дотошным. Логичным. Последовательным. Но в его жизни есть сфера, в которой он — абсолютные профан. Сердце для него — просто орган, качающий кровь. Чувства для него — табула раса. Любые. Он будто младенец, который испытывает, но не понимает, что… Почему тревожится, почему злится, почему… Почему отчаянно хочет сделать больно.

По незнанию. От бессилия. А это… Не повод затаить обиду и мстить. Это повод научить. Взять за руку и повести.

— Приревновал? — снисходительно отнестись к вопросу, вздернутой вверх брови и приподнятым в полуулыбке уголкам губ… Не усомниться в собственной теории, а будто получив еще одно ее подтверждение.

— Да. Приревновали. Вам… Вам не понравилось не то, что я нарушила правила. Вы сами понимаете, что реакция того не стоила. Вам не понравилось, что я была там… Не одна. Вы… Поэтому вот так…

— Думаешь? — Корней переспросил, склонив голову набок. Сказать, что девочка его удивила — это промолчать. Не будь он достаточно хладнокровным, чтобы держать эмоции при себе — наверняка открыл бы широко глаза (как делает она всегда, когда поражена до глубины души), а может быть и рот. А так — лишь посмотрел более пристально, внезапно осознавая, что хочет, пожалуй, чтобы продолжила, а не спасовала. И она будто чувствует…

Кивает, пусть несмело, но улыбается…

Встает с табурета, делает несколько шагов в сторону, упирается руками в стол, повторяя его позу…

И они стоял почти, как ночью, но куда ближе, ведь тогда их разделяла длина стола, а сейчас — ширина.

И смотрят они уже не так. В его взгляде нет яростного желания делать больно. В ее — отчаянного стремления доказать, что он неправ…

Тогда «хозяином ситуации» был он. Сейчас — она.

— Уверена… — Аня отвечает на выдохе, улыбаясь еще шире…

— А если я скажу, что ты придумываешь? — Корней переводит голову, глядя на нее под новым углом.

— То я скажу, что вы юлите. И введу первое правило. Врать нельзя…

Аня практически шепнула, а улыбка на губах Корнея стала шире. Хитрая зайка.

— Только мне или тебе тоже?

— Никому нельзя.

— Хорошо. Врать не будем. Что еще?

— Еще… Нельзя делать больно, даже если очень злимся.

Корней кивнул, принимая.

— Еще?

— Еще… Больше не придумала. Простите…

— Тогда можно я попробую? — Аня сделала вид, что задумалась, сжала губы на мгновение, потом кивнула. — Если что-то гложет — озвучивать, а не тянуть до последнего. Ты же видишь — мы договороспособны. Как оказалось.