Прагматика фольклора

Если учение о вторичной сигнальной системе существенно уточняло характер воздействия среды на индивида, то принцип доминанты, сформулированный в результате психофизиологических исследований Ухтомского и его научной школы, обнаруживал характер ответного поведения (действия) индивида. «Живой организм не есть однажды построенный механизм, но механизм непрестанно строящийся, перестраивающийся, расстраивающийся и вновь настраивающийся» [80] . Постоянное изменение определяется опытом, именно с ним связано понятие доминанты: «Доминанта есть подготовка, которая делает неизбежным однозначное действие нервного прибора в последующий момент. Этот последний механизм не носит в себе своих определений, направленность его действия предопределена предыдущими, более или менее давно сложившимися обстоятельствами, из которых выкристаллизовался

80

Доминанта и активность поведения (из научного наследия академика А. А. Ухтомского) / Сост. Л. В. Соколова//Принцип доминанты и адаптивное поведение. СПб., 1996. С. 5. (Нервная система. Вып. 32).

затем „механизм“… Когда механизм предопределился, уже ничтожного (и постороннего) повода достаточно для его выкристаллизации; а всякая попытка препятствия или сопротивления лишь подкрепляет его!» [81]

Таким образом, действие-реакция определено не действием-стимулом, но всем предшествующим опытом, сформировавшим (напомним определение Пирса) привычки. Ухтомский определяет интегральный образ как «связанный в едином хронотопе ряд событий»: «Раздражители – случайны, но почва постоянна. Опять-таки доминанта как формообразователь интегрального образа… Отсутствие доминанты в себе влечет неспособность организовать опыт с различением главного и частей, а стало быть, и неспособность усмотреть в опыте организованное единство» [82] .

81

Доминанта и активность поведения. С. 9.

82

Там же. С. 10.

Наличие доминантного фактора, здесь и теперь определяющего готовность человека совершить определенное действие, объясняет то, что воздействие одного и того же сигнала может вызвать различные ответные действия. Между стимулом и реакцией располагается сложно организованный «слой», структура которого, обусловленная предыдущим опытом, преобразует вектор внешнего воздействия по правилам внутреннего аккумулированного опыта в другое, ответное, действие, которое напрямую не выводимо из стимула.

Знак (или стимул) рассматривается в данном случае во временном отношении, динамически. Он представляет собой связь между «до» и «после», где «до», или доминанта (т. е. «привычки»), запущенная через установление соответствия с внешней формой знака, преобразуется в «после», в действие.

Накопление действий – опыт – преобразует доминанту, что, в свою очередь, разрывает старые связи между интегральным образом и внешней формой знака, создает возможность для установления в определенный момент новых соответствий, которые служат запускным устройством реакций. Человеческие реакции, таким образом, задаются опытом, в том числе и культурным, социальным. Однако, с другой стороны, сам опыт, его накопление есть то, что изменяет характер реакций. «Природа наша возделываема, – писал

А. Ухтомский. – Заданное в ней мы берем, чтобы подняться выше на путях тех проектов, которые строятся для предстоящего. И интерес не в том, что эти проекты будущего являются надстройками над древними инстинктами, интерес не в фундаменте, а в том, что на этом фундаменте строится. Сами фундаменты, хотя и медленно, необходимо должны меняться по мере роста все новых и новых условных связей И. Павлова» [83] .

83

Ухтомский А. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. М., 1950. С. 288.

В противовес объяснительному принципу 3. Фрейда, по которому причины человеческого поведения всегда в фундаменте (инстинкт), они определены прошлым, по А. Ухтомскому источник действия – в перспективе будущего. Источник человеческого действия – созидаемая опытом доминанта, которая определяет форму интегрального образа. Высшие этажи нервной системы – наиболее дальнозоркие, ориентирующие в хронотопе органы [84] . Они «предвидят предстоящую реальность задолго, у больших людей они могут предвидеть в истории за сотни лет, ибо хронотоп гения чрезвычайно обширен, и именно гениальные деятели в своем индивидуальном поведении для себя чаще всего идут по пути наибольшего сопротивления – для того, впрочем, чтобы достичь намеченного предмета наилучшим способом и открыть другим это достижение с наименьшей затратой сил» [85] .

84

«…органом может служить всякое сочетание сил, могущее привести при прочих равных условиях всякий раз к одинаковым результатам» (Там же. Т. 1. С. 299).

85

Там же. С. 307.

Семиотика поведения и прагматика показали, во-первых, что отношение между внешней формой знака и его содержанием носит динамический характер; во-вторых, что это отношение определяется и изменяется с опытом, в первую очередь с опытом социальным, и, в-третьих, что пространством, в пределах которого осуществляется становление опыта, служит взаимодействие индивидов, или социальное действие.

Применительно к лингвистике и фольклору это предполагает перемещение исследовательского интереса с фактов языка к фактам его использования. В этом случае речевые события оказываются не выводимыми из языка, а участники этих событий – использующими его для каких-то своих, внеположенных языку целей. Как писал Чарльз У. Моррис, «знаки можно использовать, чтобы информировать кого-либо о свойствах объектов или ситуаций, побудить кого-либо к предпочтительному поведению по отношению к определенным объектам или ситуациям, вызвать определенную линию поведения, организовать предрасположенность к поведению, уже названную другими знаками» [86] . Вопрос об использовании знаков оказывается включенным в общую проблематику социального действия.

86

Моррис Ч. У. Из книги «Значение и означивание». Знаки и действия// Семиотика. М., 1983. С. 130.

В отечественной науке вопросы подобного рода рассматривались в русле социологии языка:«… речевой акт или, точнее, его продукт— высказывание – отнюдь не может быть признано индивидуальным явлением в точном смысле этого слова и не может быть объяснено из индивидуально-психологических или психофизиологических условий говорящей особи. Высказывание – социально» [87] .

Несколькими годами ранее Г. О. Винокур, рассматривая речь поэтическую, т. е. говорение особого типа, высказывает сходные замечания: «…я излагал проводимое де Соссюром различение между собственно языком и говорением как между явлениями социальным и индивидуальным. Предвижу недоуменный вопрос: что же, разве поэтические факты – асоциальны?.. Конечно, взятое само по себе, эмпирически-конкретное говорение, в том числе и говорение поэтическое, есть факт социальный. Все дело, однако, в том, что стилистика вообще и поэтика в частности рассматривают такие конкретные говорения как элементы особой системы, построяемой сверх системы языка собственно» [88] .

87

Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке. Л., 1929. С. 98.

88

Винокур Г. О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика. М., 1990. С. 29.

Признание социальной суверенности высказывания дало разные в методологическом плане следствия. С одной стороны, оно определило развитие структуральной поэтики. Поэтическая речь была определена как вторичная по отношению к языку знаковая система. При этом на нее были перенесены те же принципы описания, которые разработаны на материале языка «первичного». Также, как особая система, рассматривается речь разговорная. С другой стороны, признание М. М. Бахтиным социальной природы речи послужило основанием для формулировки базовых положений теории высказывания.

Высказывание в концепции Бахтина определяется не как индивидуальная реализация языковой системы (Соссюр) и не как творческая деятельность (Фосслер, Шпитцер). Оно определено как конкретная реальность жизни, причем реальность социальная, что объективно закреплено существованием речевых жанров [89] . В одной из своих ранних работ Бахтин сформулировал это еще решительнее: структура высказывания является чисто социальной структурой [90] . Как писал Л. Витгенштейн: «…говорить на языке – компонент деятельности или форма жизни» [91] .

89

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 250–297.

90

Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка. С. 109.

91

Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. Т. 2. С. 90.

Определение самостоятельного статуса акта высказывания, включение его в ряд деятельности, предполагает возможность выделения типов речевых актов на базе их деятельностных характеристик. Вопрос о том, что совершается посредством высказывания того или иного типа, послужил отправной точкой для теории речевого акта.

Коммуникативный акт и социальное действие. Подчеркнув то, что нас будет интересовать в первую очередь деятельностный (социальный) аспект речевого акта, необходимо тем не менее в общем виде представить параметры речевого акта как такового. Наиболее используемым в работах, посвященных литературным и поэтическим формам, служит описание акта речи, предложенное Р. Якобсоном: «Язык следует изучать во всем разнообразии его функций. Прежде чем перейти к рассмотрению поэтической функции языка, мы должны определить ее место среди других его функций. Чтобы описать эти функции, следует указать, из каких основных компонентов состоит любое речевое событие, любой акт речевого общения.

Адресант (addresser) посылает сообщение адресату (addressee). Чтобы сообщение могло выполнять свои функции, необходимы:

– контекст (context), о котором идет речь (в другой, не вполне однозначной терминологии, «референт» = referent); контекст должен восприниматься адресатом и либо быть вербальным, либо допускать вербализацию;

– код (code), полностью или хотя бы частично общий для адресанта и адресата (или, другими словами, для кодирующего и декодирующего);