Права и обязанности

На вкус она была как помойка с солью.

– Спасибо…

Ему никто прежде никогда ничего не дарил.

Он не знал, как себя вести, что сказать, или что сделать. И «первый» стоял рядом, пока он ел – наблюдал и не позволял подойти еще кому-нибудь. Например, тому, чья была эта еда изначально. За еду всегда дрались, а сейчас и подавно, и дело могло кончиться не безобидными выбитыми зубами или вывихами. Драться за еду сейчас означало нажить себе непримиримых врагов.

Но кое-кому эти соображения, кажется, были до лампочки – хотя «двадцать второй» никогда не понимал, что это за лампочка такая, и почему до нее что-то должно быть вообще.

Но ведь когда «двадцать второй» пояснял тонкости местных традиций, этот самый кое-кто выслушал, кивая, будто и правда все понял… А потом пошел и отнял рыбную голову, чтобы покормить другого человека. «Двадцать второй» отлично знал, как «первый» недовольно шипит, когда ночью притискивает его к себе, и острые кости впиваются в тело. Наверное, потому и принял такое решение. Вообразить себе какую-то еще мотивацию «двадцать второй» был не в состоянии.

***

Его не поймали только потому что своевременно вмешались двое других.

«Тридцать пятый» вовремя обратил внимание на то, что больно долго они вдвоем. «Двадцать второй» как всегда с книгой, а он сам сгребает уголья для сна. Переглянувшись, убедившись, что глаза их не обманывают, понимая, что углей им не видеть, если они сейчас уйдут, оба встали, и направились к выходу, не говоря ни слова. Звать «первого», выкрикивая его имя, было бессмысленно.

Он нашелся в отродясь не работавшей душевой – в предбаннике, перед осколком зеркала, повешенного слишком высоко, в расчете на взрослого. «Первый» топтался, то вставая на цыпочки, то подпрыгивая. Пол у его ног был усеян клоками волос. В руках без труда угадывались старые, поржавевшие и изрядно тупые ножницы. Орудуя ими, «первый» раздраженно избавлялся от своей мешавшей ему гривы, а ножницы натужно скрипели. «Двадцать второй» привычно вздохнул.

– Покарауль у двери, – обратился он к своему спутнику, а сам направился к зеркалу.

– Дай, – требовательно протянул он руку. «Первый» поколебался, но послушался: привык уже доверять этим людям. Они ему еще ничего дурного ни разу не сделали. Точнее, только они ему дурного и не делали. «Двадцать второй» встал у товарища за спиной, пользуясь тем, что выше ростом, и принялся сноровисто кромсать чужие волосы, стараясь как-то выровнять тот репейник, в которой их превратили руки Рико. Получилось все равно неровно, а на затылке так и вовсе топорщился непослушный хохолок, будто насмехаясь над всеми попытками как-то облагородить облик «первого».

Остриженные волосы они сожгли во дворе. Сидя на корточках у костра, смотрели, как весело пляшет крошечный костерок. «Двадцать второй» грел руки. «Тридцать пятый» хмурился и все поглядывал по сторонам: если бы их застали за этим занятием, беды не миновать. «Первый» не отрывал восторженного взгляда от пламени. В его округлившихся глазах плясало по маленькой точной копии такого же огонька, от чего его и без того ненормальный вид казался почти что демонически пугающим.

Золу они закопали.

***

– Сделай что-нибудь!

– Он тебе мешает – ты и делай. – Логика у «тридцать пятого» если все же и проявлялась, то была железная. «Двадцать второй» раздраженно тряхнул головой. Он пытался читать, а «первый» лез под руку, совался в страницу, пытаясь уяснить для себя суть затеи, тянул носом, фыркал, порыкивал и даже один раз куснул книгу за корешок.

– Он меня не слушает.

– Сделай, чтоб слушал.

– Я не могу его бить.

– Кроме побоев есть и другие способы.

«Двадцать второй» в очередной раз отпихнул любопытную физиономию от своей книги.

– Пре-кра-ти. – раздельно произнес он.
– Хватит. Не то доведешь.

– До чего?.. – внезапно заинтересовался «тридцать пятый». – Нет, не то чтобы я всерьез интересовался, но мне просто для галочки, до чего можно довести такую отмороженную скелетину как ты…

– Даже мышь имеет право на гнев.

– Это что?

– Это народная мудрость.

– Какого народа?

– Китайцев вроде бы.

– Так вот слушай сюда, новоявленный подданный Поднебесной: не говори о том, чего не собираешься делать. Он тебя не поймет, если ты не покажешь. Странно, что ты додумался до этого в случае с ложкой и совершенно не понимаешь теперь.

– Тем не менее. Довести все равно можно кого угодно.

– И что? Ты как выскочишь – как выпрыгнешь? По закоулочкам полетят ошметки?

«Двадцать второй» сделал неопределенное движение одной бровью.

– Ты слышал о кодексе Наполеона? – неожиданно поинтересовался «тридцать пятый».

– Не просто слышал, но сам же тебе о нем и рассказывал. Причем он тут?

– При совместном имуществе, конечно же. Члены семьи имеют равные права на общее имущество, или как-то так…

– Для того, чтобы признавать книги совместным с Рико имуществом я недостаточно Ковальски.

– Кто-кто?

– Ковальски. Он тоже пояснял через кодекс Наполеона, и…

– Какой еще Ковальски?

– Стенли, – «двадцать второй» оглядел аудиторию, убедился, что его слова для них совершенная тарабарщина и привычно вздохнул. – Это центральный персонаж пьесы «Трамвай «Желание» Тенесси.

– Он кондуктор?

«Двадцать второй» открыл, было, рот для отповеди, но внезапно задумался и кивнул.

– Ты знаешь, – произнес он, – а ведь пожалуй что так. Он человек, которого долго винили в том, что он – это он, а не кто-то иной. И он в итоге взорвался, и за собой утянул весь окружающий его мирок…

– И ты после этого говоришь, что ты не Ковальски?

– Не думаю.

– Послушай, – «тридцать пятый» стал внезапно предельно серьезным, – и поверь мне. Ты очень, очень Ковальски.

Рико согласно закивал головой.

***

Взрыв прогремел ночью. «Двадцать второй» запомнил все урывками: театр теней в оранжево-черных тонах, мелькающие перед глазами всполохи, катающиеся по полу люди, через которых надо было перескакивать. Он бы обязательно споткнулся и упал, если бы не «тридцать пятый» – тот держал за руку крепко, и тащил за собой как маленький, но очень целеустремленный локомотив.

Запах дыма и гари просачивался отовсюду. Они сбегали по ступеням, а в коридоре выскочили в окно. Двор был полон. Тут были не только обитатели дома, но и какие-то чужаки. Кто-то кутался в подгоревшие с краев куски дерюги – видимо, спасаясь от ночного мороза – кто-то плакал. Истерично кричали женщины. Издалека долетал звук сирены. «Тридцать пятый» велел ему стоять на месте и куда-то пропал на несколько минут. Затем вернулся и глаза его впервые с начала этой кошмарной истории выражали тревогу.