Правда и ложь в истории великих открытий

Я уже высказал одну из возможных причин, почему Менделя сегодня воспринимают как гения. В 30-е годы XX века генетики хотели, чтобы он стал их счастливым талисманом, тем более что для этого нужно было лишь слегка исказить сущность его работы «Опыты по гибридизации растений» и представить ее как рассуждение о генах и «элементах», а не о «сортах» и «парных признаках». Не менее важно и то, что еще три биолога — Карл Корренс, Эрих Чермак и Гуго Де Фриз — примерно в конце XIX века начали утверждать, что ими почти одновременно открыт закон независимого расщепления генов. Один социолог остроумно заметил, что провозглашение Менделя первооткрывателем было необходимо, чтобы прекратить спор о приоритете между этими тремя учеными. Однако как бы ни объяснялась причина первоначального возвышения Менделя, он сохраняет за собой статус героя, поскольку на его примере особенно заметно романтическое восприятие науки. Для тех, кто предпочитает, чтобы лавры не доставались современникам, Мендель тоже оказывается вполне приемлемым кандидатом в герои. Если, например, Джозеф Листер получил баронский титул, а Чарльз Дарвин удостоился торжественных похорон, Мендель умер в относительном забвении, и его любовь к науке почти не была вознаграждена.

Только сегодня мы начинаем понимать, что Мендель постиг лишь частицу того, что обычно ассоциируется с его именем. Обнаружение соотношения 1:2:1 требует умения, терпения, воображения и уверенности в себе. Если даже понятие «гений» для него слишком велико, то за открытие этого соотношения он все равно заслуживает всяческих похвал. Более того, заслуг Менделя ни в коем случае не умаляет тот факт, что генетика возникла не на испытательной грядке монастырского огорода в середине XIX века. Думать, что это было возможно, — значит игнорировать все те будущие знания, необходимые для понимания механизмов наследственности. Не боясь повториться, замечу, что считать, будто одному человеку под силу такие выдающиеся достижения, значит, не видеть, что наука — это марафон с большим количеством участников, а не эстафетный бег с передачей палочки.

История науки сохранила имена некоторых ученых, чей личный вклад столь значим и столь революционен, что к ним более всего подходит слово «гений». Однако именно благодаря совокупному вкладу тысяч и тысяч рядовых исследователей, и мужчин и женщин, наука не стоит на месте и продолжает двигаться вперед. Если не вырывать Менделя из того контекста, в котором он жил, то он так и остался бы в числе этих безымянных тысяч, но тут сыграли роль стратегические и тактические интересы его будущих последователей. Годы, когда он был беззаветно предан науке, прошли незаметно для других, и славы он удостоился лишь после смерти. Но он на ощупь, небольшими шажками шел вперед, не подозревая, что однажды его идеи восторжествуют.

Глава 8 Был ли Джозеф Листер «мистером чистюлей»?

Первый метод предупреждения инфекции при хирургических операциях был разработан Джозефом Листером… Листер настаивал на том, чтобы операционную содержали в чистоте, хирург был одет в чистое, а все инструменты регулярно дезинфицировались.

Поначалу к Листеру относились как к чудаку, и медицинские сестры не спешили делать ту дополнительную работу, которую порождала его страсть к чистоте. Однако смертность от заражения крови и гангрены сократилась, и еще при жизни его заслуги перед медициной были оценены, а сам он был возведен в рыцарское звание. Теперь в разговорах о хирургии часто можно услышать слова «до Листера» и «после Листера».

Веб-сайт Би-би-си «История медицины»

Что общего между Иисусом Христом, Винсентом Ван Гогом, Альбертом Эйнштейном, Уинстоном Черчиллем и Адольфом Гитлером? При всей несхожести их объединяет то, что, прежде чем стать знаменитыми, все они какое-то время провели в небытии — буквально или образно. Поначалу оставаясь неизвестными, одинокими и несчастными, они вдруг неожиданно совершали некий духовный или физический подвиг, а потом наступало признание гениальности и бессмертная слава. Эта тема стала неизменным элементом не только всех биографий художников, писателей, пророков, диктаторов и ученых, но и произведений художественной литературы, и можно легко понять почему. Во-первых, она созвучна нашей мечте о том, что нас тоже когда-нибудь «откроют». Она также отражает эгоцентрическое стремление забыть про родителей, учителей, современников и благодетелей, чтобы они не затмевали наш собственный успех. Но более важно другое: рассказы о том, как «небытие сменяется на бессмертие», лучше всего передают тему героизма. Начальная отверженность предполагает как оригинальность, так и необычайный дар предвидения. Повествуя о продолжительном периоде страданий во имя идеи, авторы указывают на беззаветное стремление героя к истине. Умение противостоять безразличию и неприятию однажды оказывается вдруг достаточным для того, чтобы войти в пантеон славы. Киплинг очень четко обозначил это качество: «Верь сам в себя наперекор Вселенной» [7] , считая его обязательным для настоящего мужчины.

7

Киплинг Р.Наказ сыну. (Пер. М. Лозинского).

Большинство людей, чьи портреты украшают библиотеку истории медицины лондонского института «Wellcome», олицетворяют собой прозорливую гениальность и альтруистическое самопожертвование. Мы уже видели, как в эту романтическую схему были вставлены Джон Сноу и Грегор Мендель, а сейчас я хочу рассмотреть другой пример. Моим героем будет родившийся в Эссексе Джозеф Листер, сын квакера-виноторговца и ученого-любителя, человек, которого обессмертил в 1889 году журнал «Ланцет» за то, что ему удалось «совершить революционный переворот в хирургии». Тридцатью годами ранее редактор того же «Ланцета» объяснял, что введение Листером антисептикиоткрыло новую эру в хирургической практике: «Его знаменитая карболовая обработка символизировала искреннее и горячее желание сократить смертность в больницах от послеоперационной инфекции и открыть новые возможности для инвазивной хирургии». Антисанитария, царившая в городских больницах, когда инфекция переносилась хирургическими инструментами с одной гноящейся раны на другую, была, как казалось, навсегда изгнана с помощью Листеровой карболовой кислоты. Более того, передовая статья в журнале писала и о революции в понимании роли микроорганизмов в развитии болезни; эту великую революцию начал гениальный Пастер, нашедший в Джозефе Листере гениального продолжателя.

Однако при этом «Ланцет» умалчивал о том, что до 80-х годов XIX столетия его авторы упорно не замечали Листере, правда, в 1875 году в одной из передовиц журнала его деятельность характеризовалась как ненаучная и недостойная какого-либо упоминания. Однако для его биографов этот факт не имел никакого значения. Он лишь подчеркивал, что, как и подобает настоящему герою, Листер сначала пребывал в безвестности, которая в один прекрасный день сменилась всемирной славой. Этот факт в сочетании с властностью и обаянием личности делал его прекрасным персонажем для романтической истории, о чем и говорят названия его биографий, написанные в разное время, например: «Джозеф Листер — отец современной хирургии», «Джозеф Листер: человек, который сделал хирургию безопасной», «От ведовства до антисептики», «Современная хирургия: как она создавалась. Благодарность Листеру» и т. п. Примерно в том же духе на вэб-сайте Би-би-си «История медицины» утверждается, что современная хирургия всем обязана работам Листера, опубликованным в 60-е годы XIX века.

Смысл этой истории совершенно понятен. В больших городских больницах первой половины XIX века послеоперационная смертность от инфекций достигала 35 %, а после ампутаций — 65 %. Персонал больниц, медицинское и хирургическое оборудование, а также сами пациенты являлись потенциальными источниками инфекции. Переполненные палаты редко убирали и плохо проветривали. Там было грязно и душно. Атмосфера больницы отнюдь не шла на пользу больным. Недаром шотландский хирург сэр Джеймс Янг Симпсон однажды заметил, что пациент, «лежащий на операционном столе в хирургическом отделении, имеет больше шансов встретить смерть, чем английский солдат в битве при Ватерлоо».

Запомните это высказывание. А теперь представьте такую картину: Листер входит в операционную с видом хирургического мессии. В центре помещения на столе лежит пациент. Комнату амфитеатром опоясывают деревянные скамьи, на которых сидят студенты-медики, коллеги и просто любопытные. Одетый во все белое Листер направляется к пациенту. За ним следует целая процессия ассистентов, из них самые заметные — те, что несут пульверизатор с карболовой кислотой, причем так, словно это благовония. Эту картину для нас создал викторианский почитатель Листера. Тут все изображено так, словно давно превратилось в ритуал, и по мере того, как Листер приближается к больному, мир избавляется, как от грехов, от злых духов антисанитарии и болезней. Говорят, что однажды один бойкий студент произнес, да так, чтобы всем было слышно: «А теперь побрызгаем!»

Такая картинка весьма впечатляюща, но далеко не точна. В этой главе я расскажу о работах историков медицины Кристофера Лоуренса, Ричарда Дикси и Линдсея Крэншоу, которые помогут нам понять, почему даже в 1875 году журнал «Ланцет» отзывался о Листере как о желающей самоутвердиться посредственности.

ПОЧЕМУ ЛИСТЕРА НИКТО НЕ ПОНИМАЛ?

Первое, что не позволяет сразу воспринимать Листера как традиционного героя, — это тот факт, что были и другие люди, стремившиеся уменьшить послеоперационную смертность. Еще за десять с лишним лет до того, как Листер получил квалификацию хирурга, реформаторы общественного здравоохранения забили тревогу по поводу госпитальных условий. Считалось, что главный источник инфекции — распространяющиеся воздушным путем ядовитые миазмы. Поэтому многие присоединились к требованию Флоренс Найтингейл, которая настаивала на необходимости закрытия больших больниц и их замены небольшими медицинскими учреждениями, расположенными в сельской местности, где, как уже было известно, выздоровление проходит значительно быстрее, чем в городе. Больничные врачи и хирурги не поддержали идеи Найтингел — они боялись потерять свой социальный статус и самых богатых пациентов. Однако призывы мисс Флоренс все-таки сделали свое дело, и в середине XIX века в городских больницах Великобритании многое изменилось: стали следить за состоянием помещений, лучше их проветривать, произошло разделение терапевтических и хирургических больных. Был проведен еще целый ряд реформ. Как и в остальной Европе, для дезинфекции палат начали использовать карболовую кислоту.

Именно в этот период всеобщего стремления к чистоте Джозеф Листер получил место хирурга в королевской больнице Глазго. В 1865 году он на основе карболовой кислоты сделал пасту, которую можно было накладывать непосредственно на раны пациентов, а шесть лет спустя предложил свой фирменный пульверизатор для распыления карболки и пропитанную ею же марлевую повязку. На широкое использование карболовой кислоты его подвигла победа Луи Пастера над Феликсом Пуше в споре о спонтанном размножении (см. главу 1). Листер объяснял, что основа всех предложенных им нововведений — Пастерово доказательство того, что гниение происходит из-за содержащихся в воздухе микроорганизмов. Только широкое использование антисептиков, утверждал Листер, способно остановить гнилостные процессы в ранах пациентов, аналогичные тем, что наблюдал Пастер в его стеклянных сосудах. На заседаниях Британской медицинской ассоциации в 1867 и 1871 годах, а также в ряде книг и статей Листер страстно пропагандировал свои методы и идеи. Он ожидал всяческих похвал, но они, к большому удивлению хирурга из Глазго, не последовали.