Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
— Нераскрытых дел? Но ведь когда не имеешь ни преступника, ни жертвы, какое это может дать удовлетворение? По сути, это всего лишь история мертвецов.
— Это история живых. Если говорить о Ноле Келлерган, то отец вправе знать, что случилось с его дочерью, а Квеберта чуть напрасно не осудили. Правосудие должно иметь возможность закончить работу, пусть даже долгие годы спустя после преступления.
— А Калеб? — спросил я.
— По-моему, этот тип просто слетел с катушек. Знаете, в такого рода случаях мы либо имеем дело с серийным убийцей — но за два года до и после похищения Нолы
Я кивнул.
— Единственное, что меня бесит, это Пратт, — сказал Гэхаловуд. — Кто его убил? И почему? В этом уравнении есть какое-то неизвестное, и боюсь, мы его так и не решим.
— Вы по-прежнему думаете на Стерна?
— У меня только подозрения, ничего больше. Я уже излагал вам свою теорию: в его отношениях с Лютером далеко не все ясно. Что их связывало? И почему Стерн не сказал, что у него пропала машина? В самом деле что-то странное. Мог он быть косвенно во всем этом замешан? Вполне возможно.
— Вы ему не задавали этот вопрос? — спросил я.
— Задавал. Он меня принял, дважды, очень любезно. Сказал, что ему стало легче с тех пор, как он рассказал про эту историю с портретом. Еще сказал, что разрешал Лютеру иногда брать этот черный «шевроле-монте-карло» в частном порядке, потому его синий «мустанг» барахлил. Не знаю, правда ли это, но объяснение вполне правдоподобное. Все абсолютно правдоподобно. Я уже дней десять копаюсь в биографии Стерна, но ничего не могу найти. С Силлой Митчелл я тоже говорил, спросил ее, куда делся «мустанг» ее брата, она сказала, что не имеет понятия. Тачка исчезла. У меня ничего нет против Стерна, никаких указаний на то, что он как-то причастен к этому делу.
— Почему такой человек, как Стерн, позволял собой командовать собственному шоферу? Потакал его прихотям, давал машину… Чего-то я тут не понимаю.
— Я тоже, писатель. Я тоже.
Я поставил шары на бильярдный стол.
— Через две недели я должен закончить книгу, — сказал я.
— Уже? Быстро написали.
— Не так уж быстро. Вы небось считаете, что эта книжка сляпана за два месяца, а на самом деле у меня на нее ушло два года.
Он улыбнулся.
В конце августа 2008 года я дописал «Дело Гарри Квеберта», книгу, которую спустя два месяца ждал совершенно невероятный успех. Я даже позволил себе роскошь закончить ее чуть-чуть раньше срока.
Пора было возвращаться в Нью-Йорк: Барнаски готовился запускать масштабную рекламную кампанию — фотосессии, встречи с журналистами. По случайному совпадению я уехал из Конкорда в предпоследний день августа. По дороге я заскочил в Аврору, повидать Гарри в его мотеле. Он, как обычно, сидел перед дверью номера.
— Я возвращаюсь в Нью-Йорк, — сказал я.
— Значит, прощайте…
— Не прощайте, а до свидания. Я скоро вернусь. Я восстановлю ваше доброе имя, Гарри. Дайте мне несколько месяцев, и вы снова станете самым уважаемым писателем в стране.
— Зачем вы это делаете, Маркус?
— Затем, что вы меня сделали тем, что я есть.
— И что? Вы считаете, что как бы в долгу передо мной? Я сделал из вас писателя, но поскольку в глазах общественного мнения я, похоже,
уже перестал им быть, вы теперь пытаетесь вернуть мне то, что я вам дал?— Нет, я вас защищаю потому, что всегда верил в вас. Всегда.
Я протянул ему толстый пакет.
— Что это? — спросил он.
— Моя книга.
— Я не буду читать.
— Я хочу вашего согласия на ее публикацию. Эта книга — ваша.
— Нет, Маркус. Она ваша. В этом-то и загвоздка.
— Какая загвоздка?
— Думаю, это замечательная книга.
— Так в чем же загвоздка?
— Это сложно, Маркус. Однажды вы поймете.
— Да боже мой, что я пойму? Скажите, наконец! Скажите!
— Однажды вы поймете, Маркус.
Повисла долгая пауза.
— Что вы теперь будете делать? — в конце концов спросил я.
— Я здесь не останусь.
— Здесь — это где? В мотеле, в Нью-Гэмпшире, в Америке?
— Я хочу попасть в рай писателей.
— В рай писателей? Это что?
— Рай писателей — это место, где вы можете переписать свою жизнь так, как хотели бы ее прожить. Потому что сила писателей в том, Маркус, что они решают, какой будет конец у книги. В их власти оставить в живых или убить, в их власти изменить все. У писателей в пальцах сила, о которой они зачастую даже не подозревают. Им достаточно закрыть глаза, и жизнь двинется вспять. Маркус, что бы произошло 30 августа 1975 года, если бы…?
— Прошлое нельзя изменить, Гарри. Не думайте об этом.
— Как я могу не думать?
Я положил рукопись на стул рядом с ним и сделал вид, что ухожу.
— О чем говорится в вашей книге? — спросил он.
— Это история мужчины, полюбившего очень юную девушку. Она мечтала об их прекрасном будущем. Хотела, чтобы они жили вместе, чтобы он стал великим писателем и университетским профессором, чтобы у них был пес цвета солнца. Но однажды эта девушка пропала. Ее так и не нашли. А мужчина сидел дома и ждал. Он стал великим писателем, он стал профессором в университете, у него был пес цвета солнца. Он все сделал так, как она просила, и он ждал ее. Он никого больше не полюбил. Он был верен и ждал, что она вернется. Но она так и не вернулась.
— Потому что умерла!
— Да. Но теперь мужчина может ее оплакать и проститься с ней.
— Нет, слишком поздно! Ему теперь уже шестьдесят семь лет!
— Никогда не поздно полюбить снова.
Я дружески махнул ему рукой:
— До свидания, Гарри. Как приеду в Нью-Йорк, сразу позвоню.
— Не звоните. Так будет лучше.
Я спустился по наружной лестнице, ведущей на парковку, и уже собирался сесть в машину, как услышал, что он кричит мне с балюстрады второго этажа:
— Маркус, какое сегодня число?
— Тридцатое августа, Гарри.
— А который час?
— Почти одиннадцать.
— Еще больше восьми часов, Маркус!
— Восьми часов до чего?
— До семи вечера.
Я, не сразу сообразив, спросил:
— А что будет в семь вечера?
— Мы с ней встретимся, вы прекрасно знаете. Она придет. Смотрите, Маркус! Смотрите, где мы! Мы в раю писателей. Стоит только написать — и все изменится!
30 августа 1975 года в раю писателей