Правда о деле Гарри Квеберта

— И пока некий упертый писатель не стал копать эту историю. Писатель, которого всеми силами старались остановить, чтобы он не узнал правду.

— Значит, Пратт и Стерн хотели замять дело, — заметил я. — Но кто тогда убил Пратта? Стерн? Увидел, что Пратт готов расколоться и рассказать правду?

— А вот это еще предстоит выяснить. Но пока ни слова об этом, писатель, — велел Гэхаловуд. — Не пишите пока ничего на эту тему, я не желаю новых утечек в газеты. Я собираюсь досконально изучить биографию Стерна. Эту версию проверить нелегко. Но в любом случае у всех версий есть общее звено — Лютер Калеб. И если это и впрямь он убил Нолу Келлерган, у нас будет тому подтверждение…

— Результаты графологической экспертизы… — продолжил я.

— Совершенно верно.

— Последний вопрос, сержант: почему Стерн старался всеми способами выгородить Калеба?

— Хотел бы я знать, писатель.

Расследование убийства Пратта обещало быть сложным: полиция не располагала никакими достоверными данными и не могла выработать ни единой версии. Через неделю после его смерти состоялось захоронение останков Нолы, которые в конечном итоге вернули отцу. Это было в среду, 30 июля 2008 года. Церемония прошла на кладбище Авроры после обеда, под неожиданным моросящим дождем и при небольшом стечении народа. Я на нее не поехал. Дэвид Келлерган подкатил на своем мотоцикле прямо к могиле, и никто не осмелился сделать ему замечание. В ушах у него по-прежнему были наушники, и, как мне рассказали, произнес он всего одну фразу: «Зачем же ее выкопали, если опять закапывают?» Он не проронил ни слезинки.

На похороны я не поехал потому, что в это самое время решил сделать более важное дело: отправился к Гарри, чтобы поддержать его. Он сидел на парковке под теплым дождем, голый по пояс.

— Идите под крышу, Гарри, — сказал я.

— Они ее хоронят, да?

— Да.

— Они ее хоронят, а меня там нет.

— Так лучше… Лучше, чтобы вас там не было… Из-за всей этой истории.

— Да наплевать мне на то, «что люди скажут»! Они хоронят Нолу, а меня там нет, я не могу попрощаться с ней, увидеть ее в последний раз. Побыть с ней. Я тридцать три года мечтал увидеть ее, пусть в последний раз. Знаете, где мне бы хотелось быть?

— На похоронах?

— Нет. В писательском раю.

Он улегся на бетон и больше не двигался. Я лег рядом. Нас поливало дождем.

— Маркус, мне кажется, лучше бы я умер.

— Я знаю.

— Откуда вы знаете?

— Друзья чувствуют такие вещи.

Мы помолчали, довольно долго. Потом я добавил:

— На днях вы сказали, что мы больше не можем быть друзьями.

— Это правда. Мы постепенно прощаемся, Маркус. Это как если бы вы знали, что я скоро умру и у вас осталось несколько недель, чтобы с этим смириться. Это рак дружбы.

Он закрыл глаза и сложил руки на груди крестом. Я тоже. И мы еще долго лежали так на бетонной парковке.

В тот же день, под вечер, я из мотеля отправился в «Кларкс», попробовать поговорить с кем-нибудь, кто был на погребении Нолы. В ресторане было пусто: единственный официант вяло протирал стойку, но из последних сил все же нажал на ручку автомата и налил мне пива. И тут я заметил Роберта Куинна, который, забившись в угол зала и поклевывая орешки, решал кроссворды в старых газетах, валявшихся на столах. Он скрывался от жены. Я подошел к нему, предложил угостить его пивом, он согласился и подвинулся на скамейке, освобождая мне место. Жест был трогательный: я мог усесться напротив него на любой из полусотни свободных стульев, но он подвинулся, чтобы я сел с ним рядом, на одну скамейку.

— Вы были на похоронах Нолы? — спросил я.

— Был.

— И как все прошло?

— Скверно. Как и вся эта история. Журналистов больше, чем близких.

Мы немного помолчали, потом он спросил, чтобы поддержать разговор:

— Как продвигается ваша книга?

— Ничего, спасибо. Но вот вчера я ее перечитывал и понял, что надо прояснить некоторые темные места. В частности, в отношении вашей жены. Она уверяет, что в ее распоряжении был компрометирующий текст, написанный рукой Гарри Квеберта, и что он загадочным образом исчез. Вы, случайно, не знаете, куда делся этот листок?

Прежде чем ответить, он отхлебнул изрядный глоток пива и даже успел проглотить несколько орешков.

— Сгорел, — наконец произнес он. — Этот несчастный листок сгорел.

— А? Откуда вы знаете? — в изумлении спросил я.

— Оттуда, что это я его сжег.

— Что? Почему? А главное, почему вы никогда об этом не говорили?

Он пожал плечами с философским видом:

— Потому что меня никогда не спрашивали. Вот уже тридцать три года моя жена все твердит об этом листке. Надрывается, вопит, орет: «Но он был тут! В сейфе! Тут! Тут!» И хоть бы раз сказала: «Роберт, дорогой, ты, случайно, не видел этот листок?» Она никогда не спрашивала, вот я и не отвечал.

Я постарался, как мог, скрыть свое удивление, чтобы он не замолчал:

— Но как? Что произошло?

— Все началось в одно прекрасное воскресенье, после полудня: жена устроила дурацкий обед в саду в честь Квеберта, а Квеберт не пришел. Она в полном бешенстве решила поехать к нему. Я прекрасно помню тот день, это было воскресенье, 13 июля 1975 года. Тот самый день, когда бедняжка Нола пыталась покончить с собой.

Воскресенье, 13 июля 1975 года

— Роберт! Роооооберт!

Тамара влетела в дом, как фурия, размахивая какой-то бумажкой. Промчалась по комнатам первого этажа и обнаружила мужа, читающего газету в гостиной.

— Роберт, чтоб тебя разорвало! Почему ты не откликаешься, когда тебя зовут? Ты оглох? Смотри! Смотри, какой ужас! Прочти, какая мерзость!

Она протянула ему украденный у Гарри листок, и он прочел:

Моя Нола, милая Нола, Нола, моя любовь, что ты наделала? Зачем хотела умереть? Из-за меня? Я люблю тебя, люблю больше всего на свете. Не покидай меня. Если ты умрешь, я умру. Все, что мне нужно в жизни, Нола, это ты. Четыре буквы: Н-О-Л-А.

— Где ты это нашла? — спросил Роберт.

— Ха! У этого недоноска Гарри Квеберта!

— Ты украла это у него дома?

— Ничего я не украла! Я воспользовалась! Я так и знала! Он мерзкий извращенец, у него стоит на пятнадцатилетнюю девчушку! Меня тошнит! Меня сейчас вырвет! Слышишь, Боббо, меня вырвет! Гарри Квеберт влюбился в девочку! Это незаконно! Он просто свинья! Свинья! Подумать только, он торчал в «Кларксе», только чтобы таращиться на нее, да! Он ходит в мой ресторан таращиться на груди несовершеннолетней!

Роберт несколько раз перечитал текст. Сомнений не было: это были слова любви, написанные Гарри. Слова любви к пятнадцатилетней девочке.

— Что ты с этим будешь делать? — спросил он супругу.

— Понятия не имею.

— Заявишь в полицию?

— В полицию? Нет, мой Боббо. Не сейчас. Не хочу, чтобы все знали, что этот преступник Квеберт предпочитает какую-то соплячку нашей чудесной Дженни. А кстати, где она? У себя в комнате?

— Представь себе, не успела ты уйти, как явился этот молодой полицейский, Тревис Доун, пригласить ее на летний бал. Они уехали ужинать в Монберри. Так что Дженни нашла себе другого кавалера для бала, может, это некрасиво, но…