Правда о деле Савольты
Шрифт:
— Сеньор Кортабаньес, мне надо с вами поговорить.
— Ну что ж, заходите.
Мы вошли в кабинет. Он сел за стол и оглядел меня с головы до ног. Я стоял напротив, упираясь руками в стол, и вдруг, подавшись вперед всем телом, выпалил:
— Сеньор Кортабаньес, кто убил Пахарито де Сото?
Д. В сообщениях относительно смерти Пахарито де Сото упоминается о письме. Вы знали о том, что оно существует?
М. Да.
Д. Знали ли вы о нем в те дни?
М. Да.
Д. Упоминал ли Пахарито де Сото об этом письме накануне своей смерти?
М. Нет.
Д. Откуда же вам стало известно о его существовании?
М. От комиссара Васкеса.
Д. У меня есть сведения, что комиссар Васкес тоже умер.
М. Да, это верно.
Д. Его убили?
М. Мне кажется, да.
Д. Только кажется?
М. Я могу судить о его смерти лишь по тем данным, о которых сообщалось в прессе. Он умер уже после моего отъезда из Испании. Так что о причине его смерти я могу лишь догадываться.
Д. И вы считаете, что смерть комиссара Васкеса вызвана тем, что он расследовал дело, которое мы сейчас разбираем?
М. Я этого не утверждаю.
Д. Не утверждаете?
М. Повторяю, я располагаю лишь теми сведениями, которые публиковались в газетах.
Д. У меня складывается такое впечатление, что вы располагаете и другими сведениями…
М. Нет.
Д. …представляющими интерес для суда…
М. Нет.
Д. Напоминаю, сеньор Миранда, вы вольны не отвечать на мой вопрос, но если отвечаете, а тем более под присягой, то должны говорить правду и только правду.
М. Я больше, чем кто-либо другой, заинтересован в прояснении данного дела.
Д. Итак, вы утверждаете, что вам неизвестно, при каких обстоятельствах умер комиссар Васкес?
М. Да.
…Я узнал о гибели Пахарито де Сото сразу же после его смерти, но никак не связывал ее с теми событиями. Инспектор, которому было поручено это расследование, пришел к выводу, что Пахарито де Сото умер вследствие удара головой о край тротуара, что другие ушибы могли быть нанесены автомобилем, скрывшимся в неизвестном направлении. Нет оснований полагать, будто смерть Пахарито де Сото была насильственной. Допрос близких и знакомых покойного не дал никаких дополнительных сведений, которые могли бы повлиять на ход расследований. Сожительница вышеупомянутого Пахарито де Сото сразу же покинула город, не оставив никаких сведений о своем новом месте пребывания. В дальнейшем мне снова представился случай пересмотреть это дело…
— Мне кажется нелепым твое намерение самому заняться расследованием, — заявил мне Кортабаньес. — Полиция сделала все, что могла… Или ты считаешь иначе? Брось, дружок… брось. Советую тебе… ради твоего же блага… Напрасно потеряешь время… и только. Но главное не это… плохо то, что вы, молодежь, привыкли лезть на рожон… и еще хуже, что ты… впутаешься в какую-нибудь неприятную историю… Люди терпеть не могут… когда суют нос в их дела, и… правильно делают… Каждый хочет жить спокойно… по своему разумению. Никто не любит… когда у него путаются… под ногами. Я знаю… я не убедил тебя. Давно уже я никого не могу убедить. Не думай… я тебя не поучаю… я говорю так, потому что желаю тебе добра, дружок.
Кортабаньес произносил фразы прерывисто, словно ему не хватало воздуха и он боялся задохнуться, не договорив.
— Я тоже был молод и горяч… мне не нравилось человеческое общество, как и тебе, но… я не мог
переделать его… или приспособиться к нему… как и ты… как все мы. Сначала я работал писарем в конторе… у одного престарелого адвоката… он давал мне очень мало работы, еще меньше денег… и никакого опыта. Потом я познакомился с Луисой, она была превосходной женщиной и… мы поженились. Бедняжка души во мне не чаяла и… своей любовью стремилась вселить в меня уверенность… уверенность, которой провидение справедливо лишило меня… Ради Луисы я открыл собственную адвокатскую контору… это была волнующая аван… авантюра. Единственная в своем роде. Мебель мы купили подержанную и… повесили вывеску… на двери. Никто не приходил… ни один человек, а Луиса по-прежнему убеждала меня, чтобы я не терял надежды, что рано или поздно явится первый клиент, а за ним вереницей потянутся остальные, но… явился первый клиент, и я проиграл… проиграл его дело… и он ничего мне не заплатил… И так было всегда… приходил первый, я проигрывал дело… и все оставалось по-старому… У нас с Луисой не было детей, и она умерла.— Кортабаньес — большой человек, — сказал мне как-то Леппринсе, — но он обладает крупным недостатком. Он слишком жалостлив по отношению к себе. Это делает его скрытным, ожесточает, заставляет насмехаться над всеми подряд, начиная с самого себя. Его юмор слишком обнажен: он отталкивает, а не притягивает. Кортабаньес никому не внушает расположения, а тем более симпатии. В жизни можно позволить себе многое, но нельзя быть нытиком.
— Откуда вы так хорошо знаете Кортабаньеса? — поинтересовался я.
— А я его и не знаю. Просто природа создает бесчисленное множество человеческих типов, но человек выбирает для себя только полдюжины масок.
С лип бульвара Рамблас-де-Каталунья свисали разноцветные гирлянды ламп, образуя венки, звезды, петли и другие причудливые рождественские украшения. Люди благоразумно спешили уединиться по домам, чтобы встретить рождественскую ночь в кругу семьи. Изредка проезжали экипажи. Если бы Кортабаньес не дал мне адреса Леппринсе или что-нибудь помешало мне осуществить свое намерение, я отказался бы от него. Мне даже в голову не приходило, что Леппринсе в такой день мог куда-то уехать или проводить время где-нибудь в компании. В подъезде меня встретил одетый в ливрею швейцар с широкими бакенбардами. Я объяснил ему, к кому иду, и он спросил, кто я такой.
— Друг Леппринсе, — ответил я.
Швейцар распахнул передо мной дверцы лифта и дернул за трос пуска. Пока лифт поднимался вверх, я видел, как он с кем-то переговаривался в трубку. Должно быть, предупреждал обо мне слугу, потому что тот уже стоял на четвертом этаже у решетки лифта и сразу же провел меня в мрачный холл. По дому разливалось приятное тепло, а в воздухе стоял запах духов Леппринсе. Слуга любезно попросил меня подождать несколько минут. Только здесь, в этом теплом, мрачном холле, решимость моя вдруг стала ослабевать. Послышались шаги, и появился Леппринсе. Он был одет в темный элегантный костюм, но не по этикету. Вероятно, никуда не собирался выходить. Леппринсе приветливо поздоровался со мной, ничуть не удивился моему появлению, а только поинтересовался причиной столь внезапного визита.
— Прошу прощения, что я пришел в столь неурочный час, да еще в такой день, — начал я.
— Ну что ты, — возразил он, — я всегда рад видеть у себя друзей. Заходи. Или ты торопишься? Надеюсь, по крайней мере, ты не откажешься выпить со мной по рюмочке?
Он провел меня через коридорчик в гостиную. В углу горели в камине поленья. Над камином висела картина. Перехватив мой взгляд, он объяснил, что это подлинник Мане. На холсте был изображен мостик, увитый плющом, перекинутый через речушку, заросшую водяными лилиями. Мостик соединял две стороны густого леса, а речушка петляла, словно в туннеле, среди зелени. Леппринсе подвел меня к маленькому металлическому столику на колесиках, на котором стояло несколько бутылок и рюмки. Я взял рюмку с коньяком и сигарету. Сигарета, коньяк, волнения, пережитые за день, и тепло, исходившее от камина, разморили меня, и я почувствовал усталость.