Правда о Мелоди Браун
Шрифт:
– 7 –
Падение на это самое дно длилось у Мелоди не день, не неделю и не месяц. Это продолжалось всего мгновение. И для Мелоди все выглядело следующим образом.
Комнатка десять на десять, с рваными тюлевыми занавесками и старенькой ржавой электроплиткой «Baby belling». Незастеленная односпальная кровать и кресло, закиданное одеждой.
Ее беспомощно лежащие на коленях руки, в них – истерзанный обрывок бумажного полотенца. Звук захлопнувшейся внизу парадной двери и сердитый рев скутера Тиффа, уезжающего в ночную тьму.
Внезапно наступившая тишина и невыразимое отчаяние в момент полного осознания
Ее только что бросил парень. И Мелоди даже не уверена, что ребенок от него.
Возле ее ног стояла бутылка джина. На кровати валялась упаковка цитрамона. Мелоди перевела взгляд с джина на таблетки, потом снова посмотрела на свои развернутые кверху ладони. Попыталась представить в этих руках младенца. Дитя, которое может оказаться похоже на Тиффа, а может – и на того мужчину, чьего имени она так и не узнала, поскольку тогда некогда было это выяснять. Она попыталась вообразить, как эти руки мажут кремом крохотную детскую попку, как залепляют «липучку» на подгузнике, как прицепляют к перекладинам кроватки балдахин. Попыталась представить – и не смогла.
Посидев еще немного, она до самых краев наполнила чашку джином, извлекла из упаковки цитрамон и, выложив все десять таблеток на ладонь, закинула их в рот. Запила лекарство джином, налила еще чашку и выпила в три больших и гадостных глотка.
Из холла внизу слышалось, что ванна набралась уже почти полная. Стиснув пальцами полотенце, Мелоди на цыпочках пробралась через лестничную площадку. И вот именно здесь, посреди лестничной площадки, с полным таблетками и джина желудком, уже видя ванную, из которой через приоткрытую дверь выбивался пар, и будучи на полпути к тому, чтобы убить свое дитя, Мелоди и ощутила его – это холодное, грязное и жесткое дно жизни.
Потом она забралась на кровать, подтянув к груди колени, отбросила в сторону рассыпавшиеся по голым плечам влажные пряди волос и заплакала тихими горючими слезами, прижав к лицу старенького мехового мишку.
– 8 –
Солнце сияло вовсю, и в Блумсбери полно было студентов из университетского колледжа, а также офисных тружеников, выбравшихся в свой перерыв позагорать на травке. Летний воздух приятно обволакивал ее прохладную кожу. Обычно после работы в такие теплые летние деньки Мелоди любила выпить лагера или охлажденного белого вина, однако сегодня ей внезапно захотелось освежиться стаканом лимонада.
Она завернула в кафе на Сицилиан-авеню, заняла столик на улице и заказала лимонад. Его принесли в высоком запотевшем стакане с желтой соломинкой и плавающим на поверхности серпиком лимона. Посмотрев пару мгновений на напиток, Мелоди поднесла его к губам… и в голове у нее возникла новая картинка.
Пластиковая столешница, розоватые банкетки, мотоциклетный шлем в каплях дождя, стакан лимонада и огромный стеклянный кубок с мороженым. Три шарика ванильного пломбира с растекающимся яркими струями клубничным сиропом, забавной формы вафелька и ложка с длинной ручкой.
И мужской голос, говорящий: «Сожаление и раскаяние на самом деле куда хуже любых ошибок, которые мы способны совершить. Гораздо хуже…»
Затем тихий девчоночий голос: «А я так и останусь здесь, в Бродстерсе?»
«О, сильно в этом сомневаюсь. В Бродстерсе вообще никому не следует задерживаться навсегда».
Затем видение исчезло, и в ее сознании вспыхнуло имя.
Кен.
Именно так звали того человека. Мужчину в мотоциклетном шлеме, с длинными пальцами, говорящего эти мудрые слова о раскаянии.
Кен.
Но прежде чем Мелоди успела как-то ухватиться за этот обрывок воспоминания
и извлечь из него некий смысл, оно улетучилось, и она вновь оказалась за уличным кафешным столиком в Блумсбери, оцепенело глядя в стакан с лимонадом.Она достала сумочку и, положив на колени, дрожащими пальцами раскрыла ее, выудив оттуда пачку сигарет и зажигалку. Однако, еще не успев закурить сигарету, Мелоди поняла, что курить ей совсем не хочется. Кинув пачку обратно в сумку, она вздохнула.
Да что с ней такое творится? Она же прямо съезжает с катушек! Налицо все признаки того, что ее стремительно охватывает какое-то странное умопомешательство. Эти внезапные провалы в прошлое. Эти голоса в голове. Какая-то непонятная паранойя. И это неожиданное и столь резкое отвращение к кофе и сигаретам.
Но нет, здесь было все-таки нечто иное, нежели просто сумасшествие. Бродстерс. Это название что-то для нее значило. Оно всегда для нее что-то значило, всю ее взрослую жизнь. Когда ей случалось где-то услышать это название, оно вызывало у Мелоди какой-то внутренний отклик, какую-то ностальгическую тоску, как будто бы ей несказанно хотелось снова там оказаться. А теперь всплыл еще и Кен. Она определенно знала человека с таким именем. И этот Кен был для нее кем-то очень, очень значимым. Она никак не могла воспроизвести в памяти его лица. Ни лицо, ни что-либо еще, с ним связанное. Кроме той детали, что ей только что явилась – его мотоциклетного шлема. Мелоди мысленно сфокусировалась на этом шлеме… И внезапно ей, словно тисками, сжало голову, в ушах как будто оглушающе дунул порыв ветра, она почувствовала всплеск адреналина, радостное возбуждение… И тут же все это рассеялось.
Она выложила на столик две монеты по фунту стерлингов и с полным раздраем в душе и в мыслях побрела в сторону дома, оставив лимонад нетронутым.
– 9 –
В доме у Мелоди никто больше не улыбался. Так, как полагается улыбаться – искренне и радостно. Порой, когда Мелоди изо всех сил старалась рассмешить маму, та лишь растягивала сжатые губы и гладила дочь по волосам. Папа мог нормально улыбаться, только когда они куда-нибудь вместе отправлялись, когда они были с Мелоди вдвоем, – однако дома, в обычной обстановке, поведение у родителей оставалось крайне натянутым и сдержанным.
Они больше не устраивали вечеринок, и к ним не заглядывали в гости друзья, хотя бы просто на чай. И, странное дело, никто даже не упоминал о том, что явилось причиной этой мрачной, гнетущей атмосферы в доме – типа «Как же я тоскую по своему погибшему ребенку!» или «Как жаль, что Романи не с нами, а в той ужасной холодной яме!». О Романи вообще никто не заикался, а потому Мелоди оставалось лишь сделать вывод, что родители так огорчаются не из-за Романи, а из-за нее. И она всячески пыталась понять, что она такого сделала, чтобы настолько их расстроить. Она всегда после завтрака или полдника относила свою тарелку в раковину, она никогда не шлепала по лужам в своих садиковских ботинках и никогда не возмущалась, если мама болезненно расчесывала ей спутавшиеся в узелки волосы. Но все равно порой случалось нечто такое, чего Мелоди не в силах была избежать – например, она падала и рвала колготки, или ненароком проливала молоко, или сердилась иной раз, когда ее спроваживали спать.
Однажды, спустя три месяца после похорон Романи, Мелоди чересчур сильно разозлилась, потому что ей велели отправляться в кровать. Был вечер пятницы, и на следующий день не надо было идти в садик, к тому же еще раньше, днем, мама на этот счет обмолвилась:
– За то, что ты такая умница, сегодня можешь, если захочется, поиграть подольше.
Но, похоже, у Мелоди представление о «подольше» сильно разнилось с маминым, и хотя ей оставалось всего-то дораскрасить двух котиков и сказала она об этом как нельзя более вежливо, мама вдруг начала на нее кричать.