Правда в глазах смотрящего

– Я Сергей!

– Ты Алексей. Грешно противиться божьему промыслу. Господь нарек тебя новым именем...

– Это не господь нарек, это Дмитрий!

– Владыка Дмитрий исполнял волю господа. Все, что делается священником в рамках служебных обязанностей, делается по воле господней.

– А если священник совершает преступление?

– Тогда по божьему попущению. Короче, Алексей, не грузись, и скажи, что тебе нужно. Или, лучше...
– Татьяна засунула руку под пальто и вытащила пачку мятых ассигнаций. Не считая, она отделила половину и передала мне.

Интересные здесь деньги... На сторублевой купюра был изображен мужик в рясе и меховой шапке, мужик указывал вытянутой рукой куда-то вперед, а на его лице было серьезно-возвышенное выражение.

– Это что за хмырь?
– поинтересовался я.

– Сергий Радонежский.

– А где покойники?

– Они здесь не показаны. Икона должна вызывать благоговение, а не страх.

– Это - икона?

– Ну да. А что?

– Разве иконы не пишутся... как бы это сказать... ну, лица такие вытянутые, глаза большие, все краски красно-коричневые...

– Это византийский канон, - рассмеялась Татьяна, - его отменил еще святой Никон. Современные иконы гораздо красивее. Разве тебе не понравилось купание Сусанны?

– Какое еще купание Сусанны?

– Ну над твоей кроватью икона висит.

– Это - икона?!

– Да. А что?

– Ничего. Икона... твою мать!

На полтиннике красовался узнаваемый в любом облачении Петр Первый. Здесь он был облачен в мушкетерский плащ, под которым сверкала кираса, а в руке у него была нехилая сабля, которой он указывал куда-то вдаль. Рядом был изображен большой парусный корабль, на заднем плане маршировала армия. На червонце присутствовал Успенский собор в Кремле, а на рубле - дымящие трубы каких-то заводов.

– Где бы тут табачком разжиться?
– поинтересовался я у Татьяны.

Татьяна скорчила раздосадованную гримаску, похоже, ей не нравятся курящие мужчины. Но она не стала протестовать, а просто сказала:

– Пойдем.

И мы направились к центру города.

Эта Москва совершенно не похожа на ту Москву, к которой я привык. Ни одного автомобиля, ни одного рекламного щита, на вывесках магазинов ни одной буквы, только картинки. И ни один дом не превышает четырех этажей в высоту. Людей на улицах совсем немного, они никуда не спешат, они спокойны и улыбчивы, почти все прохожие приветствуют нас поклоном, трое прошедших мимо курсантов, или как они здесь называются, отдали мне честь. Я не знал, как отвечать на это приветствие и просто кивнул, оказалось, что так и нужно делать.

Татьяна указала мне вывеску с изображением дымящейся трубки, мы вошли внутрь и после непродолжительной торговли я разжился блоком сигарет без фильтра под знакомым названием "Дымок". Это был совсем не тот "Дымок", который я курил в армии, этот "Дымок" скорее напоминает "Кэмел", только без фильтра. Жалко, что сигареты с фильтром тут не делают.

Татьяна сказала, что папиросы и сигареты курят только простолюдины, а уважающие себя люди курят либо трубки, либо сигары, либо вообще не курят. Я ответил на это, что буду курить то, что привык, а на то, что обо мне подумают люди, мне наплевать. Татьяна сказала, что не следует пренебрегать общественным мнением, потому что этим я роняю достоинство священника. Я возразил, что никого не просил делать меня священником. Татьяна вздохнула и сказала, что мне еще многому предстоит научиться. Я промолчал.

Мы долго гуляли по заснеженной Москве, мы перешли Москву-реку по Большому Каменному мосту, дошли до Кремля и вошли внутрь. В этом мире Кремль тоже является резиденцией государя, но не закрыт для посещения посторонними лицами. Мы прогулялись по Соборной площади, мимо прошел какой-то мужик в роскошной собольей шубе, и Татьяна сказала, что это великий князь Кирилл, дядя императора и председатель Государевой Думы. Мда, в моем родном мире Селезнева так просто на улице не встретишь.

– А что, террористов у вас не бывает?
– спросил я.

– Кого?

– Ну... если убить какого-нибудь высокого чиновника, это вызовет беспорядок в соответствующей конторе, хотя бы временный... вы же, вроде, с кем-то воюете?

– С Католической Антантой. Да, у них есть террористы, и у нас тоже, только какой дурак будет убивать государственного чиновника? Какая от этого польза? Вот епископа или, прости господи, митрополита - совсем другое дело, но высшие иерархи на улице без охраны не показываются.

– На самом деле вся власть принадлежит Церкви?

– Ну... не вся власть и не одной только Церкви, император у нас не совсем уж декоративная фигура, но... в общем, ты прав.

– Понятно... Всем правят церковники, они построили для себя коммунизм, а народ живет сам по себе, в нищете и невежестве.

– Осторожно, Алексей! Ты впадаешь в ересь. Нельзя дать счастье всем, есть люди, недостойные счастья.

– А кто решает, кто достоин, а кто нет?

– Те, кого выбрал господь.

– А кого он выбрал? И как?

– Хватит, Алексей! Это ересь! Я больше не хочу говорить об этом.

Но меня уже несло.

– Ты считаешь, что все, что творится вокруг - нормально? Что людям запрещено учиться грамоте без церковного благословения - это нормально?

– Грамотный человек может случайно обрести слово.

– Что люди пресмыкаются перед священниками?

– Если моська не пресмыкается, она кусает.

– Что за убийство священника вырезают всю деревню?

– Иначе слишком многие хватались бы за нож просто из зависти.

– Все это нормально?

– А чего ты хочешь? Чтобы каждый полоумный смерд мог сотворять драконов? Ты понимаешь, что в этом случае в мире не останется места для людей?

– Не передергивай! Я хочу, чтобы человек перестал быть игрушкой в руках священников! Ты знаешь, что такое права человека?

– Не знаю. Что это?

– Каждый человек имеет право на жизнь, на труд и отдых, на свободу слова и совести, каждый может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой.

– Это закон твоего мира?

– Да.

– У вас нет смертной казни?

– Ну... в общем, есть.

– Тогда что означает право на жизнь?

– Что нельзя лишать жизни просто так, потому что этого захотелось.

– Христос говорил то же самое, этот закон свято чтится у нас.

– Но Дмитрий убил тюремного стража на моих глазах! Он наложил на него заклятье, тот стал полупрозрачным и...

– Наложение призрачности не убивает. Это слово можно отменить, это, конечно, труднее, чем наложить чары, но это возможно. А что, тот стражник умер?

– Умер.

– Отчего?

– Ну... на самом деле это я его убил. Я ударил его и он прямо-таки развалился на куски.

– Призраки очень хрупки. Подожди! Стража убил ты, а говоришь, что это сделал Дмитрий!