Правитель Аляски

— Да разве ж может такое быть? — не выдержал Антипатр. — Мне, господа, представляется, что вы просто шутите над нами.

— Шутить, Антипатр Александрович, вспоминая такого человека, нам не пристало, — строго заметил Подушкин. — А только покойный командир наш однажды взял одной рукой шканечную пушку, которую и пятеро с трудом от палубы отрывали, вместе со станиной и на уровень своей груди поднял.

— Нет, нет, молодой человек, это настоящий русский богатырь был, его за глаза Геркулесом называли, — не оставил сомнений в Антипатре Понафидин и, обращаясь теперь уже ко всем, продолжил приятные воспоминания: — И вот представьте, господа, в том славном Афонском сражении занесло нашего «Рафаила» из-за подбитых задних парусов аккурат меж вражеских кораблей. А до того мы шли без выстрелов на максимально близкую к туркам дистанцию. Мы тогда первыми в бой вступили и успели всеми пушками левого борта дать залп по флагманскому кораблю Сеид-Бея «Мессудие» и тем вызвали на нём замешательство. Но как опомнились турки и увидели, что другие корабли русской эскадры отстали, зажали они нас со всех сторон: за кормой у нас их флагман, прямо по носу — другой линейный корабль, а с левого борта — два фрегата и бриг приближаются. Мы ведём огонь на оба борта, а «Мессудие» между тем почти к нашей корме прижался, и видим — несметная толпа турок собралась там на баке с пистолями и ятаганами в руках, готовятся абордажные крючья кидать и вопят страшными голосами: «Ля иль ла иль Алла!» Лукин наш бросился на ют и крикнул одному из лейтенантов собирать абордажную партию, но впервой комендорам, которые кормовые пушки обслуживали, приказал: «Ну-ка всыпьте им! Огонь!» Те дали залп, и янычар, собравшихся рубиться с нами, словно ветер разметал.

— Помню, — придержал его жестом Подушкин, — мне даже досадно стало, как увидел, что корабль капудан-паши после этого залпа в сторону отваливает: такое желание было врукопашную с турками схватиться! Извини, Захар...

— Так и было, — подтвердил Понафидин, — руки чесались. Но командир наш Лукин понимал, сколь опасно средь турок оставаться, и дал команду лейтенанту Макарову, который за парусные манёвры отвечал, выходить из строя турецких кораблей, и это последний его приказ был: убило наповал неприятельским ядром славного нашего Дмитрия Александровича Лукина! А из вражеского кольца сам Дмитрий Николаевич Сенявин на «Твёрдом» нас выручил. Видя бедственность нашего положения, обогнул он голову турецкой колонны и огнём своего корабля отвлёк турок, позволил «Рафаилу» благополучно уйти.

Антипатр слушал этот рассказ с горящими глазами.

— А не было ль страшно вам во время боя? — застенчиво спросил он.

— Нам тогда не до страха было, — сказал Понафидин. — Яков Аникеевич не даст соврать, а только такой энтузиазм в каждом был, такое страстное желание победить, такая вера, что не устоять туркам против русского оружия! И это прежние наши победы, когда брали остров Тенедос и разгромили турок в Дарданелльском сражении, вселили в нас веру в непобедимость русского флота и в счастливую звезду Сенявина.

— Я слышал, — подал голос лейтенант Яновский, — что после Афонского сражения кое-кто недовольство действиями Сенявина выражал: что напрасно, мол, не преследовал он тогда турецкий флот и не уничтожил его окончательно...

— Были такие разговоры, — нахмурился Понафидин. — И среди командиров кораблей наших некоторые так считали. А я думаю, прав был тогда Сенявин. Он предпочёл к острову Тенедосу вернуться, чтобы выручить из осады истекавший кровью гарнизон крепости. Ежели б не вынудил он турок снять осаду, весь гарнизон, шестьсот русских, не смог бы устоять и был бы вырезан. То правда, что окончательно разбить турецкий флот труда не представляло, но простил бы себе адмирал потерю гарнизона в Тенедосе?

— Где же сейчас славный Сенявин? — полюбопытствовал Баранов.

— В отставке, — хмуро сказал Понафидин, — не у дел. И будто бы в опале даже.

— Что ж так, провинился чем? — с большим интересом спросил Баранов.

Понафидин мрачно молчал. Паузу пришлось заполнять Подушкину.

— Разное о том говорят, — уклончиво начал он. — Был слух, что морской министр де Траверсе недоволен им. А ещё говорили, будто государь император разгневался из-за того, что принял Сенявин не поставив его в известность, от офицеров флота в подарок серебряную вазу с памятной надписью — В благодарность за сражение при Афонской горе.

— Я же слышал, — дерзко выступил Яновский, — что причиной опалы было недовольство Дмитрия Николаевича Тильзитским миром с Наполеоном которым все завоевания русского флота у тамошних берегов ликвидировались.

— То вернее, пожалуй, — глухо сказал Понафидин. — Благодаря действиям эскадры Сенявина мы на Средиземном море крепко встали. На острове Корф военно-морскую базу оборудовали. Славяне черногорские и греки в нас братьев и избавителей видели. Русский торговый флаг господствовал тогда в Средиземноморье, и всё это французам очень не по вкусу пришлось. Вот они, воспользовавшись другими своими победами, на суше, и вынудили наших в Тильзите отказаться от этих завоеваний. Как же Сенявин мог одобрить всё это, за что же тогда русские моряки кровь проливали?

— А что, — заинтересованно спросил Баранов, — неужто русское оружие и торговле там помогло?

— Ещё как помогло! — ожил Подушкин. — Да ежели б не ушёл наш гарнизон с острова Корфу, торговля наша и на Черном море, и в Средиземном процветала бы. За те годы, что наш флот там стоял, число русских торговых судов знатно прибыло...

Баранова этот разговор как-то приятно взбодрил своим патриотическим духом. Вот же как, с удовольствием думал он, болели русские моряки за интересы державы в далёком Средиземноморье. Такие, как Понафидин, должны были понять и его чаяние закрепиться на Сандвичевых островах.

Новыми глазами смотрел он сегодня и на Подушкина. До сих пор тот не говорил так подробно об участии в кампаниях под началом адмирала Сенявина. И это было понятно: начало службы лейтенанта в Русской Америке было омрачено гибелью корабля «Нева», и, должно быть, он долго не считал для себя возможным публично вспоминать, что в его морской службе были и другие, весьма достойные страницы.

Провожая офицеров «Суворова», Баранов едва не забыл, что хотел представить им свою дочь. Но случай помог. Когда они выходили из банкетного зала, сверху донеслись звуки фортепианной музыки.

— Что это? — удивился Яновский. — Никак, кто-то на фортепиано играет? Прямо диво какое-то! Здесь — и вдруг эта музыка. По-моему, Бах...

— Дочка моя, Ирина, упражняется, — обыденно заметил Баранов. — Да ежели желаете, господа офицеры, поднимемся наверх, посмотрите библиотеку, и с дочерью познакомлю.

— С удовольствием! — чуть не в голос ответили гости.

Большой зал библиотеки был освещён лучами закатного солнца. Хрупкой, почти игрушечной выглядела на фоне огромных, с полу до потолка, шкафов, заполненных книгами, фигурка сидевшей у фортепиано черноволосой девушки. Она прервала игру, услышав шаги поднявшихся в библиотеку мужчин, встала со своего стульчика и, одёрнув платье, смущённо склонила голову.

Баранов подошёл к ней, нежно взял за руку и, кивнув на столпившихся в дверях офицеров, сказал:

— Познакомься, Иринушка, это гости наши, с «Суворова».

Девушка вновь, слегка покраснев, потупила голову.

— Мы прервали вашу игру, — извинился Понафидин. — Пожалуйста, продолжайте. Это так, право, необыкновенно — слышать в такой глуши фортепиано.

Ирина вопросительно взглянула на отца.

— Играй, Иринушка, играй, — ласково ободрил Баранов.

Её пальцы опять легли на клавиши. Морские офицеры подошли ближе, встали чуть сбоку от инструмента. И вот вновь полилась сдержанная, словно размышляющая о сокровенном смысле бытия, мелодия Баха.

Лейтенант Яновский с растущим изумлением смотрел на эту хрупкую, грациозную девушку с тёмными как вороново крыло волосами, бледно-матовой кожей, с точёным аккуратным носиком. «Как она изящна, — думал он, — мила, как тонко чувствует музыку. Кто бы мог подумать, что у старого правителя Русской Америки такая юная и красивая дочь!»

Остров Ситха,

август 1817 года

Ялик, подчиняясь движениям гребцов, легко скользил по тихой глади пролива. Лейтенант Яновский только что уступил своё место на вёслах Антипатру Баранову и сейчас вновь сидел на корме рядом с Ириной.