Правитель Аляски

— Где, где остров? — старался перекричать ветер Баранов.

— Вон там, справа по борту. — Подушкин протянул ему зрительную трубу.

Баранов повёл ею в нужном направлении. Подушкин крепко держал его за плечи.

Линия горизонта плясала в окуляре в такт волнению моря. Сначала Баранов не мог различить ничего, кроме зыбкой границы, где изрезанное морщинами море переходило в серое грозовое небо. Но вот он наконец увидел очертания поднимавшейся из воды гористой земли, ощетинившейся остроконечными вершинами. Что-то белое, то ли туман, то ли облака, наползало на горные хребты.

— Он сможет пристать? — крикнул Баранов, имея в виду капитана корабля.

— Нет! — крикнул в ответ Подушкин. — В такой шторм — нет, он не будет рисковать. Слишком опасно.

Боровшийся со встречным ветром корабль, не приближаясь более к земле, постепенно оставлял её по правому борту. И вот возникший средь моря остров пропал, растаял в туманной дымке, будто его и не было.

Вернувшись в каюту, Баранов с холодным спокойствием в душе думал о том, что Гагемейстер, конечно, прав: капитан не мог позволить себе рисковать в такую погоду людьми и кораблём. И всё же было жаль, что не удалось высадиться на эту землю, где так шустро всё начал и так плачевно закончил посланный сюда доктор Шеффер.

Остров Кауаи,

16 апреля 1819 года

Они спустились к морю в предрассветный час, когда на светлеющем небе ещё можно различить звёзды, и оживают птицы, и уходящая с отливом вода всё больше и больше обнажает песчаный берег. Кане с рыболовными принадлежностями на плече — сетью и двумя удилищами — важно вышагивал впереди. За ним шёл Тараканов, в левой руке держа ружьё, правой бережно придерживая сидящего на плечах сынишку — маленького Тима. Лана с небольшим тюком, в который она сложила провизию для рыбаков, если им захочется перекусить в море, замыкала группу.

Они надеялись, что будут на берегу первыми, но там уже горело несколько костров, у огня хлопотали женщины, а мужчины суетились вокруг лодок, готовясь к отплытию.

Ещё недавно тёмный лес на склонах гор, озарённый восходящим солнцем, на глазах наливался сочной зеленью, а полоса моря у горизонта всё багровела и багровела, и вот огненно-алое светило стало медленно всплывать над водой.

Ступив на песок, Тараканов снял сына с плеч и поставил рядом с собой. Бронзово-загорелый малец деловито осмотрелся и почти сразу приметил нечто, привлёкшее его внимание. Какое-то красного цвета существо, неторопливо пятясь, выползло из тёмной норки в ещё влажной земле и, вытянув в сторону крючковатую клешню, вдруг запустило в него пригоршней песка. Малыш на миг оторопел от столь неслыханного нахальства, но быстро пришёл в себя, подбежал к обидчику и, ловко ухватив его за панцирь, поднял в воздух. Он с чувством собственного достоинства подошёл к отцу и молча протянул свою добычу.

Тараканов взял из его ручонки маленького краба и, погладив сына по голове, довольно крикнул Лане, уже начавшей, по примеру других женщин, разжигать костёр:

— Смотри, кого поймал наш охотник! — Он вернул добычу сыну, сказав: — Отнеси маме.

Малыш так же ловко ухватился за панцирь и, гордый своим успехом, побежал к начавшему дымить костру.

Пока Лана готовила завтрак, Тараканов повёл сына за руку в море. Маленький Тим, как только ноги его оторвались от земли, начал уверенно работать руками и ногами. Тараканов дал свободу его телу, и малыш, ещё полгода назад приученный к воде, бесстрашно поплыл. Дав вволю побултыхаться, Тараканов, несмотря на сопротивление, вытащил сына из воды и отнёс обратно на берег.

Они позавтракали пои и соком кокосового ореха. Тим попробовал было поиграть после еды с Кане, но заметно возмужавший подросток дал ему понять, что детские игры между ними неуместны, и тогда Тим опять пошёл одиноко бродить по песку в поисках новой добычи.

И вот всё собрано, можно отправляться в путь. Лана присоединилась к мужчинам, помогая стащить длинноносую, выдолбленную из одного дерева, лодку к воде. Ещё несколько усилий, и утлое судёнышко, снабжённое для устойчивости балансиром, закачалось на волнах.

Шагнув в лодку, Тараканов притянул к себе голову стоявшей рядом Ланы и потёрся носом о нос.

— Мы вернёмся в полдень, по большой воде.

— Удачи вам, — блеснув тёмными влажными глазами, сказала Лана.

Кане, едва отлив подхватил лодку, взялся за весло и, сев лицом к восходящему солнцу, начал грести.

Дул набирающий силу ветер, и Тараканов посчитал, что парус им не помешает. Сегодня он собирался достичь тех рифов, близ которых можно поймать на живца марлина.

Устанавливая на небольшой мачте парус, Тараканов видел, как Лана, взяв за руку сынишку, поднималась по тропе наверх. На полдороге она остановилась, оглянулась и, увидев, что муж провожает её взглядом, с улыбкой помахала рукой. Маленький Тим, как обезьянка, повторил жест матери.

— Ветер усиливается, — деловито сказал Кане. — Мы можем уйти далеко.

Парус уже поймал ветер, и лодка, буравя заострённым носом воду, ходко устремилась вперёд, догоняя других рыбаков, вышедших из залива ранее.

За год с небольшим, что Тараканов прожил на Кауаи после того, как решил остаться здесь с женой и сыном, он успел исколесить остров вдоль и поперёк. Ему стал хорошо знаком когда-то впервые пройденный путь через горы, из Ваимеа в Ханалеи, мимо начинавшихся в миле от устья реки причудливых ирригационных каналов и террас, построенных в незапамятные времена легендарными жителями острова — карликами менехуне, и по склону глубокого каньона, чьи камни, мхи и цветы отливают всеми цветами радуги — от прозрачно-синего до изумрудно-зелёного. Теперь он знал, что благозвучное имя Алакаи носит полузатопленный болотистый лес у основания высочайшей на острове горы, где почти непрерывно, днём и ночью, небо исторгает на землю сплошные потоки воды. Там, на окраине Алакаи, он повстречал как-то птицу оу с ярко-жёлтым оперением, высоко ценимую канаками за свой пышный убор. Близ долины Ханалеи, славящейся богатством и разнообразием цветов, обычным было встретить любящую питаться нектаром чёрную птицу мамо с длинным, изогнутым, как у орлов, клювом. Но более всего из пернатых обитателей острова он полюбил маленькую серую птичку елепаио, напоминавшую ему певческим искусством русского соловья.

Ему стало привычным просыпаться на заре под птичьи грели. Чуть позже в их песни вплеталась оживлённая трескотня пробудившейся и начавшей хлопотать по дому Ланы. Мельчайшие новости деревенской жизни: кто кого полюбил и кто кого разлюбил, кто кого побил, кто и где побывал, кто кого родил и так далее и тому подобное — служили для неё неиссякаемым источником простодушных комментариев, а затем к её весёлому щебетанью присоединялась столь же энергичная, хотя и не столь внятная болтовня продравшего глаза и сразу пробующего свои голосовые связки Тима. И тут уж всё внимание Ланы и вся её речевая энергия переключались на ненаглядного сынишку.

Счастливая семейная жизнь с оставленными в прошлом тревогами изменила Тараканова даже внешне. Лицо его помолодело, с него исчезла настороженность караулящего опасность разведчика незнакомых земель; напряжённый, словно взвешивающий меру своей ответственности взгляд сменился светлым взглядом человека, который знает, что в этой жизни ему ничто уже не грозит.

Их с Ланой дом и похож и не похож на другие дома в деревне. Помимо обычных плетёных корзин, куда Лана складывает свои вещи, в их хижине стоит кованый матросский сундук, подаренный в день свадьбы от имени компании доктором Шеффером. В нём хранится самое ценное — ружьё и цивильные вещи Тараканова, которые он бережёт до возвращения к соотечественникам да изредка надевает, когда удаётся отправиться с канаками в Гонолулу.

Сразу решив, что земледелец из него не получится, Тараканов предпочёл добывать средства к жизни охотой и рыбной ловлей. Он теперь с удовольствием поглощает экзотические блюда, которые готовит Лана из даров моря, — каракатиц и отварные щупальца осьминогов с приправой из кокосового масла. Он соорудил близ дома гавайскую земляную печь — иму, и отныне, принимая гостей, они с Ланой угощают их традиционным для сандвичан лакомством — изжаренной на горячих камнях, в оболочке из листьев пандануса, свиньёй, чьё нежное мясо пропитано соками ароматного дерева.